Александр Дюма - Графиня де Монсоро

• Название: Графиня де Монсоро
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Арт-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1992
• ISBN: 5-7287-0014-4

---

Но Генрих ответил, что такое покаяние Богу будет еще угоднее.

Он пожелал сам подать пример благочестивого рвения. Снял камзол, колет, рубашку и принялся хлестать себя по плечам с усердием святого великомученика. Шико хотел было, по своей обычной привычке, посмеяться и отделаться шуточками, но, перехватив свирепый взгляд короля, уразумел, что сейчас не время шутить. Тогда он, как и все остальные, взял плеть и принялся за дело — с той лишь разницей, что хлестал не себя, а своих соседей, а если поблизости не оказывалось ничьей спины, то сбивал отшелушившуюся краску с колонн и со стен.

В этой суматохе лицо короля понемногу приняло более спокойное выражение, однако на нем все еще отражалась какая-то гнетущая тайная дума.

Неожиданно Генрих бросился вон из опочивальни, приказав миньонам не прекращать бичевания в его отсутствие. Но стоило двери за ним захлопнуться, как все плети опустились, словно по мановению волшебной палочки. Только Шико продолжал охаживать д’О, которого он недолюбливал. Д’О старательно отвечал шуту той же монетой. Это был настоящий поединок на плетках.

Генрих устремился в покои королевы. Он преподнес в дар своей супруге жемчужное ожерелье стоимостью в двадцать пять тысяч экю, обнял ее и расцеловал в обе щеки — обряд, который ему не случалось проделывать уже более года, а потом попросил Луизу снять с себя все драгоценности и надеть власяницу.

Луиза Лотарингская, всегда кроткая и покладистая, тотчас же согласилась. Она лишь спросила, зачем возлюбленный супруг подарил ей прекрасное жемчужное ожерелье, раз он желает, чтобы она нарядилась в это ужасное рубище.

— Во искупление моих грехов, — ответил Генрих.

Такой ответ удовлетворил королеву, так как она лучше всех остальных знала, какое великое множество грехов должен искупить ее муж. Луиза выполнила желание Генриха, и он покинул покои королевы, назначив ей встречу в своей опочивальне.

При появлении короля бичевание возобновилось. Д’О и Шико, не прекращавшие обмениваться ударами, были все в крови. Король похвалил их за усердие и назвал своими единственными настоящими друзьями.

Спустя десять минут вошла королева, одетая во власяницу. Тут же всему двору были розданы свечи, и придворные щеголи и щеголихи, а также добрые парижане, благоговейно преданные своему королю и Святой Деве, невзирая на непогоду, направились на Монмартр, ступая босыми ногами по льду и снегу. Поначалу все они дрожали от холода, но вскоре многих согрели яростные удары, которые Шико щедро раздавал тем, кто имел несчастье оказаться в пределах досягаемости его плетки.

Д’О признал себя побежденным и держался на расстоянии доброй полусотни шагов от Шико.

К четырем часам пополудни мрачное шествие закончилось, монастыри получили богатые пожертвования, у всего двора распухли ноги, со спин придворных была содрана кожа, королева появилась на всеобщее обозрение в одной рубашке из небеленого холста, король — с четками в виде черепов. И слез, и воплей, и молитв, и ладана, и песнопений — всего было вдоволь.

Как видите, денек выдался на славу.

Действительно, чтобы угодить королю, все покорно терпели холод и удары плетей, и никто не мог угадать, почему их повелитель, еще позавчера весело кружившийся в танце, нынче с таким самозабвением предался унылому делу покаяния и умерщвления плоти.

Гугеноты, лигисты и вольнодумцы, смеясь, глазели, как движется шествие кающихся, и, будучи по природе своей гнусными злопыхателями, осмеливались отпускать ядовитые замечания — дескать, в прошлый раз процессия была куда внушительней, да и к бичеванию кающихся относились с большей ответственностью, — хотя эти утверждения совершенно не соответствовали истине.

Генрих вернулся в Лувр голодный, с плечами, покрытыми синими и багровыми рубцами. Во время шествия он ни на шаг не отходил от королевы и, пользуясь каждой передышкой, каждой остановкой процессии возле какой-нибудь часовни, сулил ей новые и новые подарки или строил планы совместного паломничества к святыням.

Что касается Шико, то, устав размахивать плеткой и проголодавшись от этого непривычного физического упражнения, на которое его подвигнул король, он после Монмартрских ворот незаметно отделился от процессии и вместе со своим дружком, братом Горанфло, тем самым монахом из монастыря св. Женевьевы, который собирался исповедать Бюсси, завернул в садик одной харчевни, пользовавшейся прекрасной репутацией. Там приятели распили изрядное количество бутылок пряного вина и полакомились чирком, убитым на болотах Гранж-Бательер. Затем, когда процессия возвращалась обратно, Шико снова занял свое место в рядах кающихся и вернулся в Лувр, с превеликим усердием бичуя без разбора всех, кто попадался под руку, — и кавалеров, и дам; на его языке это называлось “раздавать полное отпущение грехов”.

Когда стемнело, король почувствовал себя усталым от поста, от ходьбы босиком по снегу, от неистовых ударов плети. Он приказал сервировать постный ужин, положить на плечи припарки, развести в камине большой огонь и отправился навестить Сен-Люка. Тот выглядел вполне здоровым и веселым.

Со вчерашнего дня король сильно переменился. Теперь он думал только о бренности всего земного, о покаянии и смерти.

— Ах! — вздохнул он с выражением человека глубоко разочарованного. — Господь прав, делая наше существование столь горьким и тягостным.

— Но почему, государь? — спросил Сен-Люк.

— Потому что человек, устав от тягот мира сего, не страшится смерти, а, напротив, жаждет ее прихода.

— Прошу прощения, государь, — возразил Сен-Люк, — говорите только за самого себя, я вовсе не жажду смерти. Отнюдь.

— Слушай Сен-Люк, — король сокрушенно покачал головой, — ты поступишь правильно, если последуешь моему совету, более того — моему примеру.

— С превеликим удовольствием, государь, коли ваш пример мне понравится.

— Хочешь, я оставлю корону, а ты — жену, и мы вместе затворимся в какой-нибудь обители? У меня есть разрешение нашего святейшего отца. Завтра мы уже примем постриг, я буду зваться брат Генрих…

— Простите, государь, простите, вы не дорожите своей короной — она вам уже изрядно поднадоела, иное дело моя жена — она мне очень дорога, ведь я ее совсем еще не знаю. Поэтому я не могу принять ваше предложение.

— Ох-ох, — возразил Генрих, — по-видимому, ты не так уж болен, как кажется.

— Ваша правда, государь, мне весьма полегчало. Дух мой спокоен, а сердце исполнено радости. И я испытываю безумную тягу к счастью и наслаждениям.

— Бедный Сен-Люк! — вздохнул король, складывая ладони, как для молитвы.

— Это вчера, государь, нужно было ко мне обращаться с вашими предложениями, вчера. О, вчера я был капризным и угрюмым страдальцем. Из-за пустяка мог бы утопиться в колодце. Но нынче вечером все по-другому, я прекрасно провел ночь и отлично — день. Христом Богом клянусь! Да здравствует жизнь со всеми ее утехами!

— Ты всуе поминаешь Христа, богохульник!

— Разве я поклялся Христом, государь? Возможно. Но ведь было время — и вы клялись, если память мне не изменяет.

— Я клялся, Сен-Люк, но отныне я не клянусь.

— Ну, про себя я так скажу. Я буду поминать Спасителя по возможности меньше, только это я и могу вам пообещать. К тому же Господь Бог добр и милостив к нам, грешникам, когда грехи наши происходят от человеческих слабостей.

— Ты думаешь, Бог дарует мне прощение?

— О, за вас, государь, я не поручусь, я говорю только о себе, о вашем смиренном слуге. Чума меня возьми! Вы, вы греховодничали по-королевски, ну, а я грешил как жалкий любитель, как частное лицо. Надеюсь, в Судный день у Господа в руках будут разные весы и разные гири на них.

Король глубоко вздохнул и забормотал “Confiteor”[4], бия себя в грудь при словах “mea culpa”[5].

— Сен-Люк, — сказал он, — скажи наконец, не хочешь ли ты провести ночь в моей опочивальне?

— Это зависит от того, — ответил Сен-Люк, — чем мы будем там заниматься.

— Мы зажжем все свечи, я лягу, а ты почитаешь молитвы.

— Благодарствую, государь.

— Ты отказываешься?

— Такое времяпрепровождение меня не соблазняет.

— Ты покидаешь меня в беде, Сен-Люк.

— Нет. Я вас не покидаю. Отнюдь!

— Неужели?

— Если вам так угодно.

— Конечно, мне угодно.

— Но при одном условии sine gua non[6].

— Каком?

— Пусть ваше величество повелит накрыть столы, созвать придворных, и, ей-Богу, мы славно потанцуем.

— Сен-Люк! Сен-Люк! — вскричал король, охваченный ужасом.

— В чем дело? — сказал Сен-Люк. — Я хочу подурачиться сегодня вечером. А у вас, государь, нет желания выпить и поплясать?

Но Генрих не отвечал. Его дух, порой столь жизнерадостный и бодрый, все больше и больше омрачался, казалось, король борется с какой-то тяготившей его тайной мыслью; так птица, к лапке которой привязан кусок свинца, не может взлететь и тщетно хлопает крыльями.