Николай Телешов - Записки писателя

• Название: Записки писателя
• Автор: Николай Телешов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

«Записки писателя» — уникальный исторический и литературный документ, правдиво повествующий о жизни отечественной культуры на рубеже XIX–XX столетий: открытие памятника А. С. Пушкину в Москве в 1880 году; артистическая и литературная Москва 90-х, издательства и издатели, литературные кружки и писатели. Отдельные статьи сборника посвящены А. П. Чехову, М. Горькому, Л. Андрееву, Н. Златовратскому, Д. Мамину-Сибиряку.

Статьи «Старые годы Малого театра» и «Начало художественного театра» свидетельствуют о работах знаменитых режиссеров, актеров и актрис: Медведевой, Акимовой, Рыкаловой, Федотовой, Ермоловой, Макшеева, Музиль, Ленского, Южина, Правдина, Садовского, Станиславского, Немировича-Данченко, Москвина.

---

Вокруг Белоусова всегда группировались интересные люди. В большинстве это были люди простые — крестьяне, ремесленники, мелкие служащие, рабочие, — но все они были так или иначе причастны к литературе. Так называемые «самоучки», по их собственному определению, образовали впоследствии «Суриковский кружок писателей из народа», из которого в свою очередь возник «Союз крестьянских писателей». Среди них я встречался у Белоусова с такими писателями, как Сергей Терентьевич Семенов, горячо рекомендованный Л. Н. Толстым, со Спиридоном Дмитриевичем Дрожжиным, со столяром Травиным, с Козыревым, с Леоновым, с сельскими учителями и учительницами, с актерами, изобретателями, журналистами, — начиная с никому не ведомых и кончая крупными именами. Белоусов был знаком с Толстым, Чеховым, Короленко, Горьким и с большинством известных писателей и знаменитостей своего времени, вел с ними переписку и оставил о многих из них интересные воспоминания.

Из опыта за полвека я вынес такое впечатление: кто с Белоусовым близок, от тех дурного не жди.

В марте 1902 года наш литературный кружок «Среда» решил товарищески справить двадцатилетие писательской жизни Белоусова. Собрались, как обычно, у меня в квартире наши друзья, человек сорок. В этот вечер впервые появился у нас на «Среде» Алексей Евгеньевич Грузинский, знававший Белоусова раньше и желавший принять участие в его празднике. К этому же вечеру я получил письмо из Ялты от А. П. Чехова, в котором он поручает мне поздравить «милого Ивана Алексеевича, которого он считает настоящим писателем, и писателем в своем роде единственным, и, кроме того, человеком очень хорошим». Больной Златовратский тоже прислал мне поручение передать Белоусову его заочный сердечный привет и искреннее пожелание всяких успехов в его дальнейшей литературной деятельности в том направлении симпатий и сочувствия к народу, которое, как писал Златовратский, «было всегда в его произведениях особенно привлекательно».

Знакомство с Грузинским было для меня приятным и, кроме того, полезным, потому что познания его в области литературы были значительны и он умел делиться этими познаниями с особой сердечностью и с заражающей слушателей любовью.

Начиная с белоусовского юбилейного вечера Грузинский стал бывать у нас почти каждую «Среду», и вскоре мы настолько сблизились, что перешли на «ты». И вот с тех пор в течение двадцати восьми лет, вплоть до его кончины, прожили в искренней приязни. К этому мудрому человеку, широко и многогранно образованному, с тонким пониманием художественной красоты и любовью к народному творчеству во всех его видах — в том числе к народной музыке, с огромными познаниями в области народной словесности, приятно было обращаться за советами, справками, беседой. Вся его жизнь протекала в Москве, в мире ученых, литераторов, педагогов, общественников и деятелей культуры и просвещения. Немало трудов в области научных исследований, биографий великих людей, критики, переводов и оригинальных сочинений, в прозе и стихах, оставил Алексей Евгеньевич. С увлечением и знанием дела работал он по русскому фольклору, редактировал знаменитые сказки Афанасьева, былины, собранные Рыбниковым, народные песни Шейна; его переводы некоторых арабских сказок из «Тысячи и одной ночи» могут считаться лучшими. Он разрабатывал архивы Л. Н. Толстого, Короленко и других писателей, работал и по западной литературе; переводил в стихах излюбленных им величайших поэтов Востока, как Фирдоуси, книгу X века «Шах-Намэ».

Воспитанник Московского университета, Грузинский был долгое время председателем старейшего литературного Общества любителей российской словесности. Нелегкая задача, хотя и почетная, выпала на долю Грузинского. В период его председательства был крепко поставлен вопрос о памятнике Гоголю в Москве — вопрос, застрявший ранее на многие-многие годы в канцелярских дебрях. В сущности все было готово: и проект скульптора Андреева и денежные суммы; недоставало только энергичного толчка со стороны общественности, а день столетия со дня рождения Гоголя приближался. И Грузинский этот толчок дал со свойственной ему прямотой. Всю эту тормозящую канцелярщину сдали под надзор общественного комитета, в который вошли профессора, писатели и художники, и через год, к юбилейному сроку, памятник был поставлен и торжественно открыт.

Помню это ясно потому, что Грузинский привлек меня в казначеи этого комитета и мне пришлось распутывать такие сложные многолетние дела, наткнуться на такие «чудеса» казначейских отписок и ухищрений, что страшно было принять на себя это запутанное и бездокументное дело долгого нерадения и общественной небрежности. Но в комитет вошли теперь новые, люди, прямые, энергичные, с именами, пользующимися безусловным общественным доверием, и решили дело осуществить во что бы то ни стало. С проектом памятника многие не были согласны, но, раз на конкурсе проектов он получил первую премию и был принят жюри для постановки на московской площади, оставалось только осуществить это к юбилейному сроку. Заслуга в этом деле Грузинского была очень значительная.

В частной, интимной жизни, в товарищеской среде Грузинский был всегда милым, остроумным, веселым и в то же время серьезным собеседником. Приезжая, что называется, в гости, он всегда привозил с собой что-нибудь очень интересное и прочитывал это своим друзьям. Работая над архивом Толстого, он иногда читал нам никому еще не известные варианты и целые главы из «Войны и мира» и других великих творений; при этом он комментировал тексты, и, я помню, эти чтения производили на слушателей сильное впечатление.

Известный литературовед Н. М. Мендельсон, сослуживец Грузинского по Румянцевскому музею (ныне Ленинская библиотека), рассказывал нам, как А. Е. Грузинский ежедневно своей медленной, тихой походкой направлялся в кабинет, где собраны были величайшие сокровища, которыми может гордиться русская культура, — художественные произведения Л. Н. Толстого, его дневники, его переписка вплоть до 1880 года. И когда мы входили туда и видели там Грузинского — спокойного, тихого, как-то гнездящегося среди этих ящиков, карточек, папок, — в общении с теми, кто приходил работать над этими сокровищами, чувствовалось, что он там в своей сфере. С необыкновенной тщательностью, доходящей до скрупулезности, работал он над исследованиями текстов, над установлением постепенных редакций, и чувствовалось в нем особое, глубокое проникновение в дух тех сокровищ и времен, которые он изучал.

Алексей Евгеньевич ценил красоту во всем и умел понимать ее. В этом было большое обаяние его бесед. Так же как и Белоусов, он был членом нашей «Среды», был директором Литературно-художественного кружка, членом товарищеского Книгоиздательства писателей, поставившего своей задачей бороться с частными эксплуататорами писательского труда, и некоторое время был заведующим нашим издательством. Как и вся наша группа, в течение четверти века обслуживавшая московскую общественность в самых широких размерах, Грузинский и Белоусов оба постоянно встречались и работали вместе в Кассе взаимопомощи литераторов и ученых, в Обществе деятелей периодической печати и литературы, в Литературно-художественном кружке, в Чеховском обществе, в Союзе писателей.

Менее чем за месяц до смерти Белоусова (он умер 7 января 1930 года) несколько старых друзей, в их числе и Грузинский, по желанию самого больного, собрались у его постели в день его рождения, 10 декабря, когда ему исполнилось шестьдесят шесть лет. Болен он был тяжело и в сущности безнадежно. Все это сознавали, да и сам он отлично понимал свое положение. Он был тем не менее весел в этот вечер, насколько может быть весел человек, который знает, что его дни сочтены. Это сознание не покидало его ни на минуту; он видел, что умирает, но старался не показывать это своим друзьям, хотя все это невольно прорывалось даже среди шутливых разговоров. Между прочим, он говорил, что вот ему сегодня шестьдесят шесть лет, и когда он подсчитал всякие выпуски своих сочинений, то оказалось, что их к сегодняшнему дню вышло в свет в различных изданиях тоже шестьдесят шесть.

— А вот шестьдесят седьмой вещи я уже не издам, — невольно прорвалось у него среди беседы. — Да и шестьдесят седьмого года тоже, пожалуй, не проживу.

Не только года, но и месяца не протянул он с того дня. О нем нельзя не сказать, что это был человек с прекрасным и чистым сердцем, желавшим всюду и всем только добра. Все окружающие его любили и ценили именно за его душевную чистоту. В виде примера приведу письмо А. Е. Грузинского к Белоусову — последнее послание к умирающему другу от человека, любившего и ценившего его, который пережил своего друга всего лишь на две недели. В этом письме Грузинский, говоря о своих личных отношениях к Белоусову, выразил отношение большинства людей, знававших близко Ивана Алексеевича. Он так обобщил, так хорошо выразил это отношение, что под письмом этим, я уверен, подписались бы с радостью все старые друзья Белоусова.