Николай Мордвинов - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Николай Мордвинов
• Издательство: Всероссийское театральное общество
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В книгу включены дневники известного артиста Николая Дмитриевича Мордвинова и воспоминания о нем.

---

24/I

(БЕСЕДА С Ю. А. ЗАВАДСКИМ)

Ю.А.:

— Как ты расцениваешь последний спектакль?

— Были результативные вещи, а эта роль, как ни одна из многих моих прежних ролей, не терпит результата. Второе — «педали» заняли у меня слишком много времени и внимания. И я стал невольно играть оболочку. Третье — сыграв третий I акт, я понял, что давать такой максимум просто нельзя: это эффектно, но не расчетливо и не нужно, это не на пользу моему образу. Все это отвлекало, и я срывался. Но, с другой стороны, в эксперименте, в попытках — наша жизнь. Законсервируешь — остановишься. Может быть, рановато, рискованно именно сейчас заниматься этим…

Я люблю пробовать. Экспериментировать. Может быть, поэтому мне редко на сцене бывает скучно. Думаю, что поэтому и растут все мои роли, без исключения, сколько бы и в каких условиях я их ни играл. Пробовать надо и здесь. Может быть, ошибся «временем и местом», тогда предупреждайте, что сегодня-де злыдни сидят в зале, — может, буду осторожней. Но значит ли это, что я должен изменить свой метод?

Я поставил перед собой еще одно задание — сделать еще одно напластование на роль, думаю об этом давно и пробую изредка, но странные мысли приходят в голову. Я люблю в театре, в искусстве явно и сочно выраженное «мужское» и «женское». Мужчина — будто это даже характерное в моих ролях; у меня нет чего-то среднего или неопределенного. Это мое качество. Оно понятно мне, и оно, я знаю, заразительно. В Петруччо я могу делать все, что мне угодно, и все будет приятно, и все будет работать на роль. Другого качества эта заразительность, скажем, в моем Дон Гуане, третья — в Дике Даджене, четвертая — в Ваграме и т. д. Здесь же, чудно, право, мне показалось на последнем спектакле, что вот эти мужские качества, так явно долженствующие присутствовать в роли по всем ее звеньям, в чем бы и в какое бы время роль ни была взята, — эти мужские качества будто бы и нейдут к роли? Конечно, я думаю, вы понимаете, что я говорю не о вульгарных качествах, и не о качествах сексуальных, эротических, нет.

Я понимаю, конечно, что это означает, что качества соответствующие не найдены, и это не значит, что Отелло в моей трактовке должен быть лишен этих качеств, но какие же они?

Соображения мои, конечно, правильны, ибо верит же народ в мою — Отелло — руку; например, в то, что я владею именно мужской, физической силой, верит, что я могу где угодно и когда угодно придушить Яго собственными руками, и без усилий. Верит и во многое другое.

— Думаю, что это верно. Это интересный вопрос ты поставил… «Мужское» в Отелло — сила духа, сила физическая, страсть, без малейшей заботы о том, как это выглядит, потому что плохого в нем нет, и ему нечего скрывать…

Ты приобрел в этой работе весьма важное качество, которое жило в тебе подспудно, — открытую, как бы обнаженную душу, и это прямо-таки физически чувствуется в роли. Береги это «человеческое» искусство, все остальное — функция. Наивность и искренность (если платок сейчас с ней, то Дездемона не изменила) — в этом и есть твое обаяние в этой роли. Я верю и знаю, что в тебе есть, но будь осторожен.

— Что значит «будь осторожен»?!

— Как-нибудь после поговорим.

8/II

«ОТЕЛЛО»

Сегодня прогнали весь спектакль.

Пробовал разобраться: четвертый и пятый акты развиваю в темпе. Актерам почему-то трудно. Топорщатся. Уже надоело менять. Или не верят в то, что темп играет огромную роль в Шекспире? Каждый думает, чем он медленней все будет говорить, тем значительней получится.

Третий акт все же не получается. Четкость рисунка и моя любовь к нему почему-то мешают зрителю. Или в соседстве с мазней, они кажутся нарочитыми? Или все-таки они чрезмерны и самодовлеющи? Сидишь без движения, так что поворот головы — уже мизансцена, и это скупое и естественное кажется излишним и неестественным на фоне просто и безотчетно болтающихся рук, кстати, очень естественных.

— Я иду по правде, я не боюсь его! — сказала Викландт на замечание Ю.А., что нужно отступить, если Отелло наступает.

Что же мне прикажете делать? Заставить ее силой поверить, что меня можно бояться? Таких мест, кстати, много в спектакле, когда партнер не играет Отелло, или играет не Отелло, а самого себя.

13/II

«ОТЕЛЛО»[173] — Премьера

Весь зал из генералов… от войск, печати, актеров, драматургов…

Бороться с такой аудиторией стоит труда! А отсюда понятно, как шел спектакль и как его принимали…

Мы струсили, дали им волю рассуждать и кашлять, начали вяло и робко. Это Шекспиру противопоказано.

16/II

«ОТЕЛЛО»

Ю.А. перед спектаклем рассказал нам телефонный разговор с Юзовским[174].

— Ты подумай, он сказал: «Ничего, приличный спектакль!» (между прочим, он сказал, что ты стал играть лучше, чем в Ростове). Советовал… «Перед спектаклем не говорите!» Я что-то Юзовскому не верю. «Не говорите!» Нет, скажу. Он говорит о красовании.

— Может, где-то попадаю и на это. А вы как думаете?

— Видишь ли, я так зол был, что не очень понял, о чем он говорил… У меня есть к вам предложение. Я, сличая все замечания, вольно или невольно стараюсь на них ответить. И стал замечать, что начал отвечать на противоположные требования. Не кажется ли вам, что можно зайти в тупик, если всех без разбора слушать будешь? Сколько людей, столько мнений. Но у нас-то есть свое или нет? Или мы от него отказываемся? Возможно и это, но тогда давайте решим, от чего мы отказываемся и к чему стремиться будем. Так же можно дойти до абсурда. Я не говорю о Юзовском, может быть, он и прав, но нельзя же идти все время и от каждого мнения на поводу. Мы имеем свою судьбу и в чем-то ее уже оправдали. У нас маловато сил бывает, чтобы воплотить наши желания. И воли маловато. Тоже правда. Но у нас есть желания, которые могут заменить, в худшем случае, и силу и волю. Так почему же мы нервничаем? Или наши цели неблагородны? Или мы не граждане? Или мы делаем что-то противозаконное? Почему мы нервничаем? Не получается сегодня, получится завтра. Нам надо иметь не кучку снобов перед глазами, а зрителя, которому мы хотим сказать что-то очень дорогое и важное. Не зазнаваться, не задаваться, но и не путаться в трех соснах, как бы эти сосны ни переставляли у нас под носом. Пусть они сами в них запутаются. Долой рабское послушание к далеко не искреннему и даже не самостоятельному мнению!..

22/II

«ОТЕЛЛО»

Стал опасаться дня, в который идет этот спектакль. Все равно, что на Эльбрус надо подниматься. Голоса совсем нет, не то что остужевского… Борьба идет не с ролью, а с собой.

3/III

«ОТЕЛЛО»

Лучше, чем в прошлый раз.

У меня несколько изменений.

Решил сократить монолог в сенате: «о великом мире, говорит»… затем сразу — «Блестящие мечи»…

Утвердил сокращения на втором Кипре.

Благодаря темпу нашел хорошие куски в третьем акте. Сегодня впервые после акта долго аплодировали. Нить действия стала больше в моих руках. «Уточнить, выяснить, выведать, вытащить, выдавить»…

В четвертом акте понравилась походка перед обмороком — зашатался, закружился, замотался, как-то впервые отдался куску — эффект был большой. В зале из мертвой тишины выросло мгновенно какое-то шушукание, потом опять тишина, потом беспокойство, и на обмороке — зал замер. В себе я понял это впервые. По внутреннему — это ново и внешне — этому не было похожего. А реакции я такой не знал.

На «козлы и обезьяны» — аплодисменты.

Пятый акт играл по воспоминаниям…

На спектакле — Держинская[175], Кемарская[176] — Дездемоны. Ю.А. говорит, что хвалят.

Добронравов — выбрался… Вот прошибло! Просил передать привет, и на вопрос Ю.А.:

— Завидуешь?

— Завидую. — И, грустно отмахнувшись рукой, сказал: «Чудный театр, замечательные актеры!»

7/III

«ОТЕЛЛО»

Холодный спектакль. Как будто кто оборвал меня. На душе пусто. Ничего не обласкало воображения. Бывали приличные места, но какие-то никакие…

Не получается у меня выход, на котором настаивает Ю.А.: весь в радости и улыбке… Сегодня мне показалось, что надо, наоборот, все спрятать, затаить: «Так хорошо, так прекрасно, как не переживал еще в жизни». И боюсь расплескать это хорошее, и не знаю, как вести себя в зависимости от этого.

Чтобы во втором акте забыться, что нахожусь в кругу людей, — забыться от неожиданной встречи и отдаться радости встречи целиком и без тормозов. Поняв, что тебя окружают люди, засмущаться и постараться скрыть происшедшее извещением о победе.

В сенате — «Я, право, так счастлив, что не знаю, как говорить. Я на это счастье права не имею. Я более горд, чем был. Я сильнее стал в тысячу раз. Но как о таких вещах говорить? Это не о «подвигах, раздорах, битвах»… о которых я привык говорить. О своем же чувстве к Дездемоне — я не говорил никому…»