Андрей Ветер-Нефёдов - УБИТЬ СТИВЕНА КИНГА

• Название: УБИТЬ СТИВЕНА КИНГА
• Автор: Андрей Ветер-Нефёдов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Как написать книгу? Как стать писателем? Для многих этот вопрос становится главным из-за выбранного пути и поставленной цели. Многие выдающиеся литераторы рассказывали о сложности писательского ремесла, учили правилам сочинительства, предостерегали от заблуждениях и ошибках, которые приводят в тупик. Вересаев, Горький, Веллер, Бредбери, По, Моэм… всех не перечислить. Эта книга не повторяет сказанное другими авторами, она даёт возможность увидеть творческую лабораторию писателя, увидеть внутренний мир художника. А когда мастер берёт вас за руку и ведёт по тропе своих успехов и ошибок, рассказывая о них честно, непредвзято.

---

Но ведь я писал не для кого-то, а для себя и только для себя. Если это нужно кому-нибудь ещё, я буду рад. И если кому-то интересны индейцы, то кто-то непременно захочет напечатать мои книги. Так и произошло.

В 1997 году в серии «Индейцы Северной Америки» появились сразу три мои книги: «Тропа», «Скалистые горы», «В поисках своего дома». Тираж каждой – 300 экземпляров. На руки мне дали по пять экземпляров. Книги продавались в двух или трёх ларьках по запредельно высоким ценам и не были распроданы. По крайней мере, в 2007 году я увидел на книжной ярмарке человека, который при мне достал из сумки мою «Тропу», изданную в 1997 году, и начал читать. Я, конечно, не удержался и спросил, откуда у него книга. «Купил её недавно на Горбушке, – ответил он, – там есть уголок, где продаются такие книги». Получается, что десять лет спустя после публикации несколько экземпляров этих книжек продолжали валяться под каким-то прилавком. Лишь в 2001 году они были переизданы качественно, красиво, приличным тиражом в издательстве «Детектив-Пресс» и разошлись очень быстро.

ВЫХОД К ЛЮДЯМ

Вот что удивительно: когда вышел этот трёхтомник, на меня накатил страх. Совершенно ясно я понял, что теперь мои слова станут читаемы целым миром, и никто не знает, во что это выльется. То, что прежде казалось недосягаемым и желанным, внезапно сделалось явью. Всё, что создавалось только для себя, в один миг превратилось в общедоступное. Отныне моя любовь, моя боль – всё моё нутро было выставлено напоказ. Меня можно разглядывать, изучать, вертеть так и сяк, придираться, насмехаться, дарить друзьям, ставить на полку, бросать в мусор. И всё это – где-то там, в каких-то чужих комнатах, в чужих кухнях, в чужих спальнях, в чужих душах. Я физически почувствовал, что герои моих книг становятся объектами постороннего внимания, а иногда праздного любопытства. Я сотворил их для себя, потому что мне было плохо без них, без их мира. Они помогали мне выживать и оставаться собой, а теперь в них будут тыкать пальцами, им будут задавать вопросы, с них будут спрашивать, и я не смогу защитить их, не смогу ответить за них (ведь говорят-то они все моим языком, из моего сердца). Моя игра в писательство закончилась, потому что книги начали жить вне меня, стали досягаемы, а это означает, что они будут так или иначе влиять на людей и на всю жизнь.

Мне стало страшно. Потом я привык постепенно к тому, что я (хоть и невидим большинству) открыт для любого, кто раскрывает мою книгу, и что душа моя превращается для каждого читателя в мишень. А потом я свыкся с тем, что многие любители моих вестернов отказываются в руки брать мои книги о милиции, а любители эзотерики шарахаются от книг про индейцев. Меня приучили быть разъятым на части – вопреки моей воле, вопреки моим усилиям, вопреки разуму. Но мне-то хотелось быть Единым, Большим, Разным. А они хотят только какую-то часть меня. Разве не обидно?

Мне удалось поговорить с десятками тысяч людей – не просто поговорить, а заставить их увидеть то, что я показывал им. Нравятся или не нравятся им мои миры – это другой вопрос, но они их видели. И там они видели меня. Я бы никогда не получил такой возможности, если бы не мои книги. Но мне по-прежнему страшно, когда я думаю о том, что книги мои живут своей жизнью и смешиваются с жизнью других людей.

Мальчишкой я мечтал превращаться в ветер и летать сразу всюду, касаться сразу тысяч лиц, тысяч губ, заглядывать в тысячи глаз. Похоже, я стал ветром, но в ином смысле. Я научился проникать в чужие глаза, чужие сердца. Но я не научился видеть их. Они видят меня, читают меня, но я не вижу их…

Блуждая по забытым закоулкам прошлого, я внезапно наткнулся на событие, о котором давным-давно забыл.

Одна из моих сослуживиц была знакома с Анатолием Павловичем Злобиным, известным советским писателем, и предложила ему подборку моих юношеских опусов. Прочитав их, Злобин решил познакомиться со мной. Ему понравилось! Он заинтересовался! Он пригласил к себе домой. Я пришёл, и мы долго разговаривали. Он восторгался моими зарисовками, которые, как мне казалось, не представляли в действительности ничего особенного. «Губы медленно раздвинулись, изо рта вывалился яркий оранжевый апельсин. За ним появился второй, третий. Они падали изо рта на стол и прыгали друг за другом, как мягкие резиновые мячики…»

– Это же сюрреализм! – восклицал Злобин. – Чудесно! Я постоянно твержу моим студентам, что жизнь сюрреалистична, надо только уметь увидеть это.

Он сделал несколько замечаний, и я до сих пор помню их – настолько они точны и просты.

– Вот вы пишете, что стрелки часов продвигали время вперёд, – говорил Злобин. – А я бы употребил «проталкивали» вместо «продвигали». Улавливаете разницу?

Он не навязывал, не принуждал, не ломал. Только предлагал. И я жадно внимал его словам. А потом он сказал, что готовит сборник молодых авторов, посвящённый Москве.

– Напишите рассказ, наблюдение, размышление, – предложил он. – У вас интересно получится. Мы опубликуем.

Я обещал подумать, но ничего не написал и даже не пытался. В то время я мечтал снимать кино и о литературе, как о профессиональном поприще, не думал вовсе. А какой был шанс! Какая протекция! Дверь сама распахивалась передо мной, однако я не шагнул в неё… Услышав предложение Злобина, надо было вспомнить о «предначертанном» и ухватиться за протянутую мне руку знаменитого писателя. Я не ухватился.

За ошибки приходится расплачиваться.

Через несколько лет страну начала сотрясать перестройка, многое изменилось. Я поступил во ВГИК, работал режиссёром на Российском телевидении и понемногу продолжал мои литературные эксперименты, особенно не мечтая о публикациях. Лишь изредка я ходил по издательствам, робко показывая мой первый роман «В поисках своего дома».

– Вы уже печатались? – слышался всюду один и тот же вопрос.

– Ещё нет.

– Извините, но мы работаем только с публиковавшимися авторами.

– Но вы хотя бы для приличия взгляните на мою книгу.

– Извините…

Многое изменилось после крушения СССР, но только не привычка редакторов давать пинка молодым авторам, только не привычка ядовито улыбаться в лицо…

И всё же в сентябре 2001 года к читателям пришли сразу три моих книги. Я принял это как должное. Не праздновал и, насколько помню, особенно не радовался. Просто случилось то, что должно было случиться – меня стали печатать. О журналах и газетах я уже не думал, никуда себя не предлагал, да и предлагать-то было нечего. Журналистикой не занимался.

Но однажды я случайно попал в газету «Литературная Россия». Собственно, шёл я не в «Литературную Россию», а в «Мир Севера». Про этот журнал я услышал от профессора Ващенко на одном из семинаров по индеанистике. Александр Владимирович Ващенко читал мою повесть «Грозовое лето» о молодой хантыйской шаманке и порекомендовал обратиться с ней в «Мир Севера». Я обратился и попал в доброжелательные редакторские объятия Вячеслава Огрызко. Повесть ему понравилась, и «Грозовое лето» вышло в первом номере 2002 года. Если бы я умел выразить словами удовольствие, полученное от прикосновения к страницам того журнала – плотным, глянцевым, красивым! Я был счастлив…

Вячеслав Вячеславович – человек уникальной работоспособности. Иногда мне кажется, что он знает о литературе всё и может написать сотни томов про любого писателя. И ещё он обладает удивительным даром уговаривать.

– Может, напишете о Молдановой? У нас готовится книга о хантыйской литературе.

– Я не читал Молданову.

Огрызко тут же подсунул мне журнал с рассказами Татьяны Молдановой.

– И ещё я принесу вам книгу Еремея Айпина, – добавил он.

– Но я не умею…

– Всё получится, вы просто рассказывайте, понравилось вам или нет. Поделитесь своим мнением…

Он говорил и говорил, и мне почему-то показалось, что я не имею права отказать.

Разок написал для газеты, другой разок написал… Не уверен, что мои статьи заслуживают похвалы, ведь журналистика – совсем другая область. Я чувствую себя неуверенно на её территории. Что ж, каждому своё…

Одним из самых важных для меня событий 2002 года была публикация повести «Эон памяти» в «Литературной России». Её печатали с продолжениями в нескольких номерах. Это был важный опыт для меня: очень уж много личного было в этой повести, слишком много моей боли, слишком много безнадёжности в моих воспоминаниях об отце. Но у меня не было больше сил втискивать моё прошлое в потаённые уголки моего сердца. Опубликовав «Эон памяти», я предоставлял читателю возможность судить не столько о моих литературных способностях, сколько о моей жизни. Я обнажился полностью. То было очищение, а не творчество.

Глядя на газету с «Эоном», я физически ощущал, как читатели держат мою жизнь в руках, скользят по ней глазами, вчитываются в неё, ощупывают, взвешивают, покачивают головами. И дело не только в том, что я рассказал о проблемах в моей семье, я рассказал также и о разведке, теме почти всегда закрытой. Мало кто берётся за мемуары в сорок лет.