Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

47

Ныне генерал-от-артиллерии, член Александровского комитета о раненых.

48

В то время тракт прерывался, и на довольно большом расстоянии не было никакой почты.

49

Писано в 1862 г. Вскоре затем Ребров и умер.

50

Дед знаменитого Скобелева. Вскоре затем он был назначен комендантом Петропавловской крепости.

51

Так же как и сам Андрей Михайлович. Впрочем, карьера Андрея Михайловича была бы совсем другая, если бы он служил не в провинции, а в Петербурге, что ему неоднократно, и очень настоятельно предлагали, но он всегда отказывался по причине расстроенного здоровья Елены Павловны, для которой, по общему отзыву врачей, северный климат был пагубен.

52

Считаем не лишним поместить здесь письмо сына Андрея Михайловича Ростислава, в котором 14-тилетний мальчик, под влиянием сильного впечатления, произведенного на него пожаром, так описывает его своей матери в Астрахань:

«У нас в Петербурге произошло в это время много происшествий, из которых самое замечательное, конечно, пожар зимнего дворца. Вообразите себе эту величественную, каменную массу, объятую пламенем, которое огненными столбами вырывалось из окон и крыши; стук падающих потолков и стен и, наконец, багровое, кровавое зарево, насевшее над местом этого страшного пожара, и дым, закрывавший все небо. Во дворце царствовала суматоха. Богатства всех родов, собранные царствованием десяти Царей, гибли в огне: яшмовые вазы, мраморы, бронзы, дорогие паркеты, обои, зеркала; тысячи драгоценных мелочей были навалены грудами, и все это было завалено обгорелыми бревнами и, говорят, многими трупами людей, погибших под их обломками. Солдаты, отряженные для спасения всего, что возможно было спасти, вместо того, вламывались в погреба и оттуда пьяными толпами устремлялись во внутренние покои, где они, для своей забавы, били и ломали все, что им ни попадалось. Вся площадь пестрела целыми грудами наваленных вещей. Сильный ветер увеличивал силу огня и, при порывах его, огненное море расступалось и среди пламени показывались наверху группы статуй, закопченные дымом, как будто духи или огненные саламандры. Половина пожарной команды — по слухам — уже не существовала. К довершению всего, в одной огромной зале, где толпилась целая рота измайловцев, потолок вдруг обрушился и погреб под горящими головнями нисколько десятков человек. Двадцать тысяч гвардии и верно более ста тысяч народа были безвольными свидетелями итого ужасного происшествия. Наконец, увидели невозможность потушить пожар и приказано было оставить догорать дворец. Он горел три дня, окруженный войсками, расположенными бивуаками на площади, и теперь, вместо великолепного, необъятного зимнего дворца, стоят одни черные стены. Я думаю, вы читали описание пожара в газетах, но будьте уверены, что там нет и сотой доли правды: я слышал все подробности от двух офицеров, бывших с командами все время на пожаре».

53

Во время пребывания своего в Петербурге, Андрей Михайлович получал письма от значительнейших колонистов южного края, которые, узнав об учреждении палат гос. им., убеждали А.М. возвратиться к ним на службу и снова управлять ими; а почетнейшие калмыцкие князья и зайсанги молили его остаться в Астрахани. Кстати сказать, что калмыцкие князья, из которых иные владели довольно большими средствами, были так приучены прежним своим начальством к известного рода дани, что считали ее вполне законной своей обязанностью. По приезде Андрея Мих. в Астрахань, все они, при первых своих представлениях ему, являлись с пакетами в руках, но так как пакеты были отвергнуты, калмыки, крайне удивленные, сначала испугались, считая этот небывалый отказ самым бедственным для них предзнаменованием; но потом, увидев на деле справедливость, беспристрастие, мягкость, внимание к их делам нового начальника, они вполне оценили его и искренно дорожили им. Когда Андрей Мих. был переведен из Астрахани и не имел более никакого отношения к калмыкам, долгое время многие из них, так же как и колонисты южного края, приезжали за тысячи верст повидаться с ним, и писали к нему, прося его советов. Желая чем нибудь выразить Андрею Михайловичу свою признательность и зная, что он не примет от них ничего, они вспомнили, что Елена Павловна, любительница редких вещей, старалась в Астрахани достать изображение ламайского бурханчика, что оказалось невозможно, и она не успела приобрести его. Года через два по отъезде Андрея Михайловича из Астрахани, калмыцкие князья отправили нарочного в Тибет за бурханами и по привозе их прислали Елене Павловне коллекцию бурханов превосходной работы, в виде маленьких деревянных и глиняных идолов и писанных красками на шелковых материях.

54

То же тогда, что теперь серебром.

55

Андрей Михайлович писал эти строки под влиянием воспоминания о двадцатилетнем вождении его с землею (1838–1858 гг.), а также по личному и наглядному опыту. Но спустя лет пять, в 1863 году, при раздавании наградных земель на Кавказе, ему было Высочайше пожаловано 5500 десятин земли в Ставропольской же губернии, и участок был отведен немедленно. Первые годы доходов не давал, и ценность земли не превышала трех рублей за десятину, но через несколько лет начал приносить доход и повышаться в цене, только уже по кончине А.М. Ему не было суждено попользоваться самому хоть чем нибудь от своих земель; но в отношении детей, душевная забота Анд. Мих. и Ел. Пал. была вознаграждена. Н.Ф.

56

Так называемые от реки Иргиза, по берегу которого монастыри расположены. Глубокий и быстрый Иргиз пользуется большим уважением у раскольников, считающих его даже священным, на подобие индийского Гангеса у индусов. Прибрежные монастыри служили целью для пилигримства многочисленным богомольцам и центром для вкладов, стекавшихся к ним со всех концов старообрядческой Руси. Они служили также неистощимым золотым руном для многих местных, губернских и уездных властей, усердно занимавшихся стрижкою оного. Особенно женский монастырь и скиты чаще других подвергались операции подстрижения, вследствие причины самого таинственного характера и под предлогом, по-видимому, самым невинным и безупречным. К уединенному берегу монастыря, периодически являлись особы из предержащей власти, в виду доставить себе маленькое развлечение от многотрудных дел и позабавиться ловлением в водах Иргиза рыбки. Это безобидное упражнение приводило монастырь в великое смятение: честные старицы вступали в переговоры с чиновниками-рыболовами, умоляли не нарушать спокойствия их тихих вод и предлагали за то велие вознаграждение, которое всегда и принималось по таксе, определенной любителями рыбной ловли, которые затем и удалялись, хотя с пустыми неводами, но с полными карманами, — что, действительно, могло назваться ловлением золотой рыбки. Загадка казалась мудреная, но, в сущности совершенно простая. Многократный опыт проявил, что при ловле рыбы по соседству с монастырем, закинутые сети и невода доставляли на берег не только лещей и окуней, но и остатки трупов и костей новорожденных младенцев, и это доказывало, что небесные человеки во ангельском образе праведных инокинь не единственно занимались умерщвлением плотских страстей, но также и поблажкою их, а вещественные последствия препровождались на дно реки. Это могло навлекать на монастырь большие неприятности и затруднение, которые он предпочитал устранять посильными взносами от щедрых приношений ревнителей древнего благочестия.

57

Рославлев под старость имел привычку иногда запивать недели на две и запивал очень оригинально. Как только наступала такая потребность, он надевал дорожное пальто, засовывал в обширные карманы несколько штофов водки, отправлялся в сарай тут же у себя во дворе, садился в стоявший там поломанный тарантас, и крикнув: «пошел в Пензу» — выпивал маленькую толику рюмочек водки и улегался спать. Так как он в действительности ездил из Саратова в Пензу, — где у него было много родных и весь город знакомый, — бесчисленное множество раз, то отлично знал все станции и весь их персонал; и в своих воображаемых путешествиях, при всяком пробуждении от сна, оказывалось, что он приехал на какую нибудь станцию, где его встречал знакомый смотритель; происходила радостная встреча и веселый разговор; Рославлев громко говорил и за себя, и за смотрителя. — «А! Семен Федотыч, здорово старина, как живешь-можешь? — «Помаленьку, батюшко Лев Яковлевич, помаленьку. Бог грехам терпит, — что редко к нам жалуете, соскучились за вами!» — «Спасибо, дружище; ну что жена, детки?» — «Слава Богу, здравствуют, — а ваши собачки все ли в добром здоровье?» — «Да что, братец, вот Порхай морду себе надсадил, а Залетай лапу занозил, стары становятся. Ну а что соседи, как поживает Тарас Иваныч?» — «Ничего-с, здоровы, на днях трех волков затравили, а помещица Пелагея Власьевна двойнят родила». «Ну, и слава Богу. Выпьем-ка, старина, на радостях по рюмочке». Затем выпивались рюмочки за себя и за смотрителя, следовало нежное прощание, и дальнейший отъезд в Пензу. Эта процедура и разговоры с смотрителями, конечно варьируемые по обстоятельствам, повторялись неупустительно на каждой станции. Вся суть, разумеется, заключалась в финале, то-есть в рюмочках. По достижении Пензы, странствие без промедления обращалось вспять, в Саратов; продолжалось обыкновенно недели две, и по приезде в Саратов, Лев Яковлевич вылезал из тарантаса с пустыми штофами, но с бодрой головой, по прежнему веселым, любезным старичком, на несколько месяцев, до новой экскурсии в Пензу, не выезжая из своего сарая.