Юрий Бородкин - Поклонись роднику

• Название: Поклонись роднику
• Автор: Юрий Бородкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00380-5

Имя ярославского прозаика Юрия Бородкина известно читателю по книгам «Кологривский волок», «Летние заморозки» и другим.

Новый роман «Поклонись роднику» посвящен людям, хранящим верность земле, взрастившей их, по-сыновьи любящим свой край. В нем поднимаются и художнически анализируются острые проблемы современной деревни.

В центре произведения — образ молодого председателя колхоза, навсегда связавшего свою судьбу с судьбой односельчан.

Книга написана по социальному заказу.

---

Да, жизнь уходит вперед, появляется много нового, непонятного. С любопытством смотрит Михаил Агафонович на машины и разную сельхозтехнику, проезжающие по дороге или сельской улицей. Пройдет могучий трактор с колесами в человеческий рост — земля трясется, а в кабине такой махины улыбается щуплый белобрысый паренек, дескать, ничего особенного, дело привычное. Свой сын Николай — первостатейный механизатор, любую технику знает назубок. В газете про него часто пишут. Сам-то старик к технике ни разу не прикоснулся, поскольку родился еще в том веке. Давно уж не в новость, например, телевизор, а все равно непостижимо и удивительно, когда показывают прямо в твоей избе любые страны и земли. Говорят, и на Луну люди слетали. Господи!

Задумавшись, Михаил Агафонович долго смотрит вдаль, где тают в сизой дымке леса, словно силится вспомнить что-то столь же далекое, притуманенное временем. В самом деле, представить только, что его детство и юность прошли еще при царе! Даже кажется неправдоподобным, что он, крепкий русоволосый мальчуган, когда-то бегал по этой улице босиком или в легоньких лапоточках, сплетенных отцом. Поездки в ночное, пастьба овец, первые сенокосы на речных пожнях, молотьба в риге, летние гуляния и зимние беседы — все осталось в той дали времени, вспоминается разрозненными эпизодами. Другие ребятишки гомонят теперь на улице, изменилось само село. Может быть, только Сотьма течет, как прежде, в своих кудрявых берегах. Взглянуть бы на нее, да уж нет ходу дальше этой лавочки. Всему свой предел назначен…

— Добрый день, Михаил Агафонович! — поклонился подошедший к нему директор Логинов.

— Здравствуй, Алексей Васильевич! — обрадованно заморгал линяло-голубыми глазами старик и подержался за козырек картуза. — Чай, по делам торопишься, а то присядь.

Логинов исполнил его желание. Все некогда потолковать с белореченским патриархом; может быть, спохватишься, да будет поздно. Что ни говори, живой свидетель истории.

— Как здоровье-то, Михаил Агафонович?

— Похвастать нечем, а по моим годам — в самый раз. Старше меня только вот этот камень, — показал батогом ка валун, лежавший около угла дома. — Помирать пора, меня, поди, уж на том свете разыскивают, а я тут зажился.

— Давай уж держись до ста лет! Считай, что партийное задание тебе.

— Шибко ответственно, — улыбнулся повеселевший старик. — Я и так, можно сказать, пережиток прошлого. Каковы в совхозе-то нынче успехи?

— Плоховато. Погода опять подвела: с грехом пополам закончили сев. Неизвестно, будет ли толк, вырастет ли чего. Не знаю, дождемся или нет настоящего тепла?

— Не торопись загадывать наперед: природа всяко может повернуть. Такие весны и раньше бывали, — спокойно рассудил Силантьев. Зима была морозная, дак должен быть урожайный год. И потом, ты ведь овес сеял, а он любит дождь да грязь.

— Беда в том, что сроки упустили.

— Опять скажу, поздний сев не всегда хуже раннего. В конце мая выпадал снег — это второй навоз для посевов. Главное, погода уставилась бы. Земля-то еще не больно прогрелась: вот сижу в валенках — в самую пору. Сам понимаю, только мешаю молодым, хотя на Николая с Александрой не пожалуюсь. В общем-то мне грех сетовать на судьбу: еще в восемнадцатом годе мог погибнуть. Чудом жив остался, — словоохотливо толковал старик.

— Говорят, ты чекистом был, Михаил Агафонович? — спросил Логинов, как бы сомневаясь в том, что этот древний старик являлся одним из тех, кто устанавливал Советскую власть в районе.

— Был членом районной ЧК и членом Покровского районного продовольственного комитета, — не без гордости сообщил старик. — Надо сказать, до этого я побывал на фронте первой мировой войны, повидал и послушал там большевиков, так что мало-мальски разбирался в политике, мог растолковать тот или иной момент. Когда в начале восемнадцатого года власть у нас в районе перешла к Советам, меня зачислили в Покровский заградительный продовольственный отряд. Понятно, проводили изъятие хлебных излишков у населения. Потом, как сотрудник ЧК, вел борьбу с контрреволюционными элементами, саботажем, спекуляцией, бандитизмом. Такое время было тяжелое, что ночей не спали. Возьми нашего участкового Карпова, мужик добросовестный, ничего не скажу, но служба теперь не шибко хлопотливая. — Старик помолчал, видимо потеряв нить рассказа, затем продолжал: — Так вот, приехал раз на нашу станцию Шарновка, зашел в буфет и сразу заметил подозрительную личность. Решил проверить у него документы. Он мне заявляет, дескать, паспорт находится в чайной — ночлежке Полякова. Я знал этот притон воров и бандитов, поэтому на всякий случай взял в помощь дежурного красноармейца. Как только вошли в ночлежку, к этому типу присоединились еще трое. Он выдвинул из-под кровати чемодан: тут, мол, мои документы. И в тот момент, когда я стал осматривать содержимое чемодана, меня схватили сзади за руки. Это бы ладно, силушка у меня была, но ударили ножом в спину: думал, каюк. А красноармеец растерялся, выбежал на улицу, стал стрелять в воздух, правда, спасло меня то, что бандиты кинулись за ним. Той минутой я и воспользовался: не знаю, уж как добрался до почты, кровью истекал…

Логинов слушал старика, смотрел, как ветерок шевелит его белую бороду, и старался представить Ту тревожную ночь на станции, молодого плечистого чекиста в кожаной куртке. Восемнадцатый год! Далекая история, знакомая больше всего по фильмам, а тут — участник тех событий, причем свой, белореченский.

— И как, взяли этих преступников? — поинтересовался он.

— Двое скрылись, двое других отсиживались в бане в Ефимове. Когда их обнаружили, они стали отстреливаться, уходить в лес. А был ноябрь, первый снежок — куда денешься. Чтобы не рисковать, волостной комиссар Климов выстрелил в одного из них с безопасного расстояния из винтовки и убил. Другой сдался. Больше всего этот случай запомнился. Если бы не хватило сил уйти из ночлежки, прикончили бы меня тогда.

Алексей Логиков впервые слушал рассказ самого Силантьева о его боевой молодости, да и большинство односельчан, живя рядом со стариком, в сущности, относилось к его чекистскому прошлому с некоторым недоверием. Во-первых, слишком давно было, можно говорить что угодно, во-вторых, при столь длительной старости его привыкли воспринимать лишь как старика, будто он вечно был таким сивобородым и только то и делал, что сидел возле дома.

— Много было риску, но в то время не было важней задачи, чем борьба с преступными элементами. Летом девятнадцатого года по всем уездам появились бело-зеленые банды. У нас тоже безобразила банда Глушкова: то ограбление, то убийство, то поджог. Все лето гонялись за ним, а поди ты возьми в наших лесах, — охотно рассказывал Силантьев. — Тоже помогли заморозки. Накрыли мы их на Потаповской мельнице: семь человек оказалось, и ни один не ушел, потому что к нам присоединились мужики из соседних деревень. Целое сражение завязалось. Колю Ермакова, дружка моего, тогда убили: это ему памятник-то в Покровском. Ну, все же взяли мы банду, глядим — самого Глушкова среди них нет. Метнулся я на чердак избушки — он там за трубой прячется. Выстрелили мы одновременно: я его только легко ранил, а он меня — вот сюда, под левое ребро, насквозь. Снова думал, конец, полтора месяца в больнице лежал и все-таки встал на ноги, да, видишь, живу целый век, — торжествующе поднял сухую руку Силантьев. — Так что на судьбу не жалуюсь.

Логинов с уважением смотрел на старика, нисколько не сомневаясь в правдивости его слов. Каждый житель района знает скромный памятник в центре Покровского чекисту Ермакову, его чтят, можно сказать, как героя. Но ведь Михаил Силантьев служил вместе с Ермаковым и так же, как он, рисковал жизнью. Сколько событий совершилось на его долгом веку! Действительно, свидетель истории и ее активный участник.

— Может быть, какие-то просьбы будут, Михаил Агафонович? — поинтересовался Логинов, желая проявить внимание к белореченскому долгожителю.

— Спасибо, Леша. Какие уж теперь просьбы? Слава богу, не обижен. Жаль, ноги плохо ходят, сижу вот на своем наблюдательном пункте, а совхозные дела все же интересуют. Там чего-то все стучат? Вроде сушилку, говорил Николай, строят? — Старик кивнул в сторону верхнего конца села.

— Да, площадку с вентиляторами: будем свое семенное зерно готовить.

— Молодец, что много строишь, при тебе все как-то оживилось. Говорят, мост через Сотьму бетонный бьют и дорогу асфальтируют. Посмотреть бы.

— Уже километров шесть осталось заасфальтировать.

— Надо же! Не думал дожить до такой новости. Только по телевизору вижу, как летают машины по гладкой-то дорожке.

— Подойдет асфальт к селу, и мы с тобой, Михаил Агафонович, прокатимся на машине хоть до Покровского, — пообещал Логинов.

— Уж вряд ли, — смущенно заулыбался старик, но видно было, что ему хотелось справить такую охотку.