Ян Линдблад - В краю гоацинов

• Название: В краю гоацинов
• Автор: Ян Линдблад
• Издательство: Издательство "Знание"
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1976

Книги и фильмы шведского ученого и путешественника Яне Линдблада известны далеко за пределами Скандинавии. Главы, которые вошли в эту брошюру, взяты из его книг "Путешествие к красным птицам" и "Мой зеленый рай". Название второй книги полемическое — область дебрей в бассейне Амазонки часто называют "зеленым адом". Ян Линдблад считает ее раем для разных животных и призывает человека не губить этот рай.

---

Слово «гайана» на языке индейцев означает «страна вод». Меткое название для влажного горного края, изрезанного бурными реками, которые знамениты водопадами. Известный Кайетур — высота падения 226 м, в пять раз больше Ниагары — один из красивейших водопадов в мире, но в труднодоступных уголках страны есть еще более высокие, хотя и менее известные водопады. Один из них достигает в высоту 600 м — в сезон дождей. Кончаются дожди, и водопад пересыхает.

Плоскогорье, над которым мы только что пролетели, с октября по май играет роль огромной промокашки. Но и сухая сейчас равнина заслуживает названия «страны вод» с мая по сентябрь, когда проливные дожди превращают ее чуть ли не в сплошную лужу.

Вдоль рек внизу тянутся ленты растительности, тут и там они раздаются вширь, образуя небольшие леса; не трудно сообразить, что это связано с низменностями, где влага задерживается подольше. Для возделывания саванна не перспективна. Здесь только скот пасти, да и то хорошо, если на квадратном километре прокормишь десять голов скота; в приморье на такой же площади можно держать и сто голов, и больше.

Самолет делает широкий вираж, и мы можем полюбоваться скользящей вдали могучей грядой гор Кануку. Они разделяют северные и южные саванны. Кстати, в этих горах водятся «золотые петушки», ради которых я затеял экспедицию.

Внезапно внизу возникает кучка строений. Маленький поселок у пограничной реки Такуту — Летем, куда со всей округи пригоняют скот для забоя. Рупунуни можно назвать «мясной лавкой» Гайаны; самолет обеспечивает надежную связь со всеми областями страны. На много месяцев и для меня Летем станет связующим звеном с цивилизацией.

«Дакота» с жалобным скрипом садится, пассажиры отстегиваются от предохранительных ремней, распахивается дверь, в кабину врывается волна зноя.

Здравствуй, Рупунуни!

Встречи с анакондами

В серии экспериментов в лаборатории Стокгольмского университета в 1962 — 1964 гг. мне удалось с большой точностью замерить силу света, при которой сетчатка некоторых шведских сов начинает воспроизводить четкую картину. Цифра для каждого вида была контрастной, позволяя расставить их по световым ступенькам. Подобно тому, как сове нужен какой–то минимум света, чтобы охотиться, так и дневные птицы должны ясно видеть окружающее, чтобы отважиться петь. Очевидно, их тоже можно расставить по световым ступенькам согласно медленно нарастающей силе света на пороге ночи и дня. Совсем как в настоящем концерте, можно выделить части симфонии по типичным птичьим голосам; исполнители группируются по своей восприимчивости к свету.

Так же обстоит дело и в Южной Америке — с той разницей, что там светило выкатывается из–за горизонта гораздо быстрее и ступеньки видов оказываются намного короче. Гимн солнцу быстро достигает полной силы и очень скоро стихает, и отдельным голосам тесно в общем хоре.

Чтобы проследить за стремительным чередованием птичьих голосов и записывать их на пленку, я ставил свою палатку на лесных тропинках. Тонкие стены позволяли мне слышать не только ночные и утренние голоса, но и шорохи, по которым можно узнать вышедших на прогулку млекопитающих. Правда, пумы и ягуары меня не навещали, хотя я, судя по всему, работал в их угодьях, и все же каждую ночь выдавались увлекательные часы для любителя распознавать звуки. Заодно я развлекался тем, что дразнил козодоев, сов, тинаму[3] и потто[4], которым никак не удавалось выяснить, где же прячется «соперник». Порой ответы на мой вызов звучали прямо над палаткой, а красноногий тинаму готов был даже зайти внутрь.

Но, конечно, не все шло гладко. Тысячи помех, которыми всегда полны родные северные леса, — шорох листьев, внезапные порывы ветра, то да се, — все это налицо в полной мере и здесь.

Ариваитава — гора ветров — оправдывала свое название. В мертвой ночной тишине вдруг рождался нарастающий шум. Проследить за его направлением было очень удобно с помощью параболического звукоуловителя. У ветра была своя определенная магистраль. Вот опускается, слегка петляя, вниз по склону… Примерно через полчаса он добирается до меня. Поставишь палатку в стороне от его трассы — все кончается благополучно, но если забудешь об этом, окажешься на его пути, того и гляди, придется сдирать палатку с кустов. Заслышав знакомый шум, я уже знал, что Эол выслал своих ребят в ночной обход, можно упаковывать звукозаписывающую аппаратуру до другого раза.

А многочисленные насекомые… Назойливый стрекот какого–нибудь представителя саранчовых или зудение цикады невероятно усиливается «параболой» и забивает даже весьма голосистых птиц. И не так–то просто изменить прицел. Дома запросто прыгаешь через камни и ветровал в просторном, светлом лесу, подбираясь к пернатому певцу; в Южной Америке совсем другое дело: тут ставь палатку да приманивай имитацией.

В одно прекрасное утро все было, как надо. Безветрие, изумительный птичий хор, запись шла как по маслу. Прошло некоторое время прежде чем я заметил, что чего–то недостает. Не хватало партии петуха.

А когда я через некоторое время вернулся к хижине, неся рекордер и «параболу», оказалось, что сей солист замолчал раз и навсегда. Он лежал неподалеку от жилья, выставив вверх одно крыло под неестественным углом. И вместе с ним лежала завитая в несколько колец анаконда. Наш трубадур, как говорится, отдал богу душу, и, честно говоря, я об этом отнюдь не пожалел. Одной помехой меньше!

Вообще же анаконда зря старалась, заглотать петуха она не смогла, в ней было всего–то немногим больше двух метров. Впрочем, даже у небольших анаконд мышцы достаточно мощные. Тайни Мактэрк потерял одну собаку только потому, что она решила потягаться с «водяной змеей» длиной меньше метра. Одной петли вокруг шеи оказалось достаточно, чтобы задушить бедняжку.

Поскольку было совершенно очевидно, что петух не пролезет в змеиную глотку, я вмешался и распутал петли. После чего взял кинокамеру и змею и отправился к обмелевшему ручью. Мне много раз доводилось снимать анаконд и на воде, и под водой, однако я был готов истратить несколько метров пленки на сей красивый экземпляр.

В это утро я еще не успел поздороваться с нашей выдрой, и вскоре она явилась на свидание со мной, громко крича свое «виа». Анаконда лежала на песке, я приготовился снимать, как она с присущим виду изяществом заскользит в воду. Выдра частью плыла, частью скакала вниз по ручью, и я нажал спуск, запечатлевая интересную встречу. Вот выдра заметила змею и стала приглядываться к ней с разных точек, приближаясь шаг за шагом. Внезапно анаконда заструилась прямо к выдре. На самом деле целью ее движения были кусты позади зверька, но тот оказался на пути, и последовал мгновенный выпад змеиной головы. Она чуть не схватила выдру за морду. Пораженная таким оборотом, выдра бросилась наутек.

Крупная анаконда — опасный противник для выдры, мощные мышцы змеи вполне могут придушить четвероногую обитательницу вод. Тем не менее мне приходилось слышать, будто несколько гигантских выдр совместными усилиями способны все же одолеть даже крупную анаконду.

Случай этот подсказал мне одну мысль. Что, если провести эксперимент: свести анаконду с прирученными нами представителями разных видов млекопитающих и посмотреть, как они себя поведут?

Первым подвергся испытанию мой друг ошейниковый пекари[5]. Надо сказать, пекари пользуется недоброй славой, индейцы с великим почтением относятся к его острым клыкам. Куш–куш был главарем нашего маленького зверинца. Он бесцеремонно отнимал еду у других, сам же никому и крошки не уступал. Зарычит, зацокает зубами — не подходи! Этот нахал позволял себе забираться в хижину или на кухню и воровать у нас еду со стола. Чтобы прогнать «зверя», мы вооружались метлой, которую он с детства боялся как огня. Стоило только взмахнуть ею, как он обращался в бегство. Правда, я предпочитал другой способ — возьму кусок хлеба и ласково зову: «Куш–куш». И он послушно семенил за мной.

Куш–куш вообще очень любил меня. И я привязался к нему тоже. Я бы мог и полюбить его, если бы не запах, а попросту — вонь. Стадо пекари распространяет вокруг страшное зловоние, и не надо быть Тарзаном, чтобы выследить его по запаху.

Когда Куш–куш навещал меня на каком–нибудь из моих постов в лесу, он обычно тыкался мне в ногу своим плоским рылом — «целовал». И замирал в этой позе, пока я, смилостивившись, не принимался почесывать его щетинистую спину. Тотчас спинная железа выделяла жидкость молочного цвета, и Куш–куш, блаженно улыбаясь и скаля свои острейшие желтые клыки, мешком шлепался на землю.

Ошейниковый пекари не столь крупный и агрессивный, как белобородый; стадо этих животных редко превышает десяток особей. Белобородый пекари покрупнее, и сотенные стада этого вида яростно атакуют любого врага. Они способны даже окружить и разорвать клыками на куски ягуара. Недаром индейцы, заслышав характерное хрюканье и стук копыт, спешат залезть на дерево.