Владимир Бахметьев - Железная трава

• Название: Железная трава
• Автор: Владимир Бахметьев
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В сборнике произведений В. М. Бахметьева (1885—1963) представлены лучшие повести и рассказы писателя. В них нашел художественное воплощение огромный жизненный опыт Бахметьева-реалиста, революционера, участника культурного строительства в Советской России. Книга дает яркую картину народной жизни на переломе двух эпох: в дооктябрьской и советской сибирской деревне, на фронтах гражданской войны и в годы первых пятилеток.

---

— Ура! — грохнуло из сотен глоток. Дверь распахнулась.

В огромном вестибюле, жутком от мрака, люди смолкли, но неудержимо подвигались вперед.

У самого входа в переднюю, полную светящегося тумана, кто-то, наступив на полу своего бешмета, упал брюхом вниз и закричал в страхе.

Это вызвало дружный хохот. Парень в бешмете поднялся на ноги и злобно закричал:

— Ти-ш-ша-а!..

— Грах-ха-хо!.. — раздалось в ответ пуще прежнего.

Первым, утирая слезы, выдавленные хохотом, вошел в зал извозчик в валяной владимирской шляпе. Юркий подросток в опорках, с натыканной в них соломой, щелкнул электрической кнопкой. В зале вспыхнула, вся в золоте и стеклянных сосулях, парадная люстра.

Ослепленные светом, смолкли. Белое пламя полыхало на лепном, в бронзе, потолке, в зеркалах, в золоченых рамах картин и на паркете, ярком, как ледяное озеро.

— Эх, тудыть твою мать! — не выдержал извозчик и ударил концом сложенного вдвое бича по голенищу.

Изумление, горечь и злобная несыть плеснули в корявом его голосе.

Стоявший подле маляр в подвернутом у пояса фартуке крякнул, протянул: «Н-да», и с потемневшим лицом пошел вперед, оставляя на паркете комки грязи.

Баба в рваной шали, завязанной концами под большим животом, бросилась к маляру.

— Да куды ж ты прешь-то?.. С этакими-то ножищами то?..

Маляр, озадаченный, остановился, невольно заглянул под ноги. Баба не унималась.

— Ножищи-то, ножищи вытрите!.. — кричала она на всех.

Молодой солдат, затянутый туго ремнем, с винтовкой в руках, торопливо пролез из двери, толкнул бабу, цыкнул:

— Уди, тетка! Не твово тут ума дело…

И, не оглядываясь, пошел вперед.

— Айдате, робята!..

За ним хлынули без удержку.

Перед саженным зеркалом солдат вдруг стал, взмахнул прикладом и ахнул, — осколки, звеня, полетели вокруг.

— Да ты что же это? — рванулся к нему изумленный маляр.

Опуская приклад, солдат повернул к маляру лицо, белое, с дрожащими, как бы плачущими губами, и произнес хлипко, спекшимся голосом:

— Пускай теперь… поглядятся!..

В ту же минуту в другом конце зала зазвенела, рассыпаясь вдребезги, японская ваза.

Невидимые токи ненависти струились по залу, пьяня и зажигая головы.

Бронзовый постамент с хрустальным аквариумом зашатался и грохнул на пол. Покачнувшись на месте, пала с мрамора Великая Екатерина, и куски ее алебастрового тела вместе с пылью осыпали плюшевый ковер у рояля.

В глубоком молчании люди подвигались вперед и на ходу, без звука, без единого слова, сеяли разрушение.

Тогда, не выдержав этой жадной, взрывающейся изнутри тишины, баба снялась с места и визгливо закричала:

— Ах вы, паралитики, ах вы, разбойники!..

На нее сквозь зубы отовсюду цыкали…

— Уди, уди!..

Но момент жуткого очарования, надсада и боли уже таял.

Рыжебородый шорник, известный в Заречье буян, трижды сидевший по тюрьмам, охватил бабу за поясницу, кинул ее в кресло, весело крикнул:

— Сиди, барыня!..

И сейчас же, как по знаку, в зале стали перекликаться и матершинничать.

Проходивший мимо кузнец с Зеленого базара, кривой на правый глаз, плечистый и непомерно длинный в тулове, наставительно сказал:

— Ты, тетка Марфа, не жалей: севодни ты  и х  пожалеешь, завтра  о н и  тебе голову долой!..

И, отфыркиваясь, поднял дубовую из-под пальмы тумбочку.

— Во!..

Грохнул о пол.

Баба горько взмахнула головой, всхлипнула и запричитала:

— Лютуйтесь, лютуйтесь на свою головушку…

Кривой, протискиваясь к двери губернаторского кабинета, объяснил соседу в шинели:

— Мужа у ейной женщины на войне убили…

— Видать! — откликнулся угрюмо солдат.

За кабинетом, куда уже ввалились люди, в ужасе метались две женщины — старая губернаторша и голубоглазая бонна Розалия.

— Петр, Петр… Где Петр? — задавленным, как во сне, голосом твердила губернаторша.

Губернаторская дочка, Софочка, в беленьком кисейном платьице, приставала к матери:

— Мамочка! Позови солдат… Солдат, солдат!..

Ее слушали и не понимали, а она продолжала свое:

— Мамочка! Хочешь, я побегу к телефону?.. Хочешь?..

Губернаторша ловила дочь руками, тискала, прижимала к себе.

Первыми показались в дверях молодой солдат с винтовкой и маляр. Губернаторша упала в кресло. Розалия с воплем бросилась в угол, а девчонка, сжав кулаки, прыгнула, как мяч, навстречу людям.

— Прочь! — закричала она исступленно. — Прочь, прочь!..

Солдат насупился.

— Ишь, змееныш…

Маляр, завидя растерзанную, с оголенными плечами бонну, потянул солдата назад.

— Тетку бы сюда… — обронил он в замешательстве и оглянулся. — Марфу!..

— Тетку, тетку зовут!.. — подхватили сзади, и этот крик, от плеча к плечу, пошел в глубину зала.

— Меня!.. — сорвалась с кресел брюхатая баба, высморкалась пальцами и устремилась вперед.

— Лешманы! Паралитики! — бранилась она на ходу. — Чтоб вам ни дна, ни покрышки!..

В спальне тетка отстранила от себя губернаторскую дочь, сбросила на ночной столик, прямо на фарфоровые безделушки, рваную шаль и полезла сначала под кровать, потом в платяной шкаф, потом под дубовый стол, крытый бархатом.

Заметив в дверях солдата, махнула ему рукой: «Чего рот-от разинул», — и прикрыла у самого его носа дверь.

— Твово ищем! — сказала она губернаторше, вылезая из-за ширмочек у кровати. — Ай взаправду уехал?..

Губернаторша, завалившись в кресле, ловила ртом воздух.

— А и стара ж ты, погляжу я на тебя… — продолжала баба. — Тебе бы богу молиться, а ты… вон чего…

Дочь налетела на нее.

— Уйди отсюда! — визгливо закричала она. — Вон, вон!..

— Да ладно уж, ладно, уйдем… — говорила баба, повязывая шаль.

За дверью торжественно провозгласила:

— Нетути самого! Одни женщины…

Кто-то откликнулся живо:

— Известно, нету. Наши ж и увезли его… Сам видел!..

— А видел, так пошто же молчал? — зыкнул кузнец. — Сопля, право, сопля!..

— Говорил я, не слухали, — оправдывался человек.

В зале, в кабинете, в гостиной и дальше к буфету продолжался погром.

Старый екатерининский дом, державший в страхе десятилетиями огромный и многолюдный край, расплачивался за все свое прошлое.

5

Скорый поезд уносил губернатора в великие степные просторы.

У дверей столовой дежурил, скучая, часовой из ополчения, в австрийской синей шинели, с винтовкой без штыка.

За столом, сгорбившись, сидел долговязый человек. Левую руку он запустил в свалявшиеся космы пегих с проседью волос, а правою держал у нижней отвисшей губы цыгарку, и щурил от дыма водянисто-светлые сонливые свои глаза.

Егор Андреич, сопровождавший губернатора во главе отряда, стоял у окна.

За окном, большим и светлым, проносились в метельном беге вешние поля, то — густо-черные, смолистые, с синими дымками испарины, то — бледно-зеленые, окрапленные нежным гусиным пушком озимых.

Там и сям в горбатых далях, под серым набухшим небом выплывали деревни с соломенными крышами — солнечными без солнца.

У самого полотна вприпрыжку скакали молодые елочки; верстовые столбы гнались за вагоном и не могли нагнать; звенели, кружа голову, попутные мосты с простынями вод под ними.

Солдат, кашлянув в руку, окликнул человека за столом:

— Слухайте-ка… Я об чем…

— Ну? — поднял человек голову.

Это был сподручный Егора Андреича по отряду, столяр Герасимов.

— Что же теперь ему будет? — спросил солдат, кивая головой в сторону губернаторского купе.

— А ничего… — отвечал Герасимов сонно, в нос, гнусаво. — С мертвого, дядя, спросить нечего!..

Солдат не понял.

— Оно, конешно… — неопределенно протянул он.

Егор Андреич резко повернулся от окна.

— Слушай, философ, — сказал он Герасимову, — бросил бы ты свои загадки… ей-ей!.. А кстати и цигарку!.. Накурил тут, дышать нечем…

— Говорю, как думаю… — тем же сонным голосом откликнулся столяр и покорно приткнул цигарку о ножку стола. — Думаю и говорю…

— Думал бы раньше, — рассердился Егор Андреич. — Теперь, брат, думать некогда… Дело надобно делать…

— Делать будешь ты…

— А ты?..

— Я? — голос столяра дрогнул. — Я, друг, за тобой… трусцою…

— Эх ты, революционер!..

— Я! Какой уж есть… Да мы тут, Егор Андреич, ни при чем… Соки-то из нас, мужиков, сиятельные господа не даром тянули… Сто лет… Ты вот уцелел, а я проржавел… Соку не хватило!..

— Ладно уж, молчи!.. — прервал его Егор Андреич и отвернулся к окну.

Стоял и думал, поводя желваками скул, точно прожевывая что-то жесткое, неподатливое.

Зеленели нежные, за окном, озими, плыли из синих далей, как неведомые корабли в море, деревни, бежали, сломя голову, у самого полотна молодые елочки.