Г Метельский - По кромке двух океанов

• Название: По кромке двух океанов
• Автор: Г Метельский
• Издательство: Мысль
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1978

Путешествие по Северу и Востоку России 1978 г.

Автору, писателю и путешественнику, довелось проехать вдоль северного и восточного побережья нашей страны. Обо всем увиденном - о природе, о новых городах, о людях, осваивающих эти суровые края, - он рассказывает в своей книге.

---

Еще более удивительным было путешествие по кромке Ледовитого океана, которое предпринял Глеб Леонтьевич Травин. В ноябре 1929 года он отправился в путь на велосипеде и за полтора года проехал на своей нехитрой машине сорок тысяч километров — от Кольского полуострова до поселка Уэлен на Чукотке. Отважного путешественника на каждом шагу подстерегали опасности — встречи с медведями, полыньи, страшные морозы и страшные ветры. Однажды он вмерз в лед, когда спал, и с величайшим трудом освободил себя из ледяной гробницы… Сам себе ампутировал в чуме обмороженные пальцы на ногах… Однажды обессилел до такой степени, что на него напал голодный песец.

Насколько же остро такие люди, как Буторин и Травин, чувствовали природу Арктики, какую уйму необычного в обычном, повседневном подметили они, какими удивительными открытиями и встречами обогатили себя!

Увы, мне это не дано. Меня несет с запада на восток не баркас «Щелья» под оранжевым парусом и не ярко-красный велосипед с блестящими никелированными спицами, а прозаический, ставший обыденным в Арктике самолет гражданской авиации, совершающий регулярные рейсы между Москвой и Тикси. Не дано…

Но тут, обгоняя грустную мысль, спешит на выручку другая. Разве и при таком способе передвижения ты не испытываешь прелесть новизны, радость познания, чувство приобщения к природе, необычной для жителя средней полосы России? А что касается комфорта, порожденного современной цивилизацией, то неужели это плохо, что он есть, что входит в быт? Так и в отношении интересных людей. Шансы встретиться с ними, ей богу, не зависят от того, каким образом ты передвигаешься по планете. Более того, чем подвижнее человек, тем больше у него возможностей таких встреч. Кажется, Гете сказал: «Каждый человек есть неповторимое чудо». В обыкновенной и в то же время необыкновенной Арктике это определение великого поэта звучит особенно современно и верно.

…С высоты семи километров даже в безоблачную погоду нельзя различить детали на земле, а сейчас по небу бегут холодные, с темными краями облака. Пилоты не любят врезаться в них и, если представляется возможность, обходят их стороной. По тундре от этих облаков медленно плывут тени. Внизу пусто, дико, голо. Большие тундровые озера кажутся маленькими лужами, а реки напоминают витиеватые вензеля, которыми писари украшали в старину заглавные буквы. То тут, то там белеют пятна снега. Наверное, за время моей летней поездки мне так и не удастся увидеть пейзаж без снега: не успеет растаять прошлогодний, как придет пора выпадать новому.

Потом земля и вовсе закрывается тучами, и уже под нами только освещенная ярчайшим солнцем сияющая всхолмленная равнина. Любопытно, развеются ли тучи, когда мы будем подлетать к Хатанге, оправдает ли она характеристику, которую ей дали полярные пилоты: «Самый гостеприимный аэропорт Арктики»? Это в отношении летной погоды. Не принимает ветреный и туманный Диксон, не принимают Тикси, Нордвик, Норильск, Чокурдах, порой бывает так, что закрывается и тот аэропорт, откуда вы вылетели два-три часа назад. И тогда выручает Хатанга.

На этот раз Хатанга тоже верна себе. Сверху освещенный солнцем поселок словно крошки хлеба, не убранные с бледно-голубой скатерти. Но вот мы снижаемся, и «крошки» быстро превращаются в дома, серые от времени и новые, каменные. Уже видны на огромной Хатанге-реке океанские корабли и такие крохотные по сравнению с ними гидропланы, похожие на кузнечиков с тонкими ножками, обутыми в оранжевые калоши-поплавки. «Аннушки» летают по всему огромному Хатангскому району, в самые гиблые места, развозят экспедиции, обслуживают оленеводов, выполняют обязанности «неотложки». Садятся они почти на любую воду, лишь бы не было мелей.

Наконец наш Ил-14 выходит на финишную прямую, легко, полого скользит вниз и, чуть стукнувшись колесами о бетон полосы, слегка подпрыгивает и, шумя встречным ветром, гасит скорость. Первыми спускаются по трапу пилоты, за ними пассажиры.

Но боже мой, в какой кромешный ад попадаю я, едва ступив на хатангскую землю! Туча вьющихся комаров, пищащих на таких высоких нотах, что этот писк не могут заглушить работающие турбины и винты самолетов, мгновенно окутывает голову звонким полупрозрачным шаром. На Диксоне комаров почти никогда не бывает — слишком холодно; Норильск — город, и комары, как правило, там не живут. В Хатанге же…

Я забыл заранее вынуть из рюкзака флакончик с диметил-фталатом и теперь жестоко расплачиваюсь. Искусанный до крови, я сгребаю ладонью тщедушные, мертвые тела с шеи, с висков, со щек. Мною овладевает первобытное чувство мести, садистское желание массового уничтожения этих летающих кровопийц, и каждый убитый комар доставляет радость, точно победа добра над злом. Скорее в здание аэровокзала, где можно спокойно развязать рюкзак и достать спасительный флакончик!

Дежурный по аэровокзалу, кому я показываю пачку своих служебных билетов, проникается ко мне административным уважением и объясняет, что сегодня самолета на Тикси не будет — задержали в Амдерме из-за непогоды. Но я и не собираюсь лететь сегодня дальше, мне хочется побродить по поселку, в котором не был пять лет, встретиться со знакомыми людьми, если они остались, слетать в тундру к геологам или рыбакам.

— Ну вот и хорошо, — говорит дежурный добродушно. — Погостите у нас с недельку… Бы наш хлеб ели?

Хатангский хлеб славится на всю Арктику. Здешние патриоты, естественно, утверждают, что их хлеб лучше, чем диксонский. Он, и верно, очень пышный, вкусный, ароматный. Этим хлебом запасаются местные жители, отправляясь в отпуск: берут еще теплые трехгорбые румяные хлебы и везут за тридевять земель, чтобы удивить друзей или родных. Его берут в буфете транзитные пассажиры — надо ж попробовать!

Хатанга порядком изменилась за эти годы, и я с удовольствием замечаю и новые четырехэтажные дома, и грузоподъемные краны в морском порту, и новенькие легковые машины, которые ходят, правда, только по поселку. Он начинается с крутого, изрезанного оврагами высокого берега реки. Издалека виден обелиск над братской могилой. Там похоронены борцы за Советскую власть, павшие от рук классовых врагов. Председатель Хатангского райисполкома, секретарь кочевого Совета, учитель, заведующий красным чумом, заведующий факторией, начальник экспедиции, райкомсорг…

В оврагах кое-где чернеют пласты каменного угля, и местные жители, говорят, при случае берут в руки ломики и становятся шахтерами. Все улицы, склоны оврагов густо, сплошь покрыты цветущими ромашками, буквально во всех окнах видны разные домашние цветы, их так много, что они, наверное, почти не пропускают в комнаты света.

Сегодня суббота, к тому же тепло, светит незаходящее солнце, и улицы Хатанги заполнены гуляющим народом. Афиша возле клуба приглашает посмотреть новую картину, еще одна — на стадион, где состоится футбольный матч двух местных команд. В Хатанге в футбол начинают играть, как только появляется после полярной ночи солнце и температура поднимается до двадцати пяти градусов мороза. Это уже тепло. На снегу расчищают бульдозерами площадку и играют. Зрители наблюдают за игрой в малицах и унтах, а разгоряченные игроки бегают по полю в спортивных костюмах и лыжных шапочках.

Прощально трижды гудит океанское судно в порту; подняв лоцманский флаг, оно уходит извилистым и изменчивым фарватером сначала в Хатангскую губу, где, кстати, расположен самый северный в Советском Союзе колхоз, а оттуда в море Лаптевых. Только что шлепнулся поплавками в воду гидроплан, кивает длинной шеей плавучий кран, разгружая стоящий на рейде грузовой пароход. Окна большой, красивой школы горят пламенем на низком солнце.

И даже не верится, что перед революцией «зимовье в сельце Хатангское» состояло из четырех домов и одной церкви и обитало в нем «до двенадцати жителей, считая и церковный причт».

Ни на футбол, ни в кино я не иду, а крутой скользкой тропинкой скатываюсь на песчаный берег Хатанги. Среди накопившегося за зиму мусора лежат толстые плиты чистейшего голубоватого льда. Солнце не только светит, но и греет, и под его теплыми лучами со льдом происходит удивительное превращение: он на глазах распадается на сотни тонких и длинных игл, которые с тихим шорохом падают на землю и тут же тают.

В порту, на складах, — целая симфония запахов. Пахнут грузы. Яблоки, которые лежат в ящиках на барже, — их привезли самолетом и теперь отправляют дальше, на одну из факторий. Пахнут песцовые шкурки, пахнут сложенные штабелями доски. Гуляет по ветру рыбный солоноватый запах. Из того, что лежит на виду, не пахнет, пожалуй, один каменный уголь: его добыли неподалеку от Хатанги в поселке Котуй и скоро развезут по метеостанциям и полярным зимовкам.

Утром я отправляюсь в райисполком на разведку — какие и где в районе работают экспедиции, авось прилетел кто-либо знакомый из ВНИГРИ или мерзлотоведы из МГУ — с ними меня тоже не раз сводила судьба на Тазовском полуострове, на Ямале.