Николай Мордвинов - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Николай Мордвинов
• Издательство: Всероссийское театральное общество
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В книгу включены дневники известного артиста Николая Дмитриевича Мордвинова и воспоминания о нем.

---

Что для себя я должен вывести?

Первая картина. Я ничего не помню, что делал, такое дикое волнение охватило меня, даже голоса не было. Но это заставило меня мобилизовать себя, чтобы не последовало за волнением катастрофы. Все последние дни мне было бесконечно тревожно… Собирая себя и не выплескивая, я сыграл сцену на пружине и без особых всплесков. Получилось значительно.

Четвертую картину можно играть еще больше в том же ключе. И только на «Куда девалась половина свиты» оставить всплеск, этого вполне достаточно.

Вся степь может быть играема и должна быть исполняема именно в расчете на один-два взрыва, а остальное — на мысли, на смысле.

Не нашел еще шестнадцатой картины. Все складно, но… однообразно по мизансценам, и оттого нет разнообразия кусков.

Все отмечают, что вымаранная сцена суда — очень на пользу спектаклю, укрупнился Шут, что это не компромисс. И все обеспокоены третьим актом: много событий и никто не успевает разобраться, в чем они. Но Вульф пока не поддается на сокращение «самоубийства Глостера».

14/III

«ЛИР» (ЛЕНИНГРАД)

Билеты на все спектакли «Лира» проданы за первые двое суток, как только было объявлено о спектаклях театра.

Моя беда, что в начале работы над ролями я хочу объять все, тащу в роли в десять, в двадцать раз более того, что нужно для образа, и лишь потом откидываю то, без чего можно обойтись, и с этим не успеваю к премьере. Что хочешь, то и делай!

Вторая беда, что режиссура так следует за мной и так доверяет, что я почти все время остаюсь с самим собою и… со своими недостатками, с перегрузкой в ролях, пока с течением времени не останусь с тем в роли, что необходимо.

И как следствие отсюда: основная масса людей, те, кто составляет официальную репутацию спектаклю и роли, смотрят меня в этой перегрузке. А результат: диаметрально противоположный мнению зрительного зала, расхождение с рецензиями других городов и стран, куда я попадаю уже с выверенным рисунком роли.

Я был бы рад, если бы под всеми наклейками и гримом оказался человек, а не театрально-трагическая форма, оказалась бы открытая человеческая страждущая душа, а не условный шекспировский образ. Это редкое, но и желанное качество работы, заразительное и пленительное. Я замечал, что в некоторых ролях за формой спрятанный человек звучит тогда, когда актер играет образ, в сущности которого эти именно актерские качества главенствуют в жизни… Тогда актерское умение делать форму и скрыть за нею человека получает наибольшее звучание. И в самом деле, поди — разбери, что он за человек и человек ли? А в ролях трагических требуется наполнением как бы распахнуть грудь, чтобы народ видел, что делается, как мучается и истекает кровью человеческое сердце.

Очевидно, тогда-то и говорит актер свое первое слово.

А в искусстве это наиважнейшая ценность. Если ты говоришь то же самое, что сказано до тебя, хотя бы и своим языком, хоть трижды самостоятельно (а это невозможно, это можно представить только теоретически), то это будет расценено как повтор и, удивительное дело, не примется народом во всей полноте так, как от того, кто скажет первый.

20/III

«ЛИР»

В сцене с Гонернльей (четвертая картина) Лир начинает понимать, что его личные качества — а он ставил их в себе так высоко, что надеялся оставаться великим вне зависимости от венца, войск, власти, — Лир начинает понимать, что его личность не представляет той безусловной ценности, на какую он рассчитывал.

Тогда он решает с помощью Реганы вернуть себе всю мощь, которой он лишился: вернуть себе признаки силы — корону, власть, физическую силу.

В сцене с Реганой (восьмая картина) он увидел, что и этого ему не удастся сделать; тогда он решает отстоять признаки власти в виде своих телохранителей: призрачный, но все же показатель власти, уважения.

Когда же он встречает отпор, он понял, что все — и власть, и положение, и почет, что все его личные достоинства, которые он полагал достаточной гарантией своего величия, не представляют из себя ровно ничего. Тогда он ощутил полное крушение, тогда он понял, что сойдет с ума.

В следующей сцене — отчаяние и ярость начинают преодолевать рассудок, чтобы еще через картину короткие выпадения рассудка сменились беспросветным, черным провалом в безумие.

Изнемогая от непосильной тяжести обрушившихся на него превратностей, он, побежденный владыка, одновременно начинает побеждать как человек, то есть в нем рождается новое для него, полное неопровержимой и единственной, действительной ценности содержание.

Тема очищения человека: от сверхчеловека — к человеку, от могущества властителя — к могуществу личности. От короля — к человеку.

Свести трагедию к любой одной теме (не соподчинить, а ограничить!) — значит умалить ее величие. В роли и эгоцентризм, и взбалмошность, и истинная озабоченность государственностью, озабоченность разделением того, что он трудом, хитростью, умом, силой, волей сколотил, и беспокойство от умаления силы страны, и беспокойство, вызываемое неизбежным столкновением новых правителей, и отцовство; здесь и разговор об отношении человека к человеку, о семье, старости, мудрости, человеческих ценностях и многое другое.

Каждый актер находит в роли свое, ему импонирующее звучание, то, что его больше остального волнует, то, что ему кажется наиболее важным и нужным, что, с его точки зрения, волнует современного зрителя. И этому основному он подчинит остальное в роли, тому, мимо чего он не может пройти равнодушно ни как гражданин, ни как человек, ни как художник. А так как трагедия — тот вид искусства, который дает наибольшие возможности волновать зрительный зал животрепещущей темой, так как она наиболее эмоциональна, то надо не лишать ее своих основных качеств и потому — не замудрять, не зафилософствовать и тем не засушивать исполнение.

Лир оказался лицом к лицу с подлинным обликом своего окружения, своих подчиненных, детей и даже природы. Он знал эту среду как однородную, ему подчиненную, его восславляющую, а оказывается…

Здесь-то и происходит истинное познание жизни, то, чего он был лишен, окруженный лестью, преклонением, ханжеством — всеми теми качествами людей, которые неизменно порождаются могуществом, властью, не знающей ни предела, ни преград.

А является ли Корделия тем огоньком в ночи, на который шел Лир?

Я как-то не включил это в сознание. Шел к своему прозрению — без маяка, беспощадно сжигал все корабли.

История с Корделией мне бесконечно тяжка. Мне стыдно за себя, и осознание своей виновности перед нею, так же как «перед кем-либо другим, кого оскорбил», — это первая брешь в броне своей непогрешимости, и как всякую брешь он — стратег, воин, полководец — или не допускает до сознания, или сейчас же заделывает, как только она образовалась.

Лир пошел в ночь, в непогоду, в никуда, а не к Корделии… Ураган и гроза сожгли в нем все, что являлось призрачным, видимость величия, все то, что не имеет собственной ценности, и помогли найти истинно ценное — мудрость. Ситуация, некоторым образом ассоциирующая с Пушкинским пророком, когда он лежит бездыханный.

Я закрываю лицо руками при упоминании имени Корделии (дневная степь), падаю перед нею на колени — в сцене пробуждения. С этого момента Корделия — воплощение нового мира, светлого, радостного, открытого прозревшим Лиром в пекле собственных страданий. Мир — открытый, хотя и существовавший без него, когда он его не замечал (или отвергал).

Противопоставляя себя всему, Лир оставался ограниченным своим величием и одиночеством, и круг этот оказался мизерным, призрачным в сравнении с тем, который он нашел с людьми и через людей.

Но к Кенту мой Лир пришел через Шута и потом Эдгара.

В жизни нельзя понять какое-то явление «вообще», в отрыве от всего. Опыт наш собирается по крупинкам и потом обобщается. Не вообще мысль, философский вывод — руководит человеком, а мысль, вывод, сделанные из маленьких и больших разобщенных наблюдений. И вот Лир в степи, в буре, в разыгравшейся стихии, и с ним — маленький, голый, дрожащий, заботящийся о нем, любящий, из-за него оказавшийся нищим и, несмотря на это, идущий за ним Шут. Это обстоятельство освещает мгновенной вспышкой весь мир и его истинное содержание. Тут и благодарность, и тепло, и уважение к тому, кого он порол, если тот лез не в свое дело, или не был достаточно смешон. Обобщения растут на конкретных человеческих наблюдениях.

Прозрение началось от маленького, худенького, несчастного Шута, изнемогающего, холодного, голодного. Все это надо увидеть, оценить. И если в начале сцены Лир одержим гневом, яростью и призывает все силы природы разрушить грязный, несправедливый мир, то с Шута начинается позитивная линия постижения мира, здесь начинает рождаться Лир-Человек.