Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

• Название: Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
• Автор: Георгий Михайловский
• Издательство: Издательство «Международные отношения»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-7133-0494-9; 5-7133-0493-0

Это первая публикация недавно обнаруженных в Архиве внешней политики России «Записок» Г.Н. Михайловского, сына известного русского писателя Н. Гарина-Михайловского. Автор прослужил в МИД России с 1914 по 1920 г. Его воспоминания — своего рода исповедь российского интеллигента, достоверное и честное свидетельство очевидца и участника событий, который имел возможность не только наблюдать за формированием внешней и внутренней политики Николая II, Временного правительства, а затем Деникина и Врангеля, но и сотрудничать со многими главными действующими лицами российской трагедии. Книга 1 охватывает период с августа 1914 г. по октябрь 1917 г. Для широкого круга читателей.  

---

Любопытно и то, что появление декрета такой важности, каким был акт 1 сентября 1917 г., не только не отразилось на наших международных отношениях, но даже не было отдано распоряжение о перемене бланков, где слова «Временное правительство» были бы заменены или дополнены словом «республиканское». Все наши формулы обращений от имени «gouvernement provisoire» остались без изменения, и ни в одном акте, ни в одной ноте министерства не говорилось о России как о республике.

Здесь сказалась вся разница между Милюковым и Терещенко. Милюков никогда не позволил бы своим чиновникам в таком важном вопросе фактически свести на нет решение Временного правительства, Терещенко же допустил это, смотря на всё сквозь пальцы, может быть, именно потому, что редко в чём был «убеждён». Как часто он принимал самый решительный тон в каком-либо вопросе, но если чиновник почему-либо медлил с исполнением, то через короткое время он забывал, а потом мог и совсем отменить ещё не исполненное приказание. Несомненно, Терещенко нравилась роль «надувателя» Совдепа, но я помню только раз его попытку «надуть» ведомство, а именно в его обращении к советам присяжных поверенных по поводу консульских кандидатур, притом попытку неудачную. Зато Терещенко приходилось снисходительно относиться к тому, что ведомство иногда заставляло его идти туда, куда он не хотел или делал вид, что не хочет идти.

Истоки белого движения

Чтобы закончить рассказ о корниловских днях, должен прибавить несколько слов о «кулисах» корниловского выступления. Несмотря на безупречную в демократическом отношении позицию самого. Корнилова, наша дипломатическая канцелярия отлично знала, что генерал П.Н. Врангель (впоследствии главнокомандующий Добровольческой армией в Крыму) и адмирал Бубнов именно в эту эпоху верховного командования Корнилова составляли штаты Добровольческой армии, которая, по их плану, должна была географически изолироваться от остальной русской армии, состояние коей признавалось ими совершенно безнадёжным ввиду заражённости большевизмом, дезертирства и низкой воинской дисциплины; эта выведенная из состава всей «заражённой» армии Добровольческая армия должна была и принять на себя всё бремя борьбы за правительственную власть, если Временное правительство не вступит на путь решительной борьбы с большевизмом, и продолжать войну с Германией вместе с союзниками, нисколько не меняя установленной ориентации нынешней политики России. Таковы были зачаточные стремления вылившегося впоследствии в грандиозное событие так наз. «белого движения».

Об этом в нашем комитете рассказывал нам член комитета, вместе со мной нёсший в нём секретарские обязанности, князь С.А. Гагарин, который одно время был прикомандирован к дипломатической канцелярии при Ставке и наезжал к нам в Петроград. Интересовался этими планами и Муравьёв, пресловутый «начальник кабинета» М.И. Терещенко, ездивший с ним в Ставку и даже сразу же после большевистского переворота полетевший в Ставку, дабы там организовать отпор большевикам. Победа Корнилова, несомненно, выдвинула бы тогда же проекты генерала П.Н. Врангеля и адмирала Бубнова, хотя, конечно, в то время, когда был внешний фронт, эти планы были бы приспособлены к обстановке и существенно отличались бы в практическом осуществлении от позднейшей организации Добровольческой армии.

Читал я также по долгу службы и записки Ставки, подписанные Корниловым до его выступления и содержавшие целую сеть мер, намеченных для оздоровления страны и армии. Мне она казалась тогда малоосуществимой, если не утопией. Я говорю о милитаризации железных дорог, фабрик и заводов и т.п. Для проведения этих мер нужна железная власть, а если бы она была у Временного правительства, то все эти меры оказались бы излишни. Каким образом дать власть Временному правительству, записки молчали, предоставляя это, очевидно, устным переговорам. Для многих из нас, которые в корниловские дни сочувствовали больше Корнилову, чем Временному правительству, было ясно, что эти записки развивают часть плана, и при том часто второстепенную, наибольшую же важность, по нашему мнению, представлял вопрос о реорганизации и оздоровлении центрального правительства и его отношений к фактически утвердившейся «советской системе».

Те же, как, например, А.М. Петряев, кто был лично знаком с Корниловым, утверждали, что у Корнилова никаких широких государственных планов нет, что он военный до мозга костей, и только, а в политике пойдёт на поводу у своего окружения. Петряев рассказывал нам также, что Корнилов вообще человек исключительной настойчивости и редкой трудоспособности, так, например, он выучился иностранным языкам, никогда не прибегая к урокам, а при помощи самоучителей. В результате, он не говорил ни на одном иностранном языке, но читал и понимал все официальные акты, представляемые ему на французском и английском военными атташе союзников при Ставке в бытность его верховным главнокомандующим. Читать вслух он, однако, не мог за неправильностью произношения, которое он и не пытался исправлять, изучая язык только в пределах понимания читаемого.

Несмотря на геройскую личность Корнилова и его военные достоинства, все эти аттестации и, главное, неизвестность планов окружения Корнилова, который символизировал в наших глазах военную диктатуру, конечно, ослабляли впечатление от возможного успеха его выступления. Вера и симпатия, окружавшие выступление Корнилова в нашем ведомстве, покоились больше на безнадёжности внутреннего положения Временного правительства в его настоящем виде, чем на твёрдой уверенности, что сам Корнилов в состоянии принять на себя и военную и гражданскую власть. Напротив, считалось, что в случае успеха Корнилова он по-прежнему останется только верховным главнокомандующим, а правительство будет в других руках, но в чьих — не знали. Всё это спутало представление о военной диктатуре. Русский бонапартизм в лице Корнилова в этот момент явно не созрел, и мы считали Корнилова в конце концов переходной, а не центральной фигурой момента.

Оптимизм союзников

В связи с корниловскими днями нельзя не остановиться на самом главном вопросе времени, а именно на отношениях России и союзников в министерство Терещенко и до корниловских дней. Надо сказать, что при всей легковесности Терещенко, а может быть, именно в силу её, союзники, увидя искренность в его стремлении продолжать войну на прежних основаниях и даже с большей энергией, чем до этого (наступление 18 июня, которое приписывалось не только Керенскому, но и Терещенко), и расшифровать по-своему знаменитую формулу «без аннексий и контрибуций, на основании самоопределения народов», установили с Терещенко самые дружественные отношения. Сделав вид, что они приняли «новую» русскую программу, союзники на самом деле заставили Временное правительство принять свою старую.

Цели войны получили новую форму — идеологически противоречивую, но словесно более идеальную. В то же самое время союзники отлично понимали, что центр тяжести не в словах и не в тайных соглашениях о целях войны (которые оказались бы просто клочками бумаги в случае победы Германии и её союзников), а в военных действиях. Была надежда только в том отношении, что февральская Россия могла не продержаться до победы союзников, но что касается намерений Временного правительства, то милюковский уход не только не создал трещины, которая должна была всё расти и расти между ними и союзниками, а, наоборот, оздоровил дипломатическую атмосферу, так как, поставив союзников лицом к лицу с Керенским и Терещенко, то есть прежним «левым» крылом Временного правительства первого состава, дал им уверенность, что Февральская революция, представленная в правительстве, целиком на их стороне.

Об опасности свержения Временного правительства справа (только так можно расценивать корниловское выступление, вопреки всем его воззваниям) союзники не думали, так как они, несомненно, знали, что и справа, во всяком случае в окружении Корнилова, у них друзья. Опасность слева они, так же как и Временное правительство, недооценивали. Кроме того, оптимизм союзников в отношении внутреннего положения России усиливался благодаря ряду чисто дипломатических причин, увеличивавших шансы на окончательную победу, — это, прежде всего, выступление Америки, происшедшее, как я указывал, в самой непосредственной связи с Февральской революцией. Указанный фактор был такой грандиозной важности, что невольно заставлял союзников из-за одного этого испытывать признательность к революционной перемене в России.

Но это было не всё — Февральская революция (а в нашем ведомстве об этом имелись точные сведения) при всём том хаосе, который она внесла в Россию, отразилась могущественным образом на внутреннем настроении наших главных врагов — более чем половины славянской Австро-Венгрии и Германии. В первой правительство вынуждено было для борьбы с революционным движением не только передать всю полноту военного командования в германские руки, но и выставить программу превращения Австрии в федерацию, где немецкий и мадьярский элемент в конце концов был бы совершенно поглощён славянскими народами. А в Германии пацифистское движение перестало быть только дипломатической маской, как до тех пор, а, по сведениям нашего министерства, становилось парламентской, если не правительственной силой. Резолюция рейхстага о «мире на основаниях длительного примирения народов», принятая летом 1917 г., по нашим сведениям, означала серьёзную внутреннюю оппозицию в Германии, в особенности в германских католических кругах, так как и папа занял также пацифистскую позицию в ноте, приглашавшей прекратить войну.