Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Павел Антокольский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1982

Более полувека продолжался творческий путь одного из основоположников советской поэзии Павла Григорьевича Антокольского (1896–1978). Велико и разнообразно поэтическое наследие Антокольского, заслуженно снискавшего репутацию мастера поэтического слова, тонкого поэта-лирика. Заметными вехами в развитии советской поэзии стали его поэмы «Франсуа Вийон», «Сын», книги лирики «Высокое напряжение», «Четвертое измерение», «Ночной смотр», «Конец века». Антокольский был также выдающимся переводчиком французской поэзии и поэзии народов Советского Союза. Гражданский пафос, сила патриотизма, высокая культура стиха придают поэтическому наследию П. Антокольского непреходящую ценность.

Настоящее издание является первым опытом научно подготовленного собрания произведений выдающегося советского поэта. Все лучшее из поэтического наследия Павла Антокольского вошло в книгу. Ряд стихотворений публикуется впервые.

---

201. ДИККЕНС

Громыхают по дорогам колымаги,
Дилижансы и почтовые кареты.
Много клерками исписано бумаги.
Сотни комнат черным углем разогреты.

Унесла метель далёко злого друга,
Настежь окна. Вторгся ветер. Меркнут свечи.
Леди повалилась на пол от испуга.
Спит в лачуге бедный птенчик человечий.

А еще бывает, — молодость уходит,
И камин потух, а всё не спит бездельник,
Только глаз от счетной книги не отводит,
Только знает, что когда-то был сочельник.

Лето 1918

202. ПАМЯТЬ

Много разного вмерзло в память,
Словно мамонт в полярный лед.
Как картину эту обрамить,
Переплесть ее в переплет?

Зазвенели гусли былины,
Старость мира, помолодей
В черепках обожженной глины,
В черепах сожженных людей!

В янтаре спит мумия мухи.
Ее сон продлился века.
А у нашей бессонной муки
Вся-то память на полглотка.

В недомолвках, в пустых пробелах,
В мемуарной коварной лжи
Меркнет память душ оробелых.
В чем тут соль? Мудрец, подскажи!

— Что ж, я помню Рим и Помпею,
Хиросиму и Херсонес…
Может быть, я еще успею
Вспомнить жизнь мою под конец.

1968

203. КАК НИ КАЙСЯ

Мы бредим вымыслом и басней
И забываемся на миг,
Но мы богаче и опасней
Забвенья и себя самих.

Нам брезжит слабое мерцанье,
И это кажется сперва
Обмолвкой миросозерцанья
Иль опечаткой мастерства.

Но как ни кайся напоследок,
Ни зарекайся, ни вертись,
Мы всё же выпустим из клеток
Своих волшебных вещих птиц!

В тех Сиринах и Гамаюнах
Уже заложена хитро
Взрывчатка будущностей юных.
ТАК РАСЩЕПЛЯЕТСЯ ЯДРО!

1946, 1964

204. ОБЪЯСНИТЬ?

Почему же глаза твои настежь открыты,
А всмотреться не могут в посмертную тьму?
Почему на земле мертвецы не зарыты,
Не отпеты? Скажи, почему, почему?

Не громадина танка оглохла от вмятин
И как памятник вечно гудит о войне,—
Это ты, мой ребенок, тревожен и внятен,
Это ты навсегда существуешь во мне.

И опять терпеливой и терпкой обидой
Навсегда между нами протянута нить.
Но не жди от меня объясненья, убитый!
Ничего не могу я тебе объяснить.

11 ноября 1946

205. МЫ

Пусть падают на пол стаканы
Хмельные и жуток оскал
Кривых балаганных зеркал.
Пусть бронзовые истуканы
С гранитных срываются скал!

Всё сделано до половины.
Мы в смерти своей не вольны.
В рожденье своем неповинны,—
Мы — волны растущей лавины,
Солдаты последней войны.

Да, мы!
И сейчас же и тут же,
Где шел сотни раз Ревизор,
Равнину обходит дозор!
На узкий просцениум стужи
Бьют факелы завтрашних зорь.

Кто этого пойла пригубил,
Тот призван в бессмертную рать.
Мы живы.
Нам рано на убыль.
Мы — Хлебников, Скрябин и Врубель,
И мы не хотим умирать!

А всё, что росло, распирая
Гроба человеческих лбов,
Что вышибло доски гробов,
Что шло из губернского края
В разбеге шлагбаумных столбов,

Что жгло нескончаемым горем
Пространство метельной зимы,
Что жгло молодые умы
Евангельем, и алкоголем,
И Гоголем, — всё это МЫ!

Да, мы!
Что же выше и краше,
Чем мчащееся сквозь года,
Чем наше сегодня, чем наше
Студенческое, и монашье,
И воинское навсегда!

1927–1967

Зоя Бажанова

Если скажу я, что ты мне жена,
Я ничего не скажу этим словом.

П. А.

206. ВЕНОК СОНЕТОВ 1920–1967

ВОТ НАКОНЕЦ-ТО, МУЗА, МЫ ОДНИ!
НЕ ЗНАЮ ТОЛЬКО, БУДЕШЬ ЛИ ТЫ РАДА,
ВОЗМЕЗДЬЕ ЖДЕТ МЕНЯ ИЛИ НАГРАДА…
ПУСТЬ ЗАПЫЛАЮТ ЗВЕЗДНЫЕ ОГНИ!

ТАК МНОГИЕ ИЗ ЮНЫХ В НАШИ ДНИ
НА ПЛОЩАДЯХ МОСКВЫ И ЛЕНИНГРАДА
ВСТУПАЮТ В СТРОИ РАБОЧЕГО ОТРЯДА!
ВСТАНЬ! НАШУ ПЕСНЮ С НАМИ ЗАТЯНИ!

ТЫ СПУТНИКОВ СВЯЗАЛА В ЦЕПЬ СО МНОЙ.
И ВСЁ, ЧТО ТЫ СУЛИЛА НАМ ВЕСНОЙ,
С ПОЭТАМИ СБЫВАЛОСЬ НЕПРЕМЕННО.

ПРОШЛИ КАК СОН МОРЯ И ГОРОДА,
СО СВИТКОМ КЛИО! В МАСКЕ МЕЛЬПОМЕНА!
БУДЬ СЧАСТЛИВА, ПОДРУГА! БУДЬ ГОРДА!

1

Вот наконец-то, Муза, мы одни!
Дай руку, расскажи, кто ты такая,
Чью тень стремили Невский иль Тверская
Сквозь крутень многорукой толкотни?

Но для чего ты прячешься в тени?
Но для чего не ты, совсем другая
Ждет на углу, других подстерегая,
Но сколько же у нас с тобой родни?

В теснинах переулков нелюдимых
Я столько раз терял и находил их,
Вечерних, черных, одичалых птиц…

Дитя свободы иль исчадье ада,
Хоть отзовись и в яви воплотись!
Не знаю только, будешь ли ты рада.

2

Не знаю только, будешь ли ты рада,
Что мы сошлись у городских ворот.
Ведь я актер, бродяга, сумасброд.
Небось тебе скучна моя тирада.

Ты не найдешь ни склада в ней, ни лада!
Ну что ж, прости, набрал воды я в рот.
А может быть, совсем наоборот, —
Тебе нужны сонет или баллада?

Пойми, я столько раз на свете жил
Движеньем крови, напряженьем жил,—
Хватило б на цыгана-конокрада!

Две жизни, целых двадцать или сто…
Как угадать — за это иль за то
Возмездье ждет меня? Или награда?

3

Возмездье ждет меня или награда
За множество несовершенных дел?
Я столького в пути не разглядел —
Ни Фив, ни Херсонеса, ни Царьграда.

Ведь человек — двухчастная шарада
Чела и Века. Здесь водораздел,
Его биографический предел,
Живая или мертвая преграда.

Прощайте же, усопшие! Долой
Из этих строк их отсвет нежилой,
Их кости, кольца, кубки и осколки,

Их утвари, их бронза и кремни,
Пусть валятся их фолианты с полки!
Пусть запылают звездные огни!

4

Пусть запылают звездные огни!
Громады солнц, махины мировые,
Для нас одних зажженные впервые,
Предвидят наши судьбы искони.

В годины жесточайших тираний
Не спят они, как псы сторожевые,
И, приподняв слепые веки Вия,
Следят за ходом действия они.

Всё это злые присказки старушки.
Так сдвинем, Муза, глиняные кружки, —
Хоть добрым словом бабку помяни!

А я недаром к звездам обращаюсь,—
Под звездами с тобою обручаюсь,
Как многие из юных в наши дни.

5

Так многие из юных в наши дни
Уходят в путь без отпуска, без льготы.
Да здравствуют их молодые годы!
Не спорь, не сокрушайся, не кляни,

Что рано в бурю вырвались они:
Им предстоит построить мир свободы
Из голода, из горя и невзгоды,
Из слез и крови, грязи и резни.

Что в мире легкомысленней и чище,
Чем правота их праведности нищей,
Чем этот сумасшедший блеск в глазах!

Вот и взметнулся молнийный зигзаг.
И громовая катится рулада
По площадям Москвы и Петрограда.

6

По площадям Москвы и Ленинграда
Опять плывет сиреневая мгла.
Мы молоды. Нам под ноги легла
Еще одна трибуна иль эстрада.

«Баллада о гвоздях» или «Гренада»
Сердца людские заново прожгла?
Чреда воспоминаний тяжела,
Но вспоминать о молодости надо!

Вот, вот она — пришла, как в первый раз,
Глазастая, в сто сотен ярких глаз,
Гражданка Буря, девочка Менада…

Но Музы я еще не назову!
Иная входит Музыка в Москву.
Мы встали в строй рабочего отряда.

7

Мы встали в строй рабочего отряда,
В систему прочно сбитых шестерен.
Здесь голос Музы удесятерен,
И он звучит грозней, чем канонада.

Нет, он звучит нежней, чем серенада…
Нет, слышится в нем карканье ворон…
Нет, нет, — беспечный смех со всех сторон —
Вальс — Лунная соната — Клоунада…

Трехмерный мир Эвклида страшно прост
И просто страшен. Есть четырехмерный!
В нем правит Время, пущенное в рост,

Двадцатый век его союзник верный.
Ему Пикассо и Эйнштейн сродни!
Встань! Нашу песню с нами затяни!

8

Встань! Нашу песню с нами затяни!
Меня ты наградила даром слова.
Так излечи от наважденья злого,
Застенчивость мою перечеркни.

Верни сердечный жар. Оборони
От каменного века, от лесного
Желанья жить — и ждать! Стяни мне снова
Кольчуги бранной сбитые ремни!

Позволь мне стать пилотом невесомым
И с ангельским соревноваться сонмом
Хотя бы здесь, на плоскости земной!

Позволь же мне в высоком напряженье
Отправить в дальний путь воображенье,
Свяжи в дороге спутников со мной!

9

Ты спутников связала в цепь со мной.
По-разному прошедшие сквозь время,
Не ждали мы ни орденов, ни премий,
Зато пленялись каждой новизной,

Зато влюблялись каждою весной,
Легко несли сужденное нам бремя
И относились весело к проблеме
«Быть иль не быть» на сцене площадной…

Светлов, Кирсанов, Луговской, Сельвинский,
Причастные к эпохе исполинской,
Мы возмужали вместе со страной,

Прошли войну и мир, рассвет и полночь
И твердо верили, что ты исполнишь
Всё, что сама сулила нам весной!

10

А то, что ты сулила нам весной,
Сбылось иль не сбылось, уже не помнят
Ни флаги площадей, ни окна комнат,
Ни воздух в окнах, синий и сквозной.

И вот, усыплена голубизной,
Спит наша юность в сборниках двухтомных.
Спит в пиджаках и брюках допотопных,
Спит и не спорит с юностью иной.

Иная юность, выросшая сразу
По зову жизни, а не по приказу,
Без пропусков, вне очереди встав,

Грядет, гудит, грохочет эта смена,
Грядущему диктует свой устав.
Всё сбудется и с нею непременно!

11

Всё сбудется с поэтом непременно!
Заслужит сто венков и сто обид,
И сам чужую старость оскорбит
Своею правдой жгуче современной,

И вспомнит всех погибших поименно,
И скорбный марш погибшим протрубит,
И, наконец, не сломлен, не разбит
Гнездившейся бок о бок с ним изменой,

Пройдет он дерзко сквозь двадцатый век,
Еще безвестный юный человек,
Чье званье — Рядовой, чье имя — Каждый.

Что ждет его — победа иль беда?
В каких туманах перед ним однажды
Пройдут как сон моря и города?

12

Пройдут как сон моря и города
В сверхсильной нереальной синераме.
Освещены всю ночь прожекторами,
Они к утру исчезнут навсегда.

Машин стада и призраков орда,
Герои в драме и кумиры в храме
Всё яростней, и ярче, и упрямей
Свой ужас обнаружат без стыда.

Но гибельность, грозящая планете,
В коротком не вмещается сонете,
Да я и не об этом говорю!

Стоит на страже Муза неизменно.
И по утрам приветствуют зарю —
Со свитком Клио, в маске Мельпомена!

13

Со свитком Клио, в маске Мельпомена!
Всё та же ты, вне моды, вне времен,
Единая под множеством имен
Подруга русских лириков, Камена!

Зла иль добра, смиренна иль надменна,
Твой ясный лик не стерт, не затемнен.
Ты, может быть, сменила сто знамен,
Но это только смена, не измена!

Что ж, я не археолог, не историк.
Мой век педолог, только опыт горек:
Я знал ОТКУДА — отыщу КУДА.

Ничто не пропадет. На каждой тризне
Слагают гимны воскрешенной жизни.
Будь счастлива, Подруга! Будь горда!

14

Будь счастлива, Подруга! Будь горда!
И знай, что это счастье, гордость эта
Есть достоянье твоего поэта,
Есть оправданье моего труда.

А труд не автострада, а СТРАДА,
Не счетчиком исчисленная смета,
Не смирная планета, а КОМЕТА,
Параболой летящая звезда.

Вот наконец-то и пришло веселье,
Которого не знали мы доселе.
Не только руки — губы протяни!

С декабрьской стужей, с майскою грозою
Вошла в сонет четырнадцатый ЗОЯ,
Вот наконец-то, Муза, мы одни!

1967 Красная Пахра

1969–1971