Виктор Петелин - Алексей Толстой

• Название: Алексей Толстой
• Автор: Виктор Петелин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1978

Книга посвящена жизни и деятельности классика советской литературы Алексея Толстого Автор, основываясь на воспоминаниях современников, на новых архивных документах, показывает жизнь писателя, историю создания его романов, таких, как «Петр Первый» «Хождение по мукам» рассказывает о его встречах с замечательными людьми своего времени Горьким Есениным, Станиславским.

---

Сколько замыслов теснилось в его голове… Договорился с «Известиями», что напишет им 7–8 фельетонов о черной металлургии, хотел рассказать о старых, реконструированных и новейших заводах, дать ряд характеристик и портретов. А прочитав в «Правде» статью Горького «История фабрик и заводов», уже совсем, казалось бы, точно взялся за книжку, собрал материал об Ижорском заводе, несколько раз бывал там, видел петровские и елизаветинские постройки, наблюдал отливку самой крупной части блюминга, разговаривал с мастерами, рабочими… Разве это не заманчивая тема для него, в прошлом инженера-технолога? Когда только писать-то?..

А что делать с повестью для «Молодой гвардии»? Интересно будет узнать молодым читателям, какие события предшествовали постройке Турксиба на этой земле, какие ожесточенные сражения здесь происходили в гражданскую войну. Что-то помешало осуществлению и этого замысла, нужны были какие-то подробности, без которых он не мог представить задуманных трех братьев, как действующих героев. Так и пришлось в спешном порядке написать «Рассказ о капитане Гаттерасе, о Мите Стрельникове, о хулигане Ваське Табуреткине и злом коте Хаме», лишь бы погасить задолженность по договору. Но самое обидное, горькое воспоминание связано все-таки с повестью «Записки Мосолова». Обидно получать такие письма от работников журнала «Красная новь», где он столько раз печатал свои вещи. Зачем, спрашивается, связался с Сухотиным, который так крепко подвел его? А ведь твердо договорились, что тот возьмет лишь за основу материалы, использованные в пьесе «Это будет», и самостоятельно обработает их, а Толстой тщательно отредактирует подготовленное. Получилась же чудовищная халтура, о чем Толстой и заявил Фадееву как главному редактору журнала, когда прочитал гранки сделанного Сухотиным. Предлагал даже выбросить все, но редакция не согласилась и все-таки напечатала этот халтурный текст: в портфеле редакции ничего не оказалось готового. Два месяца ждал от Сухотина черновую рукопись, как договорились, а вместо этого сразу получил гранки несусветной чепухи. Надо было браться одному и переписывать все заново. Но где взять время? Да, пьеса «Это будет» — их совместная работа, однако из пьесы хотели взять только десятую часть текста, в сущности, была задумана новая вещь. И так бездарно провалились эти «Записки» из-за соавтора!

«Черное золото» Толстой не успел закончить, а в печати появились отрицательные отзывы. Даже Михаил Абрамович Рафаил под давлением ругани в печати дрогнул и вынул было роман из производства и объявил вне закона. Тяжелый инцидент, ничего не скажешь. Пришлось уже в верстку последней, декабрьской книжки журнала добавлять послесловие, в котором резко говорилось по поводу этих критических нападок. Сами ничего толком не знают, а берутся упрекать в несерьезности, авантюризме, халтурности и еще много кое в чем. Иногда Толстому казалось, что все это делается для того, чтобы сорвать публикацию романа. Но этим его не испугаешь. Роман закончил 12 декабря 1931 года, в тот день, когда сдал верстку с этим послесловием. Действительно, как ни обвиняли его в недостоверности фактов, а все можно документально подтвердить, все факты романа исторически точны и подлинны. Пусть почитают брошюру Воровского «В мире мерзости запустения. Русская белогвардейская лига убийц в Стокгольме». Или пусть послушают рассказы профессора Александрова, его легко встретить, он сейчас служит директором МХАТа-2. Именно он был одним из тех, кого эта лига убийц приговорила к смерти и чуть не привела свой приговор в исполнение. К тому же он сам многие факты хорошо помнит, много ему в свое время пришлось услышать от знакомых, узнать из газет того времени, в работе над романом все пригодилось, все пошло, как говорится, впрок… В отдельном издании «Черного золота» он кое-что поправит, а сейчас трудно все-таки усмотреть за всеми линиями романа, который, словно конвейер, безостановочно движется в типографскую машину. Дней через десять будет верстка, пришлют ее в Сорренто, там он спокойно сделает все необходимое. Успеют ли? Время так стремительно… А что дальше? Горький настоятельно советует продолжать «Петра»… Если бы он мог выехать в Сорренто хотя бы не позднее первого марта и пробыть там рядом с Горьким 5–6 недель, тогда еще можно было бы взять с собой материалы о Петре. А у него всего лишь недели три останется на Италию, и в Берлине много дел. Роман о Петре до того становится ответственным, до того трудным, что Алексей Николаевич даже и не представляет, как он может его начинать в Детском, среди текущих дел и суеты. Материалы для первых глав подготовлены, и начало обдумано. Если б он мог сейчас сидеть в Сорренто и работать… А вместо этого пришлось участвовать в работе комиссии по премированию проектов Дворца Советов, писать статью «Поиски монументальности» и заседать. Но что можно сделать за три недели в Сорренто? Ничего объемного туда брать не следует… Другое дело — пьеса…

Хлопоты Горького увенчались успехом, и Толстой получил разрешение на заграничную поездку. Он пересекал границу впервые за последние десять лет. В Варшаве он пересел на другой поезд и держал курс на Берлин. Побывает в Берлине и его окрестностях, а потом поживет в Сорренто.

И в дороге он не переставал работать. Проезжая Польшу, наблюдал из окна вагона и поражался тому, что здесь почти ничто не изменилось. Толстой выходил на остановках, прогуливался по перрону и повсюду видел военные козырьки, начищенные голенища сапог, усатые физиономии польских офицеров. Все было как и двадцать лет назад. Прогремели великие годы, а тут все стоит как стояло: убогие деревеньки, грязные улицы, огромное количество костелов на видных местах. Вот такой же была и дореволюционная Россия: нищие, невероятно нищие деревни, жалкие городки, — будто над страной остановилось время.

Толстому казалось, что в Польше половина людей — военные. Вечером в Варшаве он прошелся по одной из центральных улиц и обратил внимание, что поляки, не желая, видимо, отставать от Европы, украсили город в ультрасовременном стиле: повсюду сверкали зеленые и красные рекламы, над крышами и вдоль фасадов прыгали буквы. Но от этого ощущение провинциального уныния не развеивалось.

Побродив по Варшаве, он вернулся на вокзал. В вагоне было невыносимо тесно и жарко. И когда утром проснулся и прошелся по поезду, обратил внимание на один вагон, который шел, оказывается, прямо на Париж. Поразила комфортабельность вагона: весь какой-то гладкий, лакированный, полосатый, в белых и бледно-зеленых тонах, с множеством каких-то умопомрачительных кнопочек, лампочек, вешалок, умывальников. «В стиле Корбюзье», — подумал Толстой и, отыскав кондуктора, попытался уговорить его разрешить ему перейти сюда. Но получил отказ.

Вернувшись к себе в вагон, Толстой поднял штору и посмотрел в окно. Мимо проносились чистенькие фермерские домики. Снег с полей уже стаял и только чуть-чуть удерживался на прошлогодней траве. Сквозь падающий редкий снежок можно разглядеть обычный европейский пейзаж: вьющийся из фабричных и заводских труб дым, неясные очертания неуклюжих серых домов, такие же серые улицы. Вскоре начались огромные предместья Берлина. На первой же остановке, выгадывая время, Толстой сошел и пересел на поезд, идущий по круговой дороге. И здесь впервые он увидел худые, спокойно-мрачные, усталые лица: экономический кризис, потрясший недавно весь капиталистический мир, давал о себе знать, прежде всего ударив по рабочему классу.

Выйдя из вагона, Толстой обрадовался, увидев встречающих его Ионова и Тера, работников посольства, но тут же и огорчился, посмотрев на себя как бы со стороны: совсем тепло, люди в демисезонном, а на нем неуклюжая шубища, невероятная, как у турка, шапка, паршивый чемодан в руке. Такой контраст с толпой, идущей по Курфюрстендамм, не устраивал Толстого. Необходимо привести себя в человеческий вид, решил он и вместе с Тером, милым и обязательным человеком, отправился по магазинам. Сразу же на углу Курфюрстендамм и Иоахим Сталлерштрассе, в магазине Гринфельда, Толстой был потрясен. Какие за десять лет здесь произошли изменения! Вертящаяся дверь, круглый лифт, столь же круглая шахта, отделка внутри — все из стекла и никеля. Посреди такой роскоши Толстой, в своей нелепой шубище и турецкой шапке, небритый, вначале оторопел, но, естественно, ненадолго. Вскоре в этих роскошных апартаментах уже раздавался его характерный смешок. Ни шеф магазина, ни продавщицы не подали и вида, что заметили минутную растерянность иностранца, и предложили свои услуги. Весело Толстой расплачивался с шефом магазина, который вовсе не хотел так быстро его отпускать, предлагая то одну, то другую вещь. Толстой знал свою натуру, боялся, что не выдержит и быстро потратит свои деньги, поэтому поспешил раскланяться.

Много еще магазинов было на пути Толстого, и почти в каждом он что-то покупал или себе, или детям, или Наташе, или друзьям и знакомым.