Арнольд Гессен - Жизнь поэта

• Название: Жизнь поэта
• Автор: Арнольд Гессен
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

В последний вечер восемнадцатого столетия, 31 декабря 1800 года, у Пушкиных собрались гости. Стол был парадно накрыт. Ждали наступления Нового года, нового, девятнадцатого столетия. Читались стихи, хозяйка дома, Надежда Осиповна, «прекрасная креолка», внучка арапа Петра Великого, вполголоса подпевая, исполняла на клавесине романсы. Ровно в полночь раздался звон часов. Первый удар, за ним второй, третий... последний - двенадцатый... Гости подняли бокалы, поздравили друг друга: - С Новым годом! С новым столетием! Звон бокалов и громкие голоса гостей разбудили спавшего в соседней комнате маленького сына Пушкиных, Александра. Ему было всего полтора года. Как гласит легенда, он соскочил с кроватки, тихонько приоткрыл дверь в комнату, где собрались гости, и в одной рубашонке, ослепленный множеством свечей, остановился у порога. Испуганная, за ребенком бросилась няня, крепостная Пушкиных Ульяна Яковлева. Но мать, Надежда Осиповна, остановила ее. Тронутая неожиданным появлением сына на пороге нового века, она взяла его на руки, высоко подняла над головой и сказала, восторженно обращаясь к гостям: - Вот кто переступил порог нового столетия!.. Вот кто в нем будет жить!.. Это были вещие слова, пророчество матери своему ребенку. Пушкин перешагнул уже через два столетия. Он перешагнет и через тысячелетия...

---

Лишь в 1825 году уцелевший отрывок «Братьев разбойников» был напечатан в «Полярной звезде».

* * *

В начале 1822 года Пушкин направляет Н. И. Гнедичу в Петербург для издания поэму «Кавказский пленник». Мироощущение изгнанника не покидает его. Посвящая поэму своему другу Николаю Раевскому, он называет ее «изгнанной лиры пеньем» и сетует:

Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;

Я жертва клеветы и мстительных невежд...

И посылаемую Гнедичу рукопись Пушкин сопровождает дружеским напутствием на латинском языке из первой песни Овидиевых «Скорбей»:

«Малая книжка моя, без меня (и не завидую) ты отправишься в столицу, куда, - увы! - твоему господину закрыта дорога... Не из притворной скромности прибавлю: «Иди, хоть и неказистая с виду, как то подобает изгнанникам...»

* * *

Стихотворение «Узник».Автограф А. С. Пушкина.

Жизнь Пушкина в ссылке, однако, не располагала к радости. К окнам нижнего этажа дома бессарабского наместника прикреплены были чугунные решетки, и комната, в которой Пушкин расположился, казалась ему подлинной тюрьмой. Из окон видны были вольно разгуливавшие между клумбами инзовские птицы, а у входа в дом гневно метался привязанный цепью за лапу мощный орел.

Не только кишиневская комната, вся царская Россия казалась поэту тюрьмой. Он не раз посещал местный острог, беседовал с арестантами, расспрашивал об их «удальстве». Заключенные приветливо встречали его, доверяли ему и откровенно делились своими мыслями, невзгодами и намерениями.

Однажды «главный первостатейный каторжник» сказал Пушкину, что ночью он бежит: «Клетка надломлена, настанет ночь, а мы - ночные птицы вольные!» Арестант доверял Пушкину. И вот: «Ночью барабан бьет тревогу». Пушкин бежит к острогу...

«Многих переловили, а мой друг убежал», - вспоминал он потом.

В угнетенном состоянии собственного бытия Пушкин написал после этого стихотворение «Узник»:

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орел молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,

Как будто со мною задумал одно;

Зовет меня взглядом и криком своим

И вымолвить хочет: «Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..»

Стихотворение это вскоре проникло в казематы, стало тюремной песней заключенных.

Настроения, вылившиеся в этом стихотворении, не покидают Пушкина и позже. В мае 1823 года он пишет Гнедичу: «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в светлое воскресенье выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это» - и приводит первую строку стихотворения «Птичка»:

В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

И это стихотворение тоже носило явно автобиографический и политический смысл.

Недаром цензура, разрешая его к печати, замаскировала подлинный смысл стихов малоубедительным примечанием: «Сие относится к тем благодетелям человечества, которые употребляют свои достатки на выкуп из тюрьмы невинных должников и проч.».

* * *

Сблизившись в Кишиневе с сослуживцем И. П. Липранди, Пушкин воспользовался возможностью сопровождать его в служебной поездке по краю, представилась возможность побывать и в Аккермане, считавшемся, по преданию, местом ссылки знаменитого римского поэта Овидия Назона.

Первая остановка была в Бендерах. Здесь Пушкина интересовали остатки шведского лагеря, в четырех километрах от города, где после Полтавской битвы остановился шведский король Карл XII и будто бы был погребен Мазепа.

Увиденные здесь следы былого Пушкин отразил потом в поэме «Полтава»:

Три углубленные в земле

И мхом поросшие ступени

Гласят о шведском короле.

С них отражал герой безумный,

Один в толпе домашних слуг,

Турецкой рати приступ шумный,

И бросил шпагу под бунчук...

В Измаиле Пушкин знакомился с местами, связанными с легендарным штурмом города Суворовым. И затем всю ночь, не раздеваясь, что-то писал, сидя на диване. Утром отправился в крепостную церковь, читал на ее стенах надписи с именами убитых при штурме крепости воинов.

Очень внимательно знакомился Пушкин с Кагульским полем, где в 1770 году разразилась кровавая битва с турками и русские войска под командой Румянцева одержали победу.

По словам Липранди, Пушкин, осматривая Кагульское поле, «проговорил какие-то стихи». Видимо, это был дошедший до нас незаконченный отрывок:

Чугун кагульский, ты священ

Для русского, для друга славы -

Ты средь торжественных знамен

Упал горящий и кровавый,

Героев севера губя...

* * *

К национально-историческому прошлому России Пушкин проявляет постоянный интерес.

После Отечественной войны 1812 года обозначился большой подъем национально-исторического самосознания русского народа и особенно прогрессивных его кругов.

Не случайно такой успех имели вышедшие первые восемь томов «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Все издание - три тысячи экземпляров - разошлось невиданно быстро: в течение трех недель.

Пушкин был тогда болен и прочел «Историю» в постели «с жадностью и со вниманием... Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка - Коломбом...» - замечает поэт. Политические тенденции этого исторического труда вызвали, однако, решительную критику в декабристских кругах.

«История народа принадлежит царю», - писал Карамзин.

«История принадлежит народам», - внес поправку будущий составитель конституции Северного тайного общества Никита Муравьев, противопоставивший общественное мнение преклонению историка пред самодержцем.

Пушкин, глубоко уважавший Карамзина, отозвался на его труд острой эпиграммой:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

Это не мешало Пушкину через три года писать И. И. Гнедичу из Кишинева в письме от 24 марта 1821 года: «С нетерпеньем ожидаю девятого тома «Русской истории».

Пушкин, видимо, готовился тогда писать свои замечательные «Заметки по русской истории XVIII века». В то время как Карамзин считал, что Россия «обязана величием своим счастливому введению монархической власти», дворянские революционеры - и Пушкин с ними - искали обоснования своей борьбы с самодержавием в героических страницах русского национального прошлого.

«Обращаясь к вопросам исторического прошлого России, Пушкин шел с веком наравне; ему, как и его друзьям декабристам, хотелось свои свободолюбивые стремления и надежды основать на самом развитии русской истории... Пушкин раньше многих почувствовал необходимость национально-исторического обоснования освободительного движения, что и отразилось в его замечательных исторических заметках, писанных в Кишиневе в августе 1822 года»5.

«Политическая наша свобода, - замечает Пушкин, - неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшега соединяет все состояния противу общего зла...»

* * *

Из глубины веков встал перед Пушкиным в поездке по историческим южным местам образ римского поэта Овидия Назона. Как и Пушкин, сосланный Александром I на юг России, Овидий был отправлен в 9 году нашей эры императором Октавианом Августом в ссылку на берега Черного моря и Дуная.

Душевно близким был римский поэт русскому: схожи были судьбы, постигшие их, много общего таило в себе их творческое вдохновение. И уже в пути Пушкин записывает на лоскутках бумаги рождающиеся мысли, настроения, стихи. Вернувшись в Кишинев, приводит все эти черновые записи в порядок. Одни, запечатленные посещением мест Полтавской битвы, сохраняет для будущей поэмы «Полтава», другие, связанные с Овидием, переписывает набело и ставит над ними заголовок - «К Овидию».