Николай Мордвинов - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Николай Мордвинов
• Издательство: Всероссийское театральное общество
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В книгу включены дневники известного артиста Николая Дмитриевича Мордвинова и воспоминания о нем.

---

И грустно и радостно!

Стало быть, был я прав…

Слушай, читай и проверяй. Но не слушайся, как школьник, вещающего с Олимпа. Согласен — возьми, не согласен — не бери, и не расстраивайся.

Помни, что много привходящих обстоятельств «помогают» складывать то или иное мнение: у одного сегодня живот болит, у другого — голова — летел на самолете, у третьего жена сбежала, у четвертого «эстетические нормы» иные. Уж я не говорю о вкусах, о которых не спорят, не говорю о вкусовщине.

О спектакле.

Прав Ю.А.: «Это провинциальный спектакль с одним хорошим актером в заглавной роли, которую он, кстати сказать, играет кусками».

Мнение наших актеров в большинстве сводится к тому, что Хорава играет человека «низшей расы». Его не жалко. Образ обеднен.

«Об остальных актерах просто говорить не хочется».

«Васадзе весь в штучках. Кстати, часто говорят, что он играет в приемах Оленина (?)». «Нет, не волнуйтесь, играйте на здоровье!»

«Два совершенно самостоятельных решения». И т. д.

Мое мнение:

Во-первых, все роли, кроме основной, предельно сокращены. Сокращены до реплик. Этот текст сведен, примерно, к Мамонту Дальскому (экземпляр его я в свое время смотрел), который играл по экземпляру Сальвини. То есть спектакль построен по гастрольному экземпляру. Но гастролеры были принуждены сокращать тексты партнеров до реплик, так как играли все время с новым составом, почти без репетиций, о целом не заботясь, спектакля не создавая… А здесь, казалось бы, ансамбль… Но на деле тот же гастрольный спектакль, лишь с постоянным составом. И тексты сокращены и мизансцены построены так, что нет ни среды, ни других исполнителей.

Обвиняя Художественный театр в семи смертных грехах, Хорава был неправ и потому, что Художественный театр — не театр актера-гастролера, а театр ансамбля.

Мне жаль, что:

снята вся лирическая сторона роли,

снята вся патетическая часть ее,

снята поэзия спектакля в целом и роли в частности, жаль, что нет стиха.

Все эти вещи для меня — обязательны.

По-моему, на них настаивал Шекспир, если одни роли он писал в стихах, а другим давал прозаические тексты.

Я писал в свое время, что, «если не будет неистовой любви, любви неимоверной, то не будет Отелло», — как говорил Ю.А. На этом спектакле я убедился в правильности нашего суждения. Получается как-то так, что для этого Отелло или лестно иметь белую жену, или хочется белой жены, и что Отелло — Хорава привык и убивать своих непокорных жен и душить изменниц. Как ни странно, но это так.

Отелло — Хорава — это зверь, добротный зверь, зверь очень сильный, правда, не очень умный, но могутный. В бою он наверно страшен: зверь! Кстати, не понимаю, зачем ему нужно было уширять себя ватой вдвое. И пропорции нарушены и вата видна.

Хороший темперамент, но направленный однобоко.

Начну с начала:

Спектакль открывается сенатом.

Монолог — это просто сухое перечисление того, о чем он рассказывал в свое время Брабанцио и Дездемоне. Можно было бы и так трактовать монолог, если бы не слова Дожа: «Такой рассказ мою бы дочь пленил…» Конечно, Дож мог сказать о том, что его дочь могла бы пленить такая тема, но зачем искать какое-то другое толкование куску, когда это толкование дается самим Шекспиром, когда мы знаем, что Шекспир весьма точен в своих определениях. Второе, эпоха эта изобиловала великолепными рассказчиками, что характерно для времени, и, конечно, Шекспир не мог пройти мимо такой интересной характеристики. Сам монолог написан, конечно, с расчетом на использование соответствующих актерских средств. А у Отелло нет больше ни одного места, где бы эти качества могли быть использованы. Мне, зрителю и актеру, интересно в этом монологе услышать не только то, что говорил Отелло, но и как он это говорил.

Ничего не скажу, меня убеждает внутренняя сила и внешняя характеристика образа. Верю в него, как в воина, полководца, хозяина, но где же оправдание его словам на Кипре: «Сейчас мой разум покорится крови, если двинусь я…» и пр., когда он ходит по сцене и довольно хладнокровно распоряжается. Но ведь эта сцена дана Шекспиром именно для того, чтобы доказать, что Отелло умеет сломить свой гнев, в силах обуздать свой неистовый темперамент, невзирая на то, что гнев туманит голову. Таким образом, пропуская эту сцену, актер зачеркивает возможность видеть в человеке разум, который руководит этим человеком. Если это просто актерский расчет, чтобы сберечь силы, то этот расчет не идет на пользу трактовке образа, а идет к его обеднению.

Я бы пропустил, не фиксировал внимания на предыдущем явлении, если бы не эта своеобразная трактовка второго Кипра.

Так же как на первом Кипре, нет никакого «Воина прекрасного»… никакой — «О радость, если после бурь…». Все это играется как-то так, будто Дездемона должна была быть здесь и она действительно здесь. Как будто все обстоит так, как и должно было быть: муж, при нем жена, и живут они друг с другом много лет, и никакой бури не было, и никакой борьбы за Дездемону не было. Но ведь это совсем не так!! А Папазян[230] даже доказывал, что у них не было физической близости.

Допустим, что Восток не любит высказывать свои чувства на людях, хоть это не так, но — допустим. Однако, во-первых, Шекспир не о том писал, иначе он не был бы так щедр в выявлении любви Отелло, а во-вторых, если надумать скрыть перед другими чувства Отелло (а такое богатство не скрывают, а делятся им с каждым встречным и поперечным, и уж со своими соратниками тем более), то найди средства выявить их перед зрителем, для зрителя, дабы у него не осталось впечатления от Отелло, как от человека черствого, хозяина своей неравноправной, подчиненной ему жены.

Это — возможная трактовка, но она не исходит из существа и смысла текста, является трактовкой надуманной. Не говорить о любви, говоря такие монологи о любви, — решение искусственное, надуманное. Это мудрствование от лукавого. Оно также обедняет образ.

Повторяю, то, что делает Хорава в этих сценах, он делает убедительно, но мне жаль, что самое сокровенное в этом образе не угадано, не раскрыто. Не физическая же сила — главное в этом человеке, главное в нем — огромная палитра всяких чувств и мыслей и широта их разворота.

Благородного, умного, владеющего собой человека, человека высокой культуры, высокого строя чувств не дано здесь.

А я настаиваю на высокой культуре Отелло, так как он «царственного рода» и не кичился этим, он мавр, а не негр, а мавританская культура — это культура высокая, недаром Шекспир походя бросает из уст Отелло такие фразы, как «Прощайте, войны, что честолюбье в доблесть превращают» и др., — они под стать мыслителю. Да это и интереснее, так как нет ничего интересного в том, что разъяренный зверь задушит женщину. Ничего необычного в этом нет, зверь и должен поступать по-звериному. А вот когда человек поднимается в своем горе до пророческих вершин, это интересно.

Очень хорош третий акт.

Нравится его хождение по сцене, когда он по мере зарождения сомнений сужает площадку, по которой ходит, доводя шаг от уверенного и размеренного до нервных шажков. Очень остроумно решена задача зарождения сомнений. Когда они возникли, точно сказать невозможно, и это на пользу образа. Решение и простое, и удобное, и всех устраивающее. Каждый найдет зарождение беспокойства там, где ему зарождение этого беспокойства видеть хочется.

Зато Яго здесь проигрывает совсем, так как внимание неизменно приковывает движущаяся фигура Отелло. Это выгодно для Отелло, но не выгодно для Яго, а Яго сейчас главное действующее лицо (мне это решение нравится с колокольни исполнителя Отелло).

Что касается темперамента… Я думал, что актер решил развернуть его где-то дальше, наверно, в пятом акте. Словом, я был непонятно спокоен. Может быть, мое пристальное внимание к тому, что актер делает и как он делает, что задумал [мешало почувствовать темперамент], но в коридорах слышались мнения, соответствующие моему.

Хорава в роли оставался грузином.

Ходит хорошо, прыгает плохо.

Звук пока тоже приберегает.

Так оно и должно быть: искусственность в решении привела к однобокости и однообразию.

Четвертый акт ему оказался ненужным. Однообразно и опять об одном и том же…

После третьего акта ему нужен прямо пятый акт.

Сняв в роли философское, лирическое, поэтическое, он обокрал себя и для четвертого акта.

Ну, думаю, все для пятого… Монолог со свечой, конечно, снят…

Тема «еще один поцелуй» непонятна, да и зачем она?!

Наверно, поэтому непонятно, зачем он так долго уговаривает Дездемону молиться.

Убийство, а не жертва!

Это — зверь. Он убивал и будет убивать… И непонятно, чего он так долго ждал этого момента…

Да, в четвертом акте некоторым понравилось этакое злорадство, выраженное смехом, при рассказе Яго о том, как Кассио «ногу положив»… Не понимаю мысли… Чем хуже, тем лучше, что ли? Не понимаю, почему лучше?