Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

• Название: Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи
• Автор: Владимир Скороденко
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1973

В сборник входят новеллы современных английских писателей, посвященные молодежи: подросткам, молодым людям, вступающим в жизнь, — и тем далеко не простым социальным, нравственным и психологическим проблемам, с которыми им приходится сталкиваться. Противоречие между бескорыстием, чистотой помыслов и отношений и общечеловеческими идеалами, свойственными юности, законами и моралью буржуазного общества, стремящегося «отлить» молодежь по своему образу и подобию — главная тема большинства рассказов.

---

Но сегодня он дал себе волю, хотя и чувствовал, что это неблагоразумно. Там, где дело касалось его интересов, Тим не был дураком, и его начинал тревожить пока еще не сформулированный им отчетливо вопрос, а не уйти ли ему из армии, пока не поздно. То и дело ему вспоминались слова полицейского офицера: «Вспыхнет такой мятеж, какого здесь давно не видали. Тогда в вас будут швырять камнями, а вам и отстреливаться нельзя будет». Мистер Тарбэдж, сам того не зная, стращал человека, которому уже пришлось побывать в таком положении и до смерти не хотелось оказаться в нем вторично.

Полгода назад на Кипре Тим с проволочным щитом в руках чуть ли не целую ночь простоял под градом камней и насмешек, ограждая от толпы большой дом с примыкавшим к нему обширным садом. В этом доме генерал, начальник оккупационной группы войск, человек уже немолодой, но отличавшийся чисто мальчишеской жестокостью и самодовольством незрелого юнца, угощал ужином приезжего посланника с сопровождающими его лицами. Тим получил указание стрелять лишь в том случае, если министру или генералу будет грозить опасность, однако понимал, что непременно попадет под трибунал, если откроет пальбу даже и в этом, крайнем случае. Толпа, может быть, и разошлась бы, если бы генерал велел погасить свет и задернуть шторы, но длинные ряды ярко освещенных окон, из которых лилась бравурная музыка, исполняемая полковым оркестром, были открытым вызовом, и дерзость ненавистных угнетателей все сильнее разжигала ярость толпы. Видя, что камни то и дело попадают в солдат, Тим оставил за себя Ролта и побежал к дому требовать, чтобы там, по крайней мере, затворили окна. Генерала он, конечно, так и не увидел; запыхавшийся, грязный, с испачканным кровью лицом, он минут пятнадцать простоял в прихожей, пока к нему не вышел адъютант и не сообщил, что у генерала нет ни малейшего намерения закрывать окна. Генерал славился своей неустрашимостью, его ничуть не испугала толпа каких-то греков. Ночь была душная, а генерал устраивал прием для очень важного гостя, влиятельного министра. Самая мысль о том, чтобы закрыть окна, показалась ему возмутительной. Тиму велели вернуться и выполнять свои обязанности, не забывая при этом, что, хотя генерал нисколько не боится толпы и даже ее презирает, он все же не хочет напрасного кровопролития и разрешает открыть огонь, только если мятежники подойдут слишком близко к дверям. С тех пор прошло уже полгода, но воспоминание осталось свежим, осталось навсегда, так же как шрам на лбу от удара камнем. Баркер сохранил о Кипре и другие столь же неизгладимые воспоминания — воспоминания о том, как израненных штыками киприотов заталкивали в клетки из колючей проволоки, как громко вскрикивали и падали студенты и студентки, когда их прогоняли сквозь строй вооруженных полицейскими дубинками и винтовочными ремнями солдат, и — самое страшное из воспоминаний — об одиноко притулившейся в горах маленькой, неказистой вилле — общеармейском следственном центре, куда он один раз доставил нескольких подозреваемых.

И вот теперь спектакль, кажется, пойдет на «бис». Только вместо киприотов, которые, кстати, недавно добились своего, здесь будут негры, которые в должное время тоже добьются своего. А Тим с солдатами еще разок сыграют роль живых мишеней, выставленных напоказ символов иноземного владычества. Африканские камни на вид еще увесистей и тверже, чем кипрские, и их здесь больше, это уж наверняка.

Причем здесь, думал он, шагая по красной дороге к уже завидневшейся ферме, положение еще сложней, еще запутаннее, еще неопределеннее, чем когда-либо было на Кипре. Там было просто усмирение мятежников или, если взглянуть на дело с другой стороны, жестокое и реакционное подавление борющейся за свою свободу маленькой общины. Здесь же он с солдатами — собственно говоря, весь батальон, хотя сейчас только два взвода находились на равнине, — лезли вон из кожи, выбивались из последних сил, стараясь ублажить тех самых африканцев, которые через несколько дней, возможно, будут швырять в них камнями.

Тим был не охотник до газет и довольно смутно представлял себе историю, которая случилась с беглецом, но она была достаточно простой, чтобы в ней смог разобраться даже самый глупый из его солдат, кстати тот самый Маконахи, чью винтовку нес сейчас Тим.

Местный фермер, один из многочисленных поселенцев голландского происхождения, живущих в округе Клипсвааль у границы протектората с Южно-Африканской Республикой, до смерти избил за воровство слугу. Относительно его намерений у судей не возникло никаких сомнений: всем было ясно, что убивать он не хотел. Жившие в протекторате поселенцы — и в первую голову буры — ожидали, что согласно обычаю с убийцы взыщут очень большой штраф, сделают ему предупреждение и выпустят на волю, деньги же в виде компенсации, как издавна ведется в Африке, передадут семье убитого. И хотя недавно созданная Африканская партия свободы устами своих доморощенных ораторов с первых же дней потребовала смертной казни для убийцы, поселенцы были ошарашены, когда ему и впрямь был вынесен смертный приговор. Новость мигом всколыхнула весь протекторат, и страсти накалились до таких пределов, что гарнизонные войска были объявлены в состоянии боевой готовности, которое не отменялось и по сей день. Вопрос о казни бура приобрел политическую окраску, да и неудивительно, поскольку — что бы там ни твердило правительство — политическими соображениями был продиктован и сам приговор, вынесенный в знак признания или, во всяком случае, смирения перед ветром перемен. Демонстрации (про и контра), петиции (про и контра), ультиматумы (про и контра). Тем временем бур Холтье находился в камере под наблюдением двух белых тюремщиков-офицеров, поскольку все нижние чины в тюрьме были из чернокожих. Чернокожим был и палач, но из Британии уже выписали белого, дабы он вздернул осужденного, не оскорбляя его чувств.

Первый взрыв произошел в тот день, когда британский губернатор отклонил апелляцию Холтье. Разъяренные поселенцы бросились к губернаторской резиденции и, отшвырнув туземцев-часовых, попытались вломиться в парадную дверь. Только прибытие роты британского гарнизонного полка спасло от линчевания представителя королевы. Но участь Холтье в этот день была решена; столкнувшись с угрозой насилия, правительство не могло отступить и пошло напролом, вызвав такую ненависть белого населения, что ни один из членов правительства не рисковал и носа показать на улицу. Подверглись остракизму и британские войска — орудие внезапно сделавшегося одиозным британского господства. Поселенцы не приглашали теперь военных в гости и сами перестали ходить в гарнизонные клубы; на улицах оскорбляли солдат, в них плевали, даже избили одного или двух. Снова все как на Кипре, думал Тим, и даже еще хуже, потому что тут большая часть врагов — свои же, англичане.

Затем Холтье бежал. Как ему это удалось — неясно, и чем дальше, тем меньше можно было что-либо понять благодаря стараниям правительства замазать дело. Побег организован был со стороны, но, разумеется, не обошлось без помощи и попустительства тюремных служащих. Поселенцы ликовали, зато яростная волна демонстрантов-туземцев пронеслась по улицам столицы, и только что вставленные в окна губернаторской резиденции стекла снова усыпали осколками затоптанные клумбы под высокой стеной.

Такова была обстановка, когда два дня назад подполковник гарнизонного батальона королевских стрелков вызвал к себе офицеров на предмет инструктажа. Полковник Орринсмит был в годах и собирался в отставку; добросовестный и туповатый старый служака, весь изрешеченный пулями, он славился прямо-таки фантастической живучестью. Крепко напившись, что случалось часто, ибо он имел обычай таким образом отмечать годовщины своих тяжелейших увечий, полковник поддавался иногда на уговоры и демонстрировал свои шрамы счастливчикам, которые рассказывали потом приятелям, что это жуткое зрелище. Ходили также слухи — нижние чины им свято верили, — что, когда во время битвы при Эль-Аламейне полковника буквально разнесло на куски снарядом, его спасли лишь благодаря обильному переливанию крови, взятой у пленного итальянского солдата, который, как впоследствии выяснилось, был дефективным от рождения Многочисленные странности полковника объясняли тем, что кровь заморского дурачка не может так, как следовало бы, снабжать сосуды его мозга. Печальное это событие — то ли легендарное, то ли действительное — не только не умалило полковничьего авторитета, но даже способствовало популярности полковника, особенно среди унтер-офицеров и рядовых. Те всегда стремились его оправдать: «Что c него взять, с дырявого, видать, опять ударила ему в башку кровь придурошного макаронника». Офицеры, хотя и не верили — или делали вид, что не верят, — этому мифу, когда на полковника «накатывало», считали историю с итальянцем вполне правдоподобной.