Джуд Морган - Тень скорби

• Название: Тень скорби
• Автор: Джуд Морган
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”»
• Жанр: Проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9910-1092-4

Роман рассказывает о жизни Шарлотты Бронте. На пути к признанию и известности ей пришлось пройти через тяжелые испытания — бедность, несчастную любовь, смерть близких… Однако она сумела осуществить свою мечту — стала одной из самых популярных писательниц. До сих пор остается загадкой, что питало ее страстное воображение…

---

Однако улыбнулся, и она, привыкшая смотреть на вещи реалистично, увидела в этом сочетание целительного действия времени и счастья во втором браке. Но она знает, что тени никуда не делись. И кому лучше знать об этом, как не мадам Кларе Зое Хегер, у которой каждый месяц бывает то, что она мысленно называет неприятными ночами — ночами, когда она просыпается в поту от кошмарных снов о хаосе и гибели, когда ей приходится вставать, зажигать лампу и проверять, все ли в порядке, когда она жадно вслушивается в дыхание детей, а пальцы напряженно ощупывают замки. Хорошо, что Константин спит крепко.

Его собственные тяжелые времена может вернуть к жизни самая незначительная мелочь — грустный анекдот, потревоженное воспоминание о том, как он внезапно оказывается на дне колодца, так что его стоны едва различимы наверху. Тогда даже вера не спасает его. Тогда есть только мадам Хегер.

— Ах, милая, я не должен этого говорить, но жизнь черна — черна! — шепчет он; и она прижимает к груди его взъерошенную голову, позволяет поплакаться. Ибо мадам Хегер уже давно распознала существенную разницу между мужчинами и женщинами. Когда женщины оставляют детство позади, это навсегда. Она наблюдала, как это происходит в ее классах: дело необязательно в половой зрелости, хотя иногда причиной является именно она. Это как пересечение, как переход с моря на сушу. Но мужчинам хотя бы изредка необходимо возвращаться в детство. Нужно позволять им это. Иначе они станут какими-то закрытыми, сбитыми с толку. В конце концов, это не так уж трудно, и они за это очень благодарны. То же самое, во многом, и с сексом: почти жалко смотреть, насколько отчаянно они нуждаются в такой заурядной вещи. Можно подумать, что даришь им целое состояние.

Итак, помимо множества прочего, их объединяет она — тьма внутри. Однако Константин этого не знает, потому что Клара свою тьму предпочитает прятать. Она предпочитает быть настороже, спокойно наблюдать с высоты. Она любит его — не безумно, не всепоглощающе, ибо это было бы опасно: она любит, как голландский художник рисует[85]. А это, в том числе, означает, что она высматривает опасности на пути избранника. Знает его лучше, чем он знает самого себя.

С самого начала он всегда производил глубокое впечатление на тех девушек из пансиона, которых брался учить. Не мудрено: его стиль обучения — мощный, эмоциональный. Она даже не пыталась возражать против подобных симпатий. Они молодые девушки, а молодым девушкам свойственно идеализировать. Это никогда не заходило дальше, да этого и не приходилось ожидать: он гораздо старше и его никак нельзя назвать красивым в обычном понимании слова. Тем не менее она была настороже.

Потому что никогда не знаешь, что может прорваться. Есть в нем такая черта — вовсе не плохая, — скорее связанная с беспомощной щедростью. Она знает историю его отца, который был самым богатым ювелиром в Брюсселе, пока не одолжил огромную сумму денег другу, попавшему в отчаянное положение, а назад так и не получил ее. Есть в Константине эта широта чувств: вероятность, что он может катастрофически щедро сделать что-то себе в ущерб. Она всегда помнит тетю Анну-Мари. Стоит только выдать лицензию — и отозвать ее уже не получится.

Итак, трудный вопрос, касающийся мадемуазель Бронте. Мадам Хегер питает к ней симпатию, восхищается ее мужеством и интеллектом, желает ей добра. Но: мадам Хегер знает, как распознать искру революции.

Береги, сохраняй. Она истинная реалистка в том, что способна трезво оценить саму себя. Вскоре после того, как мадемуазель Бронте возвращается в пансион одна, без сестры, мадам Хегер обнаруживает, что беременна в пятый раз. Да, Константин обожает детей и доволен. Однако вынашивание детей сказывается на фигуре и настроении, а мадам Хегер пятью годами старше мужа. Мадемуазель Бронте нет еще и двадцати семи, и, хотя красавицей ее не назовешь, она респектабельна и стройна. Так должен рассматривать ситуацию реалист: сложить все эти факты, один к одному. Если бы это было все, не возникло бы нужды для более пристального надзора — столь незначителен риск.

Но есть еще кое-что. Когда сестры Бронте только приехали, мадам Хегер дала им характеристику: они, мол, выглядят так, будто готовы пойти на плаху. «Ради чего?» — спросил тогда Константин. Что ж, теперь она знает ответ.

В случае с мадемуазель Шарлоттой — ради тебя.

Однако она никогда не скажет ему этого, и, что более важно, он никогда не должен догадаться сам. Дело не в том, что она ему не доверяет. Но он мужчина и сын своего отца, и существует вероятность, что он может широчайшим щедрым жестом отдать не состояние, но самого себя.

«Я работала для этого. Я ценю это. Я не позволю поставить это под угрозу. Не только брак и семью, но и школу. Репутации пансиона Хегер никогда еще не касалась даже тень скандала, и если это случится, школа потерпит крах…»

Она не сомневается, что Константин не знает, что делает, когда делится с мадемуазель Бронте откровениями, хвалит ее достижения, дарит книги. Он просто ведет себя так, как для него естественно. Но теперь, когда мадам Хегер начала замечать трепетное молчание и внезапные паводки слов у мадемуазель Бронте, пустой, безжизненный взгляд, который она обращает на всех остальных в пансионе, и то, как этот взгляд вспыхивает, когда появляется Константин, необходимо спросить себя: знает ли мадемуазель Бронте, что делает?

Что ж, хотелось бы верить в лучшее. Мадам Хегер, твердая сторонница женского образования, является верным другом своего пола. Тем не менее жизнь привела ее к выводу, что мужчины часто пробираются на ощупь в тумане стремлений или двигаются подобно лунатикам, тогда как женщины знают, очень хорошо знают, что делают.

— Интересно, что именно в карнавале так решительно вам не понравилось? — смеется месье Хегер, когда они сворачивают на Руи-де-Изабель. — В вас просто говорит протестантка[86]? Не берите в голову. Простите, что прогулка оказалась неприятной.

— Что вы, что вы. Разве создалось такое впечатление? Я очень благодарна, месье, что вы показали мне карнавал. Это весьма поучительно, — говорит Шарлотта.

Он снова смеется.

— Эффект, диаметрально противоположный ожидаемому. Карнавал — это когда срываются с цепи и отпускают поводья. Когда все переворачивается с ног на голову. Традиция l’abbé de liesse — несомненно, даже в Англии…

— Владыка буянов[87], да. Я понимаю. На самом деле мне нравится Владыка буянов; думаю, из всех владык я последовала бы за ним. Полагаю, меня отвращает… Но, боюсь, я оскорблю вашу веру, месье.

— Моя вера тысячу раз непоколебима, — заявляет месье Хегер, хотя его подбородок подскакивает вверх, а зубы сильнее сжимают сигару.

— В общем, это что-то вроде лицемерия…

— Ха! — Растянувшиеся в улыбке губы, нахмуренные брови, причмокивание.

— Я не знаю, как иначе это выразить. Грядет Великий пост, когда вам всем придется терпеть лишения, а вы устраиваете пиршество, во время которого предаетесь всяческим утехам. Но ведь весь этот маскарад и обжорство не что иное, как признание, что Великий пост не имеет смысла. Если собираетесь смирять плоть и считаете, что это хорошо, делайте это последовательно. А не потому, что так написано в каком-то бессмысленном календаре.

— Значит, мадемуазель Бронте, вы полагаете, что за пределами вашей личной совести нет никаких нравственных или духовных авторитетов?

— Да. И это, на мой взгляд, является определением протестанта. Простите, месье Хегер, мы опять вернулись к старым баррикадам.

— Нет, нет, нет, я просто-таки очарован. Во мне все решительно восстает против ваших слов. Но когда их говорите вы, я должен уделить им внимание. Должен бросить оружие, отстегнуть нагрудник доспехов и пойти им навстречу с раскрытой грудью.

— Фи, месье, если бы вы использовали эти фигуры в сочинении, мне пришлось бы, на ваш собственный манер, свирепо нацарапать на полях: «Притянутый за уши образ, избавьтесь от него».

— Я действительно настолько суров? — Он качает головой и грустно улыбается. — Не отвечайте. Но карнавал, знаете ли, эти маски… разве это не чудесный выход эмоциям, хотя бы время от времени? Быть в маске, быть другим, быть — на украденный, но дозволенный миг — не самим собой?

Шарлотта устремляет взгляд вдоль резко очерченного желоба улицы, ведущей к пансиону Хегер.

— С какой стати вам может захотеться побыть не самим собой, месье Хегер?

— Вы ошибочно принимаете общее утверждение за частное.

Он шагает вперед, оставляя за собой дым сигары.

— Нет, постойте, думаю, это звучит чудесно, но ведь потом все равно придется возвращаться к своему настоящему «я».

А на самом деле она думает: «Как чудовищна нижняя часть лица, закрытого маской. Сверху все стилизовано и гладко вылеплено, а внизу видны подбородки, трясущиеся на шарнирных челюстях. И эта влажная сморщенная жадность красных ртов».