Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

• Название: Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
• Автор: Георгий Михайловский
• Издательство: Издательство «Международные отношения»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-7133-0494-9; 5-7133-0493-0

Это первая публикация недавно обнаруженных в Архиве внешней политики России «Записок» Г.Н. Михайловского, сына известного русского писателя Н. Гарина-Михайловского. Автор прослужил в МИД России с 1914 по 1920 г. Его воспоминания — своего рода исповедь российского интеллигента, достоверное и честное свидетельство очевидца и участника событий, который имел возможность не только наблюдать за формированием внешней и внутренней политики Николая II, Временного правительства, а затем Деникина и Врангеля, но и сотрудничать со многими главными действующими лицами российской трагедии. Книга 1 охватывает период с августа 1914 г. по октябрь 1917 г. Для широкого круга читателей.  

---

Как мне передавал князь Урусов, видевший его сразу же после аудиенции у Керенского, Скавениус считал приём главы Временного правительства «холодным и даже надменным» и сказал Урусову, что его правительство, наверное, крайне огорчится, что его просьба не удовлетворена, в особенности же в отношении вдовствующей императрицы, которую Терещенко не считал фигурой политического значения. Само собой разумеется, что Скавениус не стал продолжать своих попыток, которые могли бы быть сочтены Временным правительством за вмешательство во внутренние дела. Это была единственная дипломатическая попытка вывезти царскую семью и Марию Фёдоровну за границу за всё время существования Временного правительства, за исключением бьюкененовского предложения в самом начале Февральской революции, но и эта попытка не вызвала в нашем министерстве, где было так много чиновников, носивших придворные звания и вообще близко стоявших ко двору, никакого волнения.

Отмечу в то же время, что республиканская идея в чистом виде тоже не имела сторонников. Когда двое чиновников — вице-директор Среднеазиатского отдела, бывший секретарь герцога П. Ольденбургского М.М. Гирс и начальник Славянского стола Обнорский — официально вступили в сформировавшийся в Петрограде республиканско-демократический клуб, это вызвало не подражание, а скорее удивление. Поистине это было какое-то переходное время, и характерен случай с одним из моих родственников, Константином Дмитриевичем Батюшковым (братом критика Ф.Д. Батюшкова), заведовавшим у нас Отделом военнопленных, который, желая продолжать носить придворное звание, хотя бы на визитной карточке, спросил нашего начальника канцелярии министра, Б.А. Татищева (тоже камергера), как надо ему писать — бывший камергер двора его императорского величества или камергер бывшего двора его императорского величества. Тот ему сказал, что по духу времени им всем придётся скоро писать «бывший Татищев», «бывший Батюшков» и ставить букву «б» перед всей Россией. Случилось всё это гораздо скорее, чем Татищев предполагал.

Корниловские дни

Корниловские дни не могли, конечно, не отразиться на жизни министерства. Те, кто близко знал Л.Г. Корнилова, а такие у нас были, ещё тогда, когда Временное правительство не выпустило своего воззвания, объявлявшего Корнилова изменником, говорили, что Корнилов не государственный деятель и, если ему даже удастся захватить власть, он не исправит положения, так как он при всём своём героизме не политический человек. Несмотря на этот скептический отзыв, шедший от людей беспристрастных, общие симпатии всего ведомства были в огромном большинстве не на стороне Временного правительства, а на стороне Корнилова.

Эти дни глубоко отличались от июльских, хотя и очень опасных для правительства, но представлявших лишь набег кронштадтских матросов, нападение извне с изменнической подоплёкой. Если в эти дни все искренне сочувствовали Временному правительству, то именно потому, что оно, отражая нападение кронштадтских наймитов, совершало национальное и даже патриотическое дело. В корниловском же движении всё было иначе. Подлинно русский характер этого выступления, быть может, действительно возникшего из бестолковой сумятицы с двух сторон, внезапно рассеченный словом «изменник» по отношению к верховному главнокомандующему армии, — квалификация, вздорность коей была тогда ясна всем, — всё это отвратило от Временного правительства ту массу, которая перестала быть монархической после Февральской революции и не стала республиканской.

Укажу на то, что муравьёвская информация, о которой я говорил уже выше и которой, при всей её легковесности, питалось наше заграничное представительство, накануне выступления Корнилова в циркулярной осведомительной телеграмме извещала наших послов и посланников, что между Петроградским Совдепом, Временным правительством и Ставкой существует «полное соглашение» касательно мер поднятия воинской дисциплины и вообще положения на фронте.

Спокойствие Терещенко в самом начале корниловского выступления было прямо изумительно — он говорил об этом направо и налево в нашем ведомстве с самым благодушным видом, и он был бы незаурядным дипломатом, если бы делал это, только желая успокоить ведомство. Но когда по всей России разошлось воззвание Временного правительства с объявлением Корнилова изменником, на Терещенко было страшно смотреть — до такой степени он был взволнован. От моих коллег по комитету, которые были в дипломатической канцелярии при Ставке (от князя С.А. Гагарина), я знаю, что, действительно, готовилось примирительное соглашение, которое в последний момент было «сорвано», как тогда говорили, посредниками, оказавшимися либо бестолковыми, либо нечестными маклерами.

Наиболее ходовая версия того времени приписывала эту роль Б.В. Савинкову, который будто бы в решительную минуту заколебался и спутал всё дело. Скажу, например, что когда Савинков написал свою известную оправдательную записку по корниловскому делу, то тогда говорили, что он опять написал «То, чего не было» (название его нашумевшего в своё время романа). Говорилось, что между Керенским и Корниловым было соглашение о разгроме Петроградского Совдепа и его большевистского крыла, соглашение, расстроившееся благодаря тому, что об этом узнали в Совдепе, а Ставку не успели предупредить; из-за этого заранее подготовленному движению войск был придан антиправительственный характер, которого оно не имело, его цель была антисоветская, и только.

Передавая эту версию, я хочу только сказать, что в нашем ведомстве благодаря Терещенко были осведомлены о взглядах Временного правительства и в то же время знали воззрения Ставки, где у нас с самого начала войны была дипломатическая канцелярия, которой к моменту корниловского кризиса заведовал князь Г.Н. Трубецкой. В высшей степени странную роль играл помощник правительственного комиссара (Филимоненко) Фонвизин, наш чиновник, о котором я упоминал в начале настоящих записок, ставший к этому времени из дореволюционного секретаря константинопольского посольства и камер-юнкера страстным поклонником Советов и интернационалистических воззрений (при Милюкове — запись в кадетскую партию). Незадолго до корниловских дней он приезжал в Петроград и завтракал в министерстве в нашем Обществе бывшего Азиатского департамента, где и он и я были членами и я ежедневно завтракал. Он был в восторге от Советов и армейских комитетов, говорил, что это все люди с высшим образованием и представляют из себя подлинный цвет русской интеллигенции. Фонвизин, совсем ещё молодой человек 29–30 лет, ушёл из министерства и беззастенчиво проделывал то, что ретроспективно можно было бы назвать «советской карьерой». Он не был большевиком, но называл себя «левым эсером» — таково было это пикантное, но совсем не единичное обращение в иную веру бывшего молодого придворного и дипломата.

Как я только что сказал, самое поразительное в начале корниловскиех дней — это спокойная уверенность М.И. Терещенко, которую он старался сообщить всем, уверенность, имевшая, несомненно, какое-то объективное основание. За несколько часов до обнародования воззвания Временного правительства с объявлением Корнилова изменником Петряев, у которого я был по одному делу и которого спросил о положении Временного правительства, сказал мне, что он уверен, что всё кончится благополучно, что никакого разрыва между правительством и Корниловым не произойдёт и что с минуты на минуту будет образован «боевой комитет» из трёх лиц — А.Ф. Керенского, Н.В. Некрасова и М.И. Терещенко, каковому будет передана диктаторская власть над всей Россией.

Когда я с удивлением спросил, почему же столь боевое название для новой Директории и как это совместить с его уверенностью, что всё кончится благополучно; если такой «боевой комитет» действительно образуется, то скорее надо ждать чего-то вроде гражданской войны, Петряев ответил, что корниловское выступление есть, несомненно, «подрыв» престижа Временного правительства и диктатура названных трёх лиц есть «тактический ход», чтобы этот престиж поднять и взять бразды правления в «железные руки», дабы предупредить возможность выступлений справа и слева; что как только этот «боевой комитет» будет образован, то он войдёт в переговоры с Корниловым, заставит его отказаться от выступления и потребует торжественного отречения от него. Петряев не только не имел вида человека, выболтавшего правительственную тайну, но попросил меня как секретаря комитета сообщить новость Урусову и другим членам комитета, дабы успокоить их насчёт твёрдых намерений Временного правительства путём диктатуры предохранить Россию от потрясений.

После выпуска воззвания Временного правительства уже никакой почвы для «соглашения» не оставалось, и в эти серые, дождливые петербургские дни мы с трепетом ожидали, чем кончится корниловское выступление. Дожидаясь приёма у Терещенко, в приёмной министра собрались от Нератова и Петряева все высшие чины министерства, единодушно высказывая надежду, что Корнилов победит. Это собрание ближайших помощников министра, открыто высказывавшихся против него, мне напомнило то, что было ровно год назад, при Штюрмере, когда точно так же вокруг него было безвоздушное пространство. Мы слишком хорошо знали Терещенко, чтобы относиться к нему, как к Штюрмеру, но мы также знали, что, как бы мил и симпатичен ни был он как человек, как член Временного правительства он был уже теперь на противоположной стороне.