Элизабет Эбботт - История целибата

• Название: История целибата
• Автор: Элизабет Эбботт
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-480-00323-9

Флоренс Найтингейл не вышла замуж. Леонардо да Винчи не женился. Монахи дают обет безбрачия. Заключенные вынуждены соблюдать целибат. История повествует о многих из тех, кто давал обет целомудрия, а в современном обществе интерес к воздержанию от половой жизни возрождается. Но что заставляло – и продолжает заставлять – этих людей отказываться от сексуальных отношений, того аспекта нашего бытия, который влечет, чарует, тревожит и восхищает большинство остальных? В этой эпатажной и яркой монографии о целибате – как в исторической ретроспективе, так и в современном мире – Элизабет Эбботт убедительно опровергает широко бытующий взгляд на целибат как на распространенное преимущественно в среде духовенства явление, имеющее слабое отношение к тем, кто живет в миру. Она пишет, что целибат – это неподвластное времени и повсеместно распространенное явление, красной нитью пронизывающее историю, культуру и религию. Выбранная в силу самых разных причин по собственному желанию или по принуждению практика целибата полна впечатляющих и удивительных озарений и откровений, связанных с сексуальными желаниями и побуждениями.

Элизабет Эбботт – писательница, историк, старший научный сотрудник Тринити-колледжа, Университета Торонто, защитила докторскую диссертацию в университете МакГилл в Монреале по истории XIX века, автор несколько книг, в том числе «История куртизанок», «История целибата», «История брака» и другие. Ее книги переведены на шестнадцать языков мира.

---

Кроме того, в этих рассадниках похоти и сластолюбия, где о целибате в лучшем случае изредка вспоминали, а в худшем вообще забывали, буйно расцветал гомосексуализм. В «Уставе» Бенедикта была сделана попытка воспротивиться его распространению путем запрета очевидных искушений. Двум монахам запрещалось спать в одной постели. Всю ночь должен был гореть свет, и монахам следовало спать полностью одетыми. Купание, чреватое соблазном обнаженного тела, не поощрялось, оно разрешалось лишь в форме сложной процедуры, в ходе которой предметы одежды, скрывающие срам, нельзя было снимать все сразу, чтобы определенные части тела не были обнажены даже перед их обладателем и не прельщали его соблазном вида голой и увлажненной плоти.

(Спустя столетия в итальянских духовных семинариях применялись «рожки благочестия» – деревянные лопаточки, похожие на маленькие весла, которые использовались для того, чтобы заправлять рубашки в брюки. Это уменьшало соблазн соприкосновения руки и гениталий, поскольку на деле рубашка заправлялась в брюки рожком, а пальцы оставались подальше от запретных, неприкасаемых, невидимых, но всегда чрезвычайно чувствительных частей тела в промежности.)

Среди всех монахов исключение из правила составлял (хоть это сомнительно) Бернард Клервоский[276]: по свидетельствам современников, он соблюдал целибат и не был подвержен соблазнам, обычно присущим мужчинам. Один маркиз в Бургундии умолял Бернарда вылечить его хворавшего сына. Монах потребовал, чтобы все присутствовавшие оставили его наедине с мальчиком, после чего лег на него. В этой часто пересказываемой истории вопрос заключается не в чудесном исцелении мальчика, а в том, что во время свершения этого подвига у Бернарда не было эрекции. «Он и впрямь был самым несчастным из монахов, – насмехался над ним средневековый поэт-сатирик Уолтер Мэп, – потому что я никогда не слышал о монахе, который лег бы на мальчика и тут же не возбудился»[277].

В значительной степени суть проблемы определялась тем, что слишком во многих монастырях забыли о том, что их главное назначение определяется религиозным содержанием. Получаемое ими богатство, иногда огромное, коррумпировало монашеские общины, заставляя постоянно заботиться о нем и совращая самих монахов. Монастыри становились крупнейшими землевладельцами, обладавшими огромными производственными возможностями и добросовестной бесплатной рабочей силой. Монахи и их родственники из более обеспеченных семей, наряду с другими благочестивыми христианами, оставляли монастырям в наследство целые состояния и большие земельные владения. В отличие от светских земель, эти угодья оставались нерасчлененными, они не подлежали разделу между несколькими наследниками. Аббаты этих империй должны были быть святыми – и некоторые из них были таковыми, – чтобы противостоять искушению и соблазну роскоши, с избытком обеспечивавшихся их положением. Но если настоятель приносил духовность и мудрость в жертву сметливости и цинизму, души его монахов оказывались беззащитными от козней дьявола.

В 813 г. собравшийся в Туре синод епископов осудил упадок и порочность нравов в большинстве монастырей. Реформисты пытались остановить эту деградацию во всем христианском мире. Король Людовик I Благочестивый обязал соблюдать «Устав» Бенедикта во всех монастырях на территории Франкской империи, но после его смерти междоусобная борьба его сыновей привела к обмирщению монастырской жизни. Это происходило повсеместно: монастыри становились огромными богатейшими корпорациями, временно лишенными защиты, а потому феодальная знать и короли стали охотиться на их имущество, нападать на них, запугивать, разрушать и грабить.

Начиная с VIII в. монастыри были вынуждены вступать в феодальные отношения гражданского и военного характера с королями и представителями правившей знати. Аббаты становились их вассалами и брали на себя политические, юридические и военные обязательства. Один нормандский герцог всегда мог рассчитывать на девять союзных монастырей, посылавших ему сорок рыцарей для непрестанных войн, которые он вел. Особенно рьяно к своим военным обязательствам относились аббаты германских земель. Так, например, в 981 г. они отправили в войско Оттона II на несколько сотен больше рыцарей, чем его светские вассалы.

На политическом и дипломатическом уровнях аббаты и монахи были наиболее доверенными, а потому и наиболее могущественными советниками своих монархов: монах Алкуин при Карле Великом; Бенедикт Анианский при Людовике Благочестивом; фульдский аббат при Генрихе IV германском; архиепископ Кентерберийский Ланфранк и его последователь – аббат Бекского монастыря, а позже архиепископ Кентерберийский Ансельм при Вильгельме Завоевателе и при его сыне Генрихе I.

Истинное положение вещей заключалось в том, что если монастыри хотели выжить, им приходилось вступать в союзы со светскими правителями. Возможно, им не следовало это делать, поскольку, выживая путем компромисса, а не за счет мало кому доставлявшего удовольствие аскетизма, они превращались в пародию на то, на что некогда претендовали. Они даже стали владеть церквями, что свидетельствовало об их стремлении приноровиться к произошедшим в Церкви изменениям, отражавшим все большее ее приспособленчество и усиливавшиеся среди церковников распри. Стремясь их избежать, святые отцы изначально стремились уединиться в пустыне[278].

Извращенное историческое развитие монастырей и Церкви отвращало христианских монахов от идеала целибата и свойственного ему образа жизни. Возродить эти традиции была призвана реформа достойного сожаления беспорядочного и хаотичного сообщества, представлявшего собой средневековое монашество. В 1073 г. Папой Григорием VII стал монах-бенедиктинец Гильдебранд, который начал проводить в жизнь среди своей увеличившейся паствы собственную программу преобразований, состоявшую в том, чтобы распространить целибат на всех христиан.

Гильдебранд, будущий Папа Григорий VII, был выходцем из монастыря Клюни, где бенедиктинский «Устав» был существенно ужесточен. Клюни подчинялся исключительно власти Папы, а не светским правителям, и в своих проповедях монахи-клюнийцы утверждали, что христианство означает не отказ монахов от мира, а принятие идеалов монашества всеми христианами. Эта исходная позиция, отстаивавшаяся ими в разгар бесконтрольной погони многих монахов за наслаждениями, оказалась притягательной для такого большого числа людей, что количество монастырей, разделявших позицию Клюни, быстро множилось, а сам монастырь вскоре стал наиболее важным религиозным центром Запада.

Поразительный успех Клюни приводил к аналогичным изменениям во многих земельных владениях. Чем больше аскетизм и миссионерская деятельность привлекали людей, тем больше Церковь отдалялась от того самого апостольского аскетизма, к которому призывала. Недовольство этим явным противоречием стало одной из главных причин проведения григорианской реформы. Ее цель состояла в возврате к исходной чистоте Клюни и соблюдению бенедиктинского «Устава». Кроме того, григорианцы выступали за развитие Церкви святых, священнослужители которой должны были строго соблюдать целибат.

Вполне возможно, что значение григорианской реформы XI в. было столь же революционным, как возникновение протестантизма в XVI в., либерализма – в XVIII в. и коммунистических революций – в XX в. Задача григорианской реформы ни много ни мало сводилась к разрушению старого порядка вещей и замене его новыми отношениями, с приоритетом власти папского престола, освобождения христианского мира от светских правителей и передачи его под руку римских пап. Этот новый порядок – Christianitas – представлял собой картину аскетического христианского мира отречения и монашества, как ее видел Григорий VII, а у кормила правления там стоит единственный рулевой – Папа Римский.

Пять десятилетий борьбы, смятения, репрессий и кризисов привели к однозначному итогу: григорианская реформа провалилась. Вместо бенедиктинцев ведущая роль в отстаивании чистоты религиозных принципов перешла к цистерцианским монастырям, которые, как некогда их древние египетские аналоги, стремились уйти от мирской суеты. К числу тех, кто выступал за сохранение чистоты и непорочности церковной жизни, относился суровый, вспыльчивый, не поддававшийся соблазнам Бернард Клервоский, тем не менее никогда не противившийся призыву Григория к созданию нового мирового порядка – Christianitas. Но по здравом размышлении Бернард не мог не понимать, насколько он должен был казаться несовместимым с действительностью всем, кроме его единомышленников.

О чем еще могут думать занятые мирской суетой люди, глядя на то, что мы делаем, кроме того, что мы играем, когда бежим от того, к чему они сильнее всего стремятся на земле, а мы желаем того, от чего они бегут? Мы как шуты и паяцы, у которых головы опущены вниз, а ноги задраны вверх, и потому к нам прикованы все взгляды… Игра наша веселая, достойная, серьезная и прекрасная услаждает взгляды тех, кто наблюдает с небес[279].