Николай Мордвинов - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Николай Мордвинов
• Издательство: Всероссийское театральное общество
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В книгу включены дневники известного артиста Николая Дмитриевича Мордвинова и воспоминания о нем.

---

18/V

Ю.А. предложил перенести «Фому» на следующую очередь, а сейчас заняться ролью секретаря райкома в пьесе Софронова «В одном городе»[208].

Конечно, надо играть современную роль, надо играть и эту, хотя она, как все секретари, не выписана, не подсмотрена, не уточнена…

25/V

Был у Городовиковых[209]. Было несколько генералов. Один из них поднял тост такого содержания:

«За ваше искусство, которое помогало нам воевать. Ваш Арбенин давал нам всем, от солдат до генералов, почувствовать, за что мы боремся, что имеет русский народ».

Записал, потому что дорого.

28/V

«ОТЕЛЛО»

Тоже тяжелый спектакль.

Что радует — начал по-новому играть сенат.

Это первый и единственный вариант из всех, какие я пробовал и который пока меня устраивает.

Отелло стесняется рассказывать, не умеет рассказывать о любви. Увлекшись, делает это хорошо и свободно.

Сцену встречи на Кипре играть, не радуясь, не улыбаясь. Счастье переполнило его до краев.

«О, радость!» — яркий всплеск радости. Во второй картине Кипра: когда разнимает дерущихся, ходит от группы к группе. Вот-вот рубанет виноватого. Ходить таким образом до слов: «О, если двинусь я…» Перед этим берет себя в руки и заставляет себя не сдвинуться с места. Иначе…

31/V

«ОТЕЛЛО»

Очень хороший спектакль.

Подъемный. От первого до последнего явления все шло по нарастающей. Много нового. В роли начинаю чувствовать себя свободно. Рисунок перестает сковывать. Начинаю делать, что захочется, а это очень приятно. Это дает силу, уверенность и смелость. Вдруг появляются неожиданные куски, паузы, решения, меняется ритмический рисунок роли, не говоря уже о мизансценах. Приятно.

Прием — сильный.

12/VI

Материал по югославской картине будто бы хвалят. Не нравится речь: не русская и не югославская.

Эдуард Тиссэ увлечен «как ни одной картиной». Работает и день и ночь. Мне материал не показывает. У Бианки Тиссэ[210] сомнение относительно последнего монолога, сказала, что и длинно и противоестественно, что насмерть раненный так много и так долго говорит.

Странно, а на съемке у присутствующих были слезы на глазах. А партизаны просто ревели, до чего это походило на смерть Савы Ковачевича[211].

Невзирая на Горьковский юбилей[212], к которому готовится весь Союз, невзирая на то, что Горький наш классик, дирекция настояла на том, чтобы я готовил Петрова в пьесе Софронова.

Сейчас сижу и перекраиваю роль.

14/VI

«ОТЕЛЛО»

Сердце останавливается от духоты и жары. Все актеры путают текст. Спектакль шел по проторенным путям. Лениво.

Старался не распускаться, памятуя, что в зале тысяча человек, которым нет никакого дела до твоего физического состояния. Памятуя также, что если зароню в сердце зрителя какую-то мысль, то смогу рассчитывать на его внимание и еще раз.

Удалось кое-что найти лишь в пятом акте.

19/VI

Роом по поводу материала:

«Суммируя общее мнение по кускам, которые надо дотянуть, я выдвигаю четыре пункта.

1. Финал — прав Мдивани[213]: «я счастлив, я горд» — бахвальство.

2. Перезаписать куски с сербскими словами.

3. Несколько кусков одного голосового напряжения.

4. Ввести чтеца, который бы приятным лирическим голосом читал о происходящем….

Прослушав сие, я понял, что картина погибла.

Говорил, стараясь говорить возможно более «лирическим, приятным голосом», о том, что чтец материалом, который снят, не предусмотрен. Поэтому не надо насиловать материал. Всякий довесок будет посторонним.

О. К. правильно сказала, и в этом ценность материала, что она поняла через двоих-троих актеров людей Югославии, полюбила этих людей, поняла закономерность борьбы в Югославии. Ведь если это так, то это замечательно. Массовок у нас нет. Батальных сцен немного. Через человека дать события — это ли не дело искусства?

«Чапаев» не несет в себе никаких особенных приемов. Наш фильм имеет внутреннюю форму, диктуемую романтической приподнятостью.

Вы говорите, что чтец скажет о том, что Славко три дня и три ночи лежит без движения, переживая катастрофу. А мне все равно — три дня или три часа лежит он. Важно средствами искусства передать огромное потрясение, из которого герой выйдет новым. И какой он будет, это и решит, правильно ли сыгран кусок или бездарно.

Если чтец будет читать о «зима — горы», то «зима — горы» моментально станут иллюстрацией к рассказу и перестанут действовать как жизнь.

Что касается переозвучания, то, конечно, это придется делать, это было ясно и на месте. Но только переозвучание надо произвести с головой. Роль можно загубить в два счета. Помню в Богдане… Мне не нравились куски в монологе перед сечью. Переозвучил, сопоставил и решил, пусть останутся ошибки, но не пойдет обескровленный материал. Во время озвучания забываешь о всех тех обстоятельствах, которые продиктовали это мое поведение в роли, и думаешь об одном, как попасть в свои собственные губы.

Что касается финала, то это только мнение Мдивани. При некоторых условиях и я могу сказать без всякого бахвальства: «Я счастлив, я горд», что сделал такое.

Мое вам предложение настоятельное и искреннее: не насилуйте материал! Монтируйте, как он задуман и снимался, а если окажутся какие-то ошибки — исправляйте в духе задуманного.

Что касается начала фильма, не сочиняйте ужасов, их достаточно будет в картине. Не сбивайте зрителя сногсшибательными приемами. Введите в курс событий постепенно и жизненно. Площадь, пустой город. Панорама небоскреба. Пулеметы на крыше. За пулеметами немцы. Крупный план студента. Входит Душан. Проходит немец. Выстрел студента и — пошло… Падает убитый немец… Бежит студент… Строчит пулемет… и т. д.

И так незаметно и естественно вы получите внимание зрителя.

К счастью, Роом со всем согласился! Не знаю только, с кем еще он будет советоваться и кто убедит его в противном?!

25/VI

В «Одном городе» Петрова переписал заново. Перекроил сцены, написал монологи. Автору нравится. Даже Сурков, не принимающий пьесу в этой редакции, и тот хвалит.

Имел беседу с Ю.А. Вызвал меня на нее.

— Я беспокоюсь, что ты один не справишься с «Фомой»: не взять ли тебе дублера?

— Дублера я не хочу брать только потому, что мне придется работать над ним, а, работая над ним, исходить из его качеств. Что касается помощи, то кто? — Шмыткину материал не нравится, да это и не его дело. Чистякову[214] трудно режиссировать, так как он писал свою инсценировку и утверждает, что ключ, в котором написана моя, его не устраивает. Вы?! Повторяю, был бы доволен, если бы вы согласились работать и заинтересовались, скажем, как «Чайкой», да ведь это невозможно…

— То есть, чтобы я работал сначала?

— Конечно. Это меня волнует больше, чем то, будет ли моя фамилия в афише стоять одна или с вашей.

— Я думаю, что если Крон не успеет дать пьесу, я смогу тебе помочь.

— Поймите вы, я очень люблю этот образ, это давняя моя мечта. Я много знаю о пьесе, о повести, о постановке… Естественно, что мне хотелось возможно больше сказать о себе, возможно свободнее выразить свои желания. Но если у вас есть какие-то сомнения, ну что же, иду на то, что я не буду работать как постановщик. Делайте один. Делайте!

— Нет, давай вместе.

Выступаю в концертах Эрмитажа.

Концерты «Мастера кино» — пользуются неизменным успехом. Семь-восемь концертов прошли при полных сборах.

Сегодня читал «Русский характер».

Слушали очень хорошо. Потом начали шмыгать носами. Потом утираться. И вдруг, вижу — человек в штатском поднимается с места, проходит перед сценой и уходит на улицу. Я было растерялся. Думаю — не хочет слушать про это или не нравится? Читаю дальше. Срывается женщина и бегом бежит в том же направлении, закрыв глаза руками. В зале волнение. Не пойму, что оно означает? Собираюсь с новыми силами и напором одолеваю замешательство. Кончил. Долгие и жаркие аплодисменты. Выходил пять раз.

За кулисами:

Бендина[215] плачет. Горюнов[216] сетует, что нельзя играть их комедийный номер. Легран[217] бегает, ищет врача. Все поздравляют, а я хожу, как оплеванный. Как будто я совершил преступление, убил кого-то, или выкинул безобразный номер.

Занятно также: Мартинсон[218] подходит ко мне, щупает мое сердце и спрашивает: «Сколько вы так можете читать? Часа два? А я вот со своим номером могу только 5–10 минут, больше сердце не выдерживает».

— Поэтому вы даете по 10 концертов в вечер?

Словом, произошло что-то, а что, я так и не понял. Может быть, неправильно я читал? Отчего такая реакция в зрительном зале? Может быть, не время читать такое? Может быть, нетактично, безобразно, нечеловечно?!