Владимир Бахметьев - Железная трава

• Название: Железная трава
• Автор: Владимир Бахметьев
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В сборнике произведений В. М. Бахметьева (1885—1963) представлены лучшие повести и рассказы писателя. В них нашел художественное воплощение огромный жизненный опыт Бахметьева-реалиста, революционера, участника культурного строительства в Советской России. Книга дает яркую картину народной жизни на переломе двух эпох: в дооктябрьской и советской сибирской деревне, на фронтах гражданской войны и в годы первых пятилеток.

---

На площади, запруженной народом, войска приносили присягу новому правительству. Стояли шпалерами — ружья на караул, звучала марсельеза. Старый полковник, бородатый, в папахе, держал у носа обнаженную шпагу. Потом, по команде, рота за ротой, взвод за взводом, шли назад, в казармы. Мальчишки, обгоняя друг друга, скакали у ног командирских коней.

Весь день над городом, озаренным непогожим солнцем, бумбумкали колокола, — в церквах служили не то молебны, не то панихиды: паникадила теплились за ржавыми решетками. По тротуарам взлохмаченным потоком двигались люди, сумные и злые, — ремесленники в чуйках, приказчики, сутулые канцеляристы, солдаты.

Глядя на них сверху, из окон степенных каменных домов, морщились и грустили. В больших залах торжественно и чинно говорили о судьбах народа, перечисляли заслуги именитых граждан и морщились, поглядывая на улицу.

А на окраине, за частоколом чугунолитейного завода Белоусовых, не спеша и деловито собирались рабочие, строились в колонну, запевали гимн. Дорогой, кучами и в одиночку, к ним присоединялись люди с мельницы, из мастерских интендантства, с завода парфюмерии. На улицах, меняя направление, текли за манифестантами канцеляристы и приказчики, ремесленники и солдаты.

В кабинете редактора, за большим столом сидел человек с пышной пегой гривой. Он курил папироску «Ада», скрипел пером и вслух, театрально жестикулируя, перечитывал написанное. Горбатые слова, полные самоуверенности, строились в колонны, колонны в полки, все это устремлялось вперед, против «улицы», на защиту правопорядка и разума.

Иногда, прерывая тишину, за спиной редактора звонил телефон; тяжелый, жирный голос шамкал из трубки; под львиной гривой сахарно улыбались, поддакивали:

— Угу! Совершенно верно! Обязательно…

И тот, чей голос вызывал у редактора сахар на устах, небрежно поворачивал, отзванивая, ручку телефона, разглаживал в лице морщины и шел не спеша, животом вперед, к себе в гостиную.

В гостиной посвистывал спиртовый кофейник, за белым столом сидели люди в черных сюртуках, чуть-чуть возбужденные, но верящие в себя и потому ленивые и важные в движениях. Говорили о России, о близких победах на фронте, о расцвете после войны отечественной промышленности и культуры. Хозяин дома, член Государственной думы, бывший профессор и крупный пайщик «Нашего края», всем поддакивал, подвигая дамам сласти и улыбался в густую бороду. Дамы болтали о своем, более им близком, особенно много о губернаторском доме, о неладах в губернаторской семье, о загадочной роли голубоглазой бонны и о том, как теперь-то быть с «самим». Одни находили, что «старика» следует отпустить с миром и пенсией, другие стояли за полное разжалование, без всяких чинов и пенсий. И самая молодая среди дам, супруга губернского архитектора, горя румянцем, доказывала, что губернатор отныне только гражданин, и пусть он сам устраивает свою судьбу.

А тот, о ком шла речь, в эту самую минуту, развалившись в кресле в своем кабинете, слушал колючий и злой голос Алкаирова, непременного члена губернского присутствия.

В кабинете спущены были все шторы, и лица друзей его превосходительства в полумраке казались чужими, загадочными.

Алкаиров, несдержанный в слове, сыпал каленые орехи на голову жандармского полковника.

— Уехать в уезд! — восклицал он. — Уехать, не доложивши никому! Я считаю подобный образ действий сверхтрусостью и сверхсвинством…

Вице-губернатор, старший советник губернского правления, прокурор, управляющий казенной палатой и сидевший в сторонке, подбоченившись, полицеймейстер — все они подавленно молчали.

Пустые белесые глаза губернатора ничего не выражали, но в его большом, оплывшем, как сальный огарок, теле чувствовалась тупая тревога. Он густо сопел носом, протяжно отдувался и думал так:

«Алкаиров — зоил и болтун… Доверять ему нельзя… Завтра в гостиной городского головы он будет распекать меня так же, как сегодня распекает полковника… И вообще — кому теперь доверишься?..»

— Постойте, уважаемый! — прервал Алкаирова старший советник, человек с пышными гетманскими усами. — Давайте говорить о вещах более серьезных… Полковник от нас не уйдет…

— То есть, как это не уйдет, если он уже… сбежал!.. — вскипел Алкаиров и даже привстал у стола.

Губернатор поморщился, застучал о стол двумя пальцами.

В кабинете повисло тяжелое молчание. Стало слышно, как трещат в соседней комнате дрова в камине и тихо отсчитывают секунды старинные бронзовые часы на мраморном постаменте.

— Итак, господа, приступим к делу…

В голосе губернатора звучало раздражение, но было в нем и еще что-то новое, близкое к надсаду, к отреченности.

— По-моему, картина ясна, — заговорил прокурор, откидывая тонкими пальцами крылья своей седеющей бороды. — На Петроград мы рассчитывать не можем, а действовать надо… Значит, необходимо принять меры самим, на свой страх… по своему разумению!..

— То есть? — вскинулся управляющий казенной палатой, и по его круглому, с добродушными залысинами, лицу мелькнула тревога.

— Как вам сказать, — уже нетвердо продолжал прокурор, — действовать — это ясно, но в какой именно форме и с чего начать — тут, извините… следует подумать…

— Так! — поднял губернатор голову. — Дальше?..

Трудно было понять, чего хочет губернатор, всем было неловко и тягостно.

Со своего стула поднялся полицеймейстер.

— Извините, ваше превосходительство! — произнес он. — Тысячу извинений! Но, ей-богу, время не терпит…

Он стоял, почтительно склонившись, и требовательно, как слуга, подсаживающий больного господина в кресло, взирал на губернатора.

— О да, конечно!.. — отозвался тот, помолчал и добавил, обращаясь ко всем: — Итак…

Слышно было, как где-то вдали, за стенами, цокали о мостовую подковы.

— Разрешите! — подался вперед полицеймейстер. — Я человек простой, солдат, больших планов не предложу… У меня был дед, служил полковым командиром на Кавказе, а служба там была в те годы беспокойная: чечня и прочее… Так вот он всегда нам говаривал: «Никакой враг не страшен, ежели солдата на изготовке держать будем». Вот-с!.. Исходя из вышеуказанного, я и посмел бы теперь предложить следующее… Понятно, при условии, ежели их превосходительство найдут уместным открыть, так сказать, наступление немедленно…

Что-то беспокойное, колючее, как искра разомкнутого тока, прошло по креслам. Советник нахмурился, вице-губернатор полез за новой папиросой, а прокурор захватил в щепотку клок бороды и сунул в рот.

— Да ты не тяни, — желчно бросил полицеймейстеру Алкаиров.

— Я предлагаю… — Полицеймейстер понизил голос. — Немедленно предписать всем чинам полиции оставаться негласно на своих постах… Это во-первых! — Он загнул при помощи правой руки палец на левой. — Затем, сегодня же вывести из казарм за город, в дачные места, всю дружину стражников… Это во-вторых! — Он загнул второй палец. — Затем, через кого следует, в ближайшие же дни привлечь бригадного начальника, а через оного верное долгу офицерство…

— Все? — спросил губернатор, видя, как глаза окружающих с плохо скрытым томлением обратились к нему.

— Пока что… все! — отчеканил полицеймейстер.

Губернатор густо сопел носом.

— Слабо, — сказал он, закрыл глаза и забарабанил о стол старческими, в узлах, пальцами. — Слабо…

Вокруг оживленно и ласково, как бы стряхивая с себя тяжесть, закивали ему: так, так.

Но это молчаливое поддакивание, сопровождаемое улыбочками, изменило настроение губернатора.

В дверях показался камердинер.

— Ваше превосходительство, кофе!

Брезгливо отмахнувшись, губернатор встал.

— Полицеймейстер прав! Нельзя сидеть сложа руки… Понимаете, нельзя! Нельзя!.. — Голос его метался и похрипывал, в глазах прыгал испуг, а вокруг молчали.

К вечеру, когда из белого губернаторского дома выходили, подняв воротники, гости, — за городом, у желтых казарм, похожих на остров среди темнеющих степей, бурлило бесшабашное солдатское веселье.

Сотни мужиков, одетых в шинели, почуяв земляной дух весны, с мрачным остервенением драли глотку, барахтались на грязных лужайках и выбивали ногами, под гулкую дробь барабана, извечную «сударыню-барыню». Тут были краснощекие, гибкие, как язи, допризывники и бородачи-второразрядники, кряжистые и мешковатые. Одни, как бы хвастаясь друг перед другом, задорно и пьяно носились в кругу; другие степенно стояли в сторонке, — но все чувствовали, что сейчас для них нет ни фельдфебеля, ни ротного командира.

У больших полуразрушенных ворот грызли семечки. Торговались с лоточницами. Мяли у заборов гулящих девок, этих беззаботных и жалостливых подвижниц среди моря буйной людской плоти.

Эх, жарь, говори,
Ничего не доноси
Изуверу моему,
Командиру ротному… —

заливался в кругу голос запевалы.