Пётр Столповский - Дорога стального цвета

• Название: Дорога стального цвета
• Автор: Пётр Столповский
• Издательство: Коми книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1984

Книга о детдомовском пареньке, на долю которого выпало суровое испытание - долгая и трудная дорога, полная встреч с самыми разными представителями человеческого племени. Книга о дружбе и предательстве, честности и подлости, бескорыстии и жадности, великодушии и чёрствости людской; о том, что в любых ситуациях, при любых жизненных испытаниях надо оставаться человеком; о том, что хороших людей на свете очень много, они вокруг нас - просто нужно их замечать. Книга написана очень лёгким, но выразительным слогом, читается на одном дыхании; местами вызывает улыбку и даже смех, местами - слёзы от жалости к главному герою, местами - зубовный скрежет от злости на некоторых представителей рода человеческого и на несправедливость жизни. Книга основана, как говорил автор в своём интервью, на абсолютно реальной истории, услышанной из уст человека, пережившего все те события и ставшего прообразом главного героя. На основе книги, как мне думается, можно было бы снять замечательный фильм для молодёжи (и не только) в жанре дорожного приключения, но с одной оговоркой - для молодёжи 70-х - 80-х годов прошлого века; современным молодым людям, как мне кажется, это было бы неинтересно, а многое - и непонятно. К примеру, кто нынче вспомнит, что аббревиатура ФЗО означает "школа Фабрично-Заводского Обучения"... Надеюсь, мой труд по продлению жизни этой книги не пропадёт даром. Приятного чтения.

---

— Погрейся, Юрик, пусть дых попривыкает, а то долго не выдержишь.

Семен Мироныч уселся на лавку и стал рассказывать про шахту, поселок и про то, как тоскливо быть на пенсии. Хорошо хоть его частенько зовут в мастерские на подмогу. Никогда не отказывается, потому как «слесарное дело — это же сласть для души».

— Копи наши знаешь почему Каримскими прозывают? В старые времена охотник тут был — Карим. Развел он в этом месте костерок, камни под котелок подставил, а они возьми да и загорись. Уголь, значит. Вот люди и уважили охотника — копи эти Каримскими стали звать... Попривык, Юрик? Ну, теперь с богом. Здоровее баньки, скажу тебе, ничего на свете нету. Кто в баньке парится, в тот день не старится. Во как! Деды наши знали, что говорили.

Семен Мироныч, видимо, решил управиться с племяшом своего побрательника по-свойски. Он загнал его на выбеленную жаром полку и начал охаживать распаренным веником. И похлещет, и потрусит им над спиной, и так, и этак пришлепнет. В его руках веник словно бы танцует. Семен Мироныч, видать, большой мастер пар в кожу вгонять.

Зуб впервые попал в деревенскую баню. И в детдоме, и в училище обходился городскими, с бетонным полом и такими же лавками. В этих городских банях простыть было не мудрено, а попариться — дело сложное. А тут Зуб попал в настоящий ад. Сознание его мутилось, но он мужественно выносил пытку зноем. Были минуты, когда он переставал понимать, где пол, а где потолок. Казалось, что его тело, сделавшись невесомым, клубится вместе с паром и липнет к седому от зноя потолку.

А Семен Мироныч чувствовал себя как рыба в воде. Он сыпал шутками-прибаутками, по-детски звонко смеялся над тем, как разобрало Юрика, и все выпаривал, выпаривал из него «усталь», накопившуюся за дорогу. И дорога казалась теперь Зубу кошмарным сном, но никак не явью, испытанной на собственной шкуре. И все — и пар, и веник, вытанцовывающий на его спине, и сам старик — все казалось нереальным. Словно и взаправду шло новое нарождение на свет Юрия Зубарева, который с этого второго захода должен получиться гораздо лучше, правильнее.

Между делом Семен Мироныч рассказывал про своих сынов. Трое их у него.

Голос старика долетал как сквозь сон:

— Ладные ребяты вышли, ей-ей не хвалюсь... Ну-ка я еще наддам.

На раскаленных камнях рявкнуло, и Зуба снова закружило где-то под потолком.

— Разбрелись мои ребяты, каждый себе дело высмотрел. Николай по Тюмени ходит, нефть ищет. Я говорю, какую ж вам еще прорву нефти надо? А он мне: все сгодится, папа. Мы пока, говорит, стучимся в недры, погоди, еще двери откроем, зальем. Во как! В самую, значит, утробу норовят. А Борис — и чего ему далось! — на Дальнем Востоке сайру ловит. Как остался там после армии, так и завяз в этой самой камсе. Трудно, спрашиваю? А что б, говорит, понятно было, так труднее не бывает ни на суше, ни на воде. Да какая ж сатана тебя держит, на воде-то? А та, говорит, сатана, которую мы в банки закручиваем

да вам на стол подаем. Вот и потолкуй с ним... Юрик, что это с пятками у тебя?

— Не знаю, — ворохнул Зуб непослушным языком. — От пота, наверное.

— А и верно — от пота. Не разувался, поди. На фронте в летнюю пору у нас бывало такое. Как, понимаешь, известкой.

Зуб вспомнил меловые горы. Там тоже известку делали.

— Ничего, это быстро проходит. Хозяйке надо сказать, травку чтоб заварила... А меньшой — Ленька-то — отслужил и при мне остался. С Палычем по механике работал. Дядька твой, можно сказать, все, что сам знал, в него переложил. Уж так он хотел Леньку механиком сделать — на шаг от себя не отпускал. Им с Прасковьей бог детей не дал, так он... Я иной раз сам себе думаю, чей же есть Ленька — мой или его сын? Во как! Ну, парень стал мастер хоть куда. А весной задурил. Услышал про ГЭС, и не удержишь. Шахта, говорит, ваша, неперспективная, нечего мне тут с вами толочься... Ты, поди, тоже слыхал про Саяно-Шушенскую? Тут она, под боком, считай. Как мы с Палычем не воевали, все ж утек Ленька. Да и не очень воевали, чтоб не соврать. Больно стройка интересная, мы ж разве не понимали. Сами бы... хе-хе... стреканули туда, годы вот только... А мать, та прям под замок грозилась посадить. Третьего, говорит, никуда не пущу. Во как!

Семен Мироныч еще наддал жару, от которого и так уши заложило. Первый раз, говорит, тяжко, а во второй раз сам побежишь.

— Вот приезжает Ленька на выходные, я спрашиваю: куда ж тебя, беглеца, приняли? В гарем, говорит, приняли. Лекарем. Как так — в гарем?! Ты мне, отцу, не морочь, а прямо отвечай: к какому делу пристал? А он, так его и вот этак, закатывается: не боись, говорит, по женской части я не механик, я механик по машинам. Работаю, говорит, в авторемонтных мастерских, если сокращенно, то получается «Аремм». А там все гаремом мастерские эти называют. Так что все в порядке, как у нас в танковых войсках. В танковых он служил... Юрик! Да тебе не дурно ли?

— Нет, мне ничего.

— Как ничего — разморило, гляжу, вконец. Ну-к, я тебя окачу,

Семен Мироныч хлестнул по его раскаленному телу несколькими ковшичками холодной воды, от которых Зуб и не дрогнул. Казалось, обложи его льдом, только приятно будет.

— Сядь пониже, отдышись, — сказал старик. — Я скоренько.

60

Минут через двадцать они вышли из бани. Зуб диву давался, как легко он нес свое тело, которое два часа назад казалось чугунным, и подламывало ноги. В голове, как только он вдохнул свежего воздуха, сделалось на удивление ясно. Мысли стройные, упругие.

— Хозяйка моя уж хлопочет — гостя учуяла, — кивнул Семен Мироныч на трубу, из которой вился дымок. — Ну-ка, чем она нас употчивать будет? Поднялся Зуб на крылечко вслед за стариком и сробел. Как хозяйка посмотрит на его появление, да еще в одежде ее сыновей? Очень неловко он чувствовал себя в ней. Неловко еще и потому, что сыновья, видать, ребята крупные — штаны были настолько просторные, что норовили свалиться. Приходилось придерживать их одной рукой. А в рубаху три таких, как Зуб, вошли бы. Сибирские люди.

Пока он топтался на крыльце, Семен Мироныч уже входил в дом.

— А где гостя оставил? — послышался хозяйкин голос.

— Юрик! — окликнул старик. — Иди познакомься.

Куда ж теперь деваться... Придерживая штаны и от этого еще больше стесняясь, Зуб вошел в дом. Его улыбчиво встретила полная женщина. Лет ей было, должно, меньше, чем старику.

— С легким паром вас! — Она слегка поклонилась и подала руку, быстро вытерев ее о передник. — Мария Осиповна я, знакомы будем.

— Юрий, — неловко принял он хозяйкину руку.

— Ну, мать, в жизни б тебе не догадаться, кто это есть! — нетерпеливо заговорил Семен Мироныч. — Помнишь, Василий про племяша своего рассказывал? Юрик-то! В детдоме который...

— Господи! — всплеснула полными руками хозяйка. — Сыночек ты мой! Как же ты не застал дядю своего! Ведь один ты у него был, одинешенек!

Обняв Зуба, она затряслась в плаче, и все причитала, заливала слезами уже не единожды оплаканное горе. Зуб стоит, не шелохнется и чувствует, как у самого глаза горячими сделались, вот-вот слеза оттает. Хочется ему обнять хозяйку Марию Осиповну, да не смеет.

А Семен Мироныч посуровел. Переминается рядом с ноги на ногу. Моргнул, порассматривал потолок и грубовато заговорил:

— Ну хватит, мать, хватит. Ты ж знаешь, не люблю я этого. Кормить надо парня, с дороги он. А ты слезами угощаешь. Вон одежонка ему вроде как великовата... Слышь, мать. Что сталось, говорю, того не перекроишь.

Мария Осиповна отстранилась от Зуба, оглядела его с укором, сквозь слезы сказала:

— Ты ж Николаево взял! Ленька-то поменьше ростом, нашел бы его одёжу.

— Найди у тебя, попробуй.

— Или не знаешь? В сундуке, в сенях. Откроешь, и по правую руку.

Они, видно, оба рады были отвлечься на одежду, и спорили о ней так, словно это сейчас самое важное.

— Иди, Сень, иди поройся. Прям нехорошо ты его нарядил. А у меня уж все готово.

Семен Мироныч вышел, бормоча о том, что главное для женщины — набить дом всякими тряпками, из-за которых невозможно найти то, что требуется. И бормотал он, опять же, для того, чтобы подальше уйти от темы, которая заставляет так пристально разглядывать потолок.

Только теперь Зуб обратил внимание на то, что из кухни бьют мощные волны вкусных запахов. Его закачало на этих волнах. После бани голод усилился многократно, до дурноты и резей в животе, до постыдного желания рвануться навстречу запахам и схватить что-нибудь прямо с огня.

Причитая и жалея Зуба, расспрашивая его об училище, о дороге, хозяйка накинула на стол в горнице свежую скатерть и расставила тарелки. Семен Мироныч принес одежду из сеней. Зуб пошел в соседнюю комнату переодеваться. Другие брюки были намного меньше, но и они плохо бы держались, не разыщи хозяин запасной ремень.

— Мужчины, рассаживайтесь! — позвала Мария Осиповна.