Николай Мордвинов - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Николай Мордвинов
• Издательство: Всероссийское театральное общество
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В книгу включены дневники известного артиста Николая Дмитриевича Мордвинова и воспоминания о нем.

---

Еще бы один месяц! Одного мало. За один я только успеваю отойти от города, отрешиться от всего, а насытиться не успеваю.

15/VII

«МАСКАРАД»

(Театр им. Пушкина)

Сколько народу!

Очень хорош первый акт — подвижный, живой… Второй акт — упустил, меня оставили без света. Отчаяние берет… Мне стало вдруг так скучно, что я не смог ничего сделать с собой… Третий акт приличный. Но как тянет Оленин! Удивляешься на Ю.А. — он спокоен.

На спектакле Новицкий.

Он пришел к директору и заявил: «У нас с Мордвиновым литературный спор, и я должен его закончить. Мне нужно еще раз посмотреть спектакль».

Спор действительно идет, вернее, только начинается. Я задал только вопросы, а отвечать буду потом. Только думаю, ответа я не получу сейчас.

Уж если Залесский[316], старый театральный критик, нашел, что я играю крепостника и что (это уже хуже) это — правильно, то это совсем нехорошо для нас, нехорошо для нашего искусства. Пусть я в роли играю только крепостника, и пусть это «хорошо», но ужели Залесский в Лермонтове увидел только это и что в Лермонтове это — хорошо? Ужели в нем нет ничего кроме? Насколько же Белинский великий поэт. Ведь до его суждений не дотягиваются и через сто лет. Хоть бы почитали… […]

Замечаю, что как только актеры начинают играть буквально, то сейчас же в Лермонтове появляется не реализм, а бытовизм, хотя для другого автора это могло даже (послужить) хорошим драматическим наполнением.

Да, вспомнишь Белинского, утверждавшего, что «Лермонтов — не Гёте, не Шиллер и не Пушкин — это Лермонтов. Он требует своего раскрытия, своей манеры подачи материала, своего строя чувств и мыслей». «Огонь неистраченных сил».

[…] Так хорошо пишут о первенце коммунизма, Волго-Доне, так интересно, что тоска берет, что нет возможности повидать все это. А ведь в натуре все это и интереснее и величественнее. И как нам, работникам искусства, это надо! Как мы оторваны от всего. Только на пароходе, в отпуск. Но это уж не то, работы все закончены и с палубы увидишь только результат труда.

19/VII

Сегодня в «Советском искусстве» статья о декорациях Б. Волкова к нашему спектаклю «Маскарад», о работе всего театра отзыва нет. Автор рецензии тоже ставит вопрос о недостаточном вскрытии социального окружения.

А в общем все в нашем деле субъективно. Кому сколько положено понимать, столько и понимает. Это еще полбеды, а вот когда за современное прочтение выдается ерунда, это — беда.

Что исполнение трактуется и расценивается часто противоположно, это еще как-то можно понять, но чтобы рецензент увидел в светло-фисташковом фоне стен бала мрачно-зеленый цвет, это значит, что свое представление он тащит насильно, навязывает, как Залесский свое крепостничество образу Арбенина. Это или неспособность что-либо увидеть, или способность видеть то, что хочется… Вот почему мы, актеры, расстраиваемся, читая наших критиков, вот почему отучены им верить.

Трудно писать о Лермонтове. Трудно видеть то, что показывают. Очень трудно слышать, что говорят. Оказывается, это под силу только таланту или непосредственному человеку, так же чистому, не испорченному всякими соображениями в искусстве, соображениями, привходящими честному сердцу. А именно таким должен быть художник.

7/VIII

ЛЕНИНГРАД

Смотрел «Гражданина Франции» у нас[317]…

Спектакль обречен. Не пройдет здесь, не пройдет и в Москве…

Пьеса плохая, актеры делают знакомое, режиссура едет на старом. Так, маки поют и подходят к песне точь-в-точь, как это было найдено и исполнялось в «Мадлен Годар».

Что-то не стало зазорным тащить из спектакля в спектакль находки, характерные для другого спектакля, автора или актера.

В спектакле нет ни находок, ни вскрытия, пусть плохой, но (все же) пьесы, которая идет сейчас в театре… Пустой, внешний, холостой ритм. Декларируют, не слушая друг друга, друг другу не отвечая. Такой спектакль я могу встретить, увы, в любом среднем театре.

Музыка… я давно перестал понимать у нас ее назначение. Не понимаю, из какого принципа исходят, вводя ее и в этот спектакль.

А что делается с оформлением? Уж я не говорю, что на сцене все время знакомые вещи, перетаскиваемые из спектакля в спектакль. Это непростительно не только большому театру, но непростительно и маленькому.

Художник делает павильон в перспективе, первый план выше, чем задний, а двери и окна на этих же стенах — нормальные, без суживающейся в глубине линии… Получается неестественный и небрежный слом.

Впечатление от театра у меня угнетающее. Ужель этого я хотел в жизни? К такому ли идеалу я стремился? Тому ли я отдал жизнь?

9/VIII

Читал «Сомова». Трудная пьеса. Надо очень укрупнять и своих и врагов. Есть очень хорошие роли.

Наконец прочел рецензию на «Маскарад»[318] в журнале «Театр».

Ну какая подлость! Даже мои явные находки сводятся к абсурду. Проверил бы хоть по кино, а оно ведь вышло в 1941 году… там мог бы увидеть, что слезы на лице в сцене «О, смерть в твоих глазах» — моя находка, и нечего ее приписывать армянскому исполнителю.

До какого цинизма может дойти человек, не отвечающий за свои поступки, чтобы назвать «ханжеством» это место у того, кто первым так трактовал его и на котором и теперь плачут, не скрывая своих чувств, даже мужчины.

Боже мой, доколе же я буду выносить этакое, сколько мерзости еще мне приуготовлено за мое отношение к искусству?

За что же меня зритель любит? За что же он благодарит? Волнуется, плачет… За что же?

Приписывать то, чего я не делаю, переносить на другого мое, так может поступать только человек, которому свое искусство не дорого.

За что же мне сие?

Приведется случай, скажу в глаза все это. Авось, когда-нибудь прочтут и это, как читали об «Отелло» и сделали вывод. Сделают вывод и здесь, я в этом уверен. Ложь откроется все равно. Писал рецензию — Б. Емельянов.

14/VIII

«ОТЕЛЛО»

(Дом культуры промкооперации, Ленинград)

Вчера был большой разговор с Полицеймако. Мы с ним довольно откровенны. Он действительно готовится к Отелло.

Любопытны его соображения:

П. Я смотрел спектакль четыре раза. Привел много народу. Все восхищаются. Я тоже. Я очень люблю твою работу над Отелло. Мы восхищаемся твоим мастерством, мастерством Моисси, умом, расчетом, подменой внутреннего — внешним. Например, монолог в сенате. Умом ты обладаешь таким, каким мы, дураки, не обладаем.

Я. Крой, крой, только помни, что унижение паче гордости, да к тому же, я — «умный».

П. Нет, действительно мы не умны в своем искусстве и нам никто не помогает ни найти ума, ни рисунка, его выявляющего.

Я. Делай сам. Я научился.

П. Не выйдет.

Я. Выйдет. Это выйдет, а другое — не знаю.

П. Что другое?

Я. То внутреннее, что вы не признаете во мне и без чего тогда рисунок действительно за вас должен искать кто-то другой.

П. Вот ты как судишь…

Я. В этом основное отличие московских от ленинградских театров.

П. Разве мы все внешние артисты?

Я. Не все… зачем все. А хочешь, я на следующем спектакле переменю все мизансцены и ничего особенного от этого не изменится, разве только, что мысль, выражение которой я оттачиваю на каждом спектакле, не будет так четко выявлена, потому что выражение ее в этом случае будет случайным? Хочешь? Приходи. Придешь — весь спектакль перепутаю, не придешь — ничего менять не буду, потому что верю, что ты не прав.

П. Изменишь мизансцены — будешь гол.

Я. Нет, не буду. У меня, кроме мизансцен, есть еще кое-что. Будешь работать, поймешь.

П. Ты что же, не признаешь режиссуры?

Я. Как не признаю, только я давно занимаюсь ею сам. Ю.А. приучил меня к этому, доверяя мне искать. В конечном счете, я ему благодарен за это […] Нет, теперь я не буду гол, много раньше это могло бы случиться.

П. Я почему говорю все это? Потому что, откровенно говоря, у тебя темперамента нет. Нет голоса. Но это не в минус я тебе ставлю. Я вспоминаю маленького ростом Моисси с маленьким голосом — Гамлета. И рядом с ним наш Лаэрт — красавец, рослый, сильный. Думаешь, как же такой Гамлет одолеет такого Лаэрта на рапирах? И вот Моисси выбегает на авансцену, перегибает в дугу рапиру, бросает ее в угол, подбегает и хватает ее на лету.

Я. Нафантазировал, но пусть…

П. Я точно помню. Уж одним этим Лаэрт побежден. Я хочу сказать, что ты не обладаешь темпераментом и голосом и создаешь такое же впечатление, какое создавал Моисси. Я видел всех Отелло своего времени. Включая и мелких исполнителей. Больше всех мне нравится Папазян. Кстати, он совершенно спокоен, когда говорит о Хораве и других, и кипит, бурлит, когда говорит о тебе. Я его уверил, кажется, что у тебя нет ничего от него.

Я. Он же меня не видел.