Иван Майский - Перед бурей

• Название: Перед бурей
• Автор: Иван Майский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1945

О с н о в н ы м мотивом, побудившим меня написать эти воспо минания, было желание на собственном примере показать, как люди старого поколения, выраставшие в условиях цар                                                   ской России, приходили к революции

---

— Хорошо, я исполню твою волю.

И вот я стал «великой грозою». Толпы народа тесни

лись вокруг меня, знамена развевались в воздухе, мечи

сверкали, города горели, поля опустошались, кровь лилась

бесконечным потоком, и глубокая ночь освещалась заре

вом старого мира. Бурным, всеуничтожающим потоком

прошли мы шар земной от края До края и смели с лица

земли грандиозное здание старой, лживой и затхлой жиз

ни. А миллионные толпы оглушительно кричали:

— Слава нашему великому вождю! Слава ему вовеки!

Но, когда гроза, наконец, промчалась и «настало время

творить и созидать», люди приступили ко мне и стали

спрашивать:

— Скажи нам, вождь, что же нам теперь делать?

Но в ответ я молчал. Ибо я был грозой, а не миром.

Я умел разрушать, но не умел строить. Тогда толпа при

шла в ярость, взбунтовалась против меня и стала кричать:

— Зачем ты увлек нас за собой, проклятый безумец?

Я был низвергнут с высоты в бездну. Великий подъем

сменился великим разочарованием.

И вдруг вся жизнь человечества со всеми ее печалями

и радостями, тревогами и волнениями, показалась мне «та

кой грустной, бесконечно грустной, и жалкой, и смешной

историей»...

Олигеру моя фантазия страшно понравилась... Он нахо

дил ее не только хорошо написанной, но и очень глубо

кой по содержанию.

— Знаешь что? — вдруг воскликнул он с энтузиаз

мом. — Почему бы тебе не напечатать свое произведение

в газете? Ну, например, в «Сибирской жизни»?

«Сибирская жизнь» была крупная по тому времени том

ская газета, к которой все мы относились с почтением.

Это было не то, что наш омский «Степной край». То об-

196

стоятельство, что Олигер упомянул в данной связи имен

но о «Сибирской жизни», сильно льстило моему самолю

бию. Тем не менее я не чувствовал полного внутреннего

удовлетворения. Хотя мое стихотворение в прозе нрави

лось мне, как литературное произведение, оно лишь в

особо яркой форме подчеркивало незаконченность всей

нашей концепции, зияющую пустоту в столь увлекавших

нас тогда построениях. Прекрасно: мы приводим в движе

ние миллионные толпы угнетенных и обиженных, мы про

носимся грозой над миром и разрушаем до основания

старую, мерзкую жизнь, а дальше что? На этот основной

вопрос у меня не было ответа, и отсутствие его меня бес

покоило и раздражало.

Тем не менее совет Олигера пришелся, как говорится,

кстати. Я снес свое произведение омскому представителю

«Сибирской жизни», старому народнику Шахову, и с

трепетом стал ждать результатов. Каковы же были мои

восторг и упоение, когда недели две спустя я увидал

свою фантазию напечатанной в «Сибирской жизни»! Она

занимала две трети подвала на второй странице газеты,

и заголовок ее был выведен такой красивой, тонкой, поэ

тической вязью...

Это было настоящее торжество. К тому же я получил

гонорар — первый в моей жизни литературный гонорар —

6 рублей 69 копеек! Я повел Олигера и еще целую ком

панию друзей в гостиницу «Европа» (хотя это строго

запрещалось гимназическими правилами), и мы там устро

или настоящий «пир». Все поздравляли меня с успехом и

предрекали мне большую литературную карьеру. Это бы

ло приятно. Однако на следующий день я услышал нечто

иное. Жена Шахова — большая, мужеподобная женщина

с коротко подстриженными полуседыми волосами — при

гласила меня к себе и жестоко отчитала за идею моего

произведения.

— У тебя есть дарование, — грубовато говорила она,

величая меня на «ты», — но по содержанию твоя фантазия

никуда не годится. Мысли у тебя реакционные!

— Как реакционные? — с возмущением воскликнул я.

Я чувствовал себя тогда страшным «революционером».

Но Шахова со мной не соглашалась. Она, так же как и ее

муж, была старая народница и теперь атаковала меня со

своих позиций. Я молчал и слушал. Слова Шаховой были

для меня не во всем убедительны, но я чувствовал, что

197

их нельзя просто пропустить мимо ушей. Они давали свой

ответ на мучивший меня вопрос: что же дальше? Мне толь

ко казалось, что в этом ответе правда как-то странно

перемешана с неправдой. Впрочем, доказать этого даже

самому себе я тогда еще не мог.

Как бы то ни было, но в моей жизни была пройдена

важная веха: я стал «печататься» в газетах!

В ту же зиму моя «слава» поэта вышла за стены гим

назии, и я превратился в омскую «знаменитость».

Незадолго до рождества в гимназии был устроен лите

ратурно-музыкальный вечер с танцами. Это было вообще

новостью. До того ничего подобного в нашей жизни не

случалось. Однако нарастающее общественное движение,

одним из симптомов которого были все учащавшиеся в то

время «студенческие беспорядки», вынуждало правитель

ство к известному маневрированию, к нерешительным по

пыткам путем мелких уступок по мелким вопросам отве

сти удар приближавшейся грозы. Конечно, все это было

совершенно бесполезно: крохотные щелки, открываемые

властями в наглухо захлопнутых окнах царского режима,

не в силах были разрядить глубокого напряжения сгустив

шейся атмосферы. Однако в установившийся распорядок

жизни они вносили кое-какие маленькие изменения. В Томск

был назначен более либеральный, или, вернее, несколько

менее реакционный, попечитель учебного округа. Он разо

слал по подведомственным ему гимназиям новые учебные

планы, которые в области древних языков ослабляли зуб

режку грамматики и усиливали чтение авторов, отменяли

каникулярные и сводили на-нет домашние письменные ра

боты, предоставляли больше самостоятельности педагоги

ческому совету и рекомендовали устройство разумных

развлечений для учащихся. Одновременно в нашей гимна

зии произошла смена директоров: Мудрох ушел в отставку,

а на его место был назначен Головинский, старавшийся

разыгрывать из себя «просвещенного человека». Наш сло

весник Петров, со свойственной ему ловкостью почуявший

«новые течения», вдруг превратился в большого «радика

ла» и «друга учащихся», ругал прежние правила и про

граммы и извинялся за сухость той учебы, которой он

пичкал нас в предшествующие годы.

В гимназии (да и вообще в омском педагогическом ми-

198

ре) стали появляться люди, которых до того мы не при

выкли встречать среди представителей нашего учитель

ского «Олимпа». Из них мне особенно запомнились двое.

Один был новый учитель русского языка — Васильев.

Он приехал к нам с Волги в начале 1900 года и очень

быстро завоевал себе популярность среди гимна

зистов. Веселый, краснощекий, с копной русых волос на

голове и с носом, слегка повернутым к небу, он был во

площением молодости и здоровья. В классе Васильев мно

го смеялся, шутил с учениками, рассказывал разные

занятные истории и приключения, но вместе с тем строго

требовал знания предмета и добивался этого знания без

криков, измывательств и «колов» в классном журнале.

Происходило это потому, что Васильев умел преподавать

свой предмет живо и интересно, а главное — потому, что

ученики его любили и охотно угождали учителю. Вскоре

по приезде в Омск Васильев женился на девушке, только

что окончившей местную гимназию, и через нее установил

тесный контакт со старшими группами молодежи. В сво

бодное время Васильев, забрав жену и еще человек десять

гимназистов и гимназисток, любил кататься на лодке по

Иртышу или устраивать веселые пикники в Загородной

роще. По своим политическим настроениям Васильев отно

сился к тем кругам русской интеллигенции, которые шли

в фарватере народничества, но в описываемое время его

влияние на учеников было, несомненно, положительным:

оно укрепляло в них ненависть к царизму и толкало

в сторону участия в революционном движении.

Другой учитель, который примерно тогда же появился

на омском горизонте, представлял собой фигуру несколько

иного типа. Его фамилия была Токмаков, и он приехал

к нам откуда-то с юга, если память мне не изменяет, из

Харькова. Токмаков преподавал в женской гимназии исто

рию и спустя короткое время стал предметом поклонения

со стороны своих учениц. Объяснялось это отчасти его