Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

• Название: Оставшиеся в тени
• Автор: Юрий Оклянский
• Издательство: Известия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Книга Юрия Оклянского «Оставшиеся в тени» впервые объединяет под одной обложкой две биографические повести, получившие широкое признание читателей. Главных героинь «Шумного захолустья» и «Повести о маленьком солдате» роднят незаурядность натур и тот вклад, который они внесли в историю литературы и события эпохи. Частичная доработка произведений, осуществленная автором в настоящем издании, отобразила документальные материалы последних лет.

---

Из рассказа Рут Берлау (Лунд):

— …Она давно уже предчувствовала, как у нее обстоят дела. Не совсем обычным было вот что: хотя она была партийка, кто-то ей давно предсказал, нагадал по ладони, что она умрет, когда достигнет тридцати трех лет. И ей было как раз 33. Она слегка верила в это, как вообще верят в такое. Случалось, что она произносила как бы не всерьез: «Когда мне будет 33, я умру». Как и я, если случится разбить зеркало, говорю: «Теперь будет семь лет несчастья». Она даже и рассказ написала, в котором изображает, как ее героиня в подробностях наблюдает смерть туберкулезного больного — через дырку в стене. Проблемы смерти ее очень волновали, но она ни при каких обстоятельствах не готовилась умирать.

Из автобиографических заметок Брехта 1941 года:

«30.5.41. (пятница)

В обед в 12 часов я в санатории с маленьким слоником, которому она очень рада.

Я принес ей подушку. Она говорит: «Я приеду за вами, только две вещи могут меня задержать: болезнь и война». Она опять спокойна и улыбается без напряжения, когда я ухожу.

Она говорит: «Ты сказал мне такие вещи, что я стала совсем спокойна». В пять часов я уезжаю во Владивосток.

В течение всего июня не идет больше никакой другой корабль. Вступление Америки в войну предстоит. До Вл[адивостока] нет также и авиасообщения…»

Первое письмо, врученное на вокзале:

«Дорогой товарищ Аплетин,

Я прошу Вас передать товарищам из Союза писателей мою сердечную благодарность за теплое гостеприимство. Дни в Москве были необычайно ценными для меня.

Я вынужден оставить здесь тяжело больной своего многолетнего помощника и друга Маргарет Штеффин. Только Ваше теплое и сердечное обещание заботиться о ней и в том случае, если она выздоровеет, организовать ее дальнейшую поездку придает мне мужество, чтобы самому продолжить путь. Товарищ Штеффин незаменима в моей работе.

И теперь позвольте еще поблагодарить Вас лично, дорогой товарищ Аплетин. За прием в Москве, за день на выставке, за заботу о билетах на пароход, за радушие к моей заболевшей сотруднице Штеффин.

С сердечным дружеским приветом

Москва, 30.V.41

Ваш Бертольт Брехт».

Второе письмо, врученное на вокзале:

«Дорогой товарищ Аплетин,

в нижеследующем несколько просьб, касающихся моей сотрудницы Маргарет Штеффин.

Несмотря на опасения врачей, я надеюсь, что она настолько оправится от своей тяжелой болезни, что сможет поехать вслед за нами в Америку. Я буду Вам очень благодарен, если Вы организуете эту поездку, в случае, если ей суждено состояться. Я передаю Вам все дорожные документы Штеффин (американскую визу), деньги, которые ей понадобятся, и ее багаж. Если тов. Штеффин умрет, то прошу Вас о следующем:

1) Документы и свидетельство о смерти направить мне.

2) Принадлежащие ей рукописи (опечатанные и неопечатанные), фотографии и письма прошу Вас сохранить.

3) Деньги, которые я занял для нее, переслать мне.

4) Вынуть из ее вещей маленькие фигурки слонов, а также дорожные шахматы и сохранить для меня. Все остальное может взять и раздать тов. Мария Остен.

5) Оставшуюся в наличии сумму, из тех денег, которые я оставил для Штеффин, положить на текущий счет Лиона Фейхтвангера.

6) Мария Остен обещала сделать простую гипсовую маску с лица Штеффин, если она умрет. Пожалуйста, прошу ее сохранить.

Я знаю, что затрудняю Вас этим, если все это будет необходимо, чему я все еще не верю. Но я знаю Ваше дружеское отношение и знаю, что Вы понимаете трудности нашего положения.

Сердечно Ваш

Бертольт Брехт».

Москва, 30.V.41.

Телеграмма, отправленная с дороги:

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ТУБЕРКУЛЕЗНЫЙ ИНСТИТУТ ЧКАЛОВСКАЯ 53 МОСКВА МАРГАРЕТ ШТЕФФИН

ДОРОГАЯ ГРЕТА ЗПТ КУШАЕШЬ ЛИ ТЫ ДОВОЛЬНО И СПИШЬ ХОРОШО ВОПР ЗНАК ДОБРОЕ УТРО ВОСКЛ ЗНАК = БИДИ =

Из рассказа Л. И. Герасимовой:

— Извините меня, если сообщу не так много. Работа в Союзе писателей не совсем обычная. Наплыв дел и лиц очень высок. Поток литературной и окололитературной жизни (когда это профессия, а события мельтешат и несутся каждый день) с годами создает из памяти калейдоскоп. Подробности видны, а многое, может, нужное сейчас исчезло…

Стоит перед глазами сцена в вестибюле гостиницы «Метрополь», когда Аплетин подал Барбаре книжку «Челюскинцы на льдине». До чего же надо было задергать, загнать этих людей, немецких беженцев, если уж ребенок плачет от одного упоминания слов «паспорта» и «формальности»!

Там же, в вестибюле, и сейчас представляю среди развала вещей — чемоданов, узлов, саквояжей — Штеффин: маленькая блондинка, худенькая, сидит, засунув руки в рукава. Кутается в коричневое пальто. Как больной мальчик… Но это потому, может быть, запало, что мне пришлось с ней иметь дело, вплоть до последнего печального дня…

Брехт даже среди немцев отличался сдержанностью. Но хорошо помню, как не хотел уезжать, оставлять больного товарища. Добивался переоформления билетов, но ничего не вышло! Аплетин убеждал его, мы действительно старались, как могли. Больница и медицинские силы обеспечены были лучшие, это он сам убедился. Мы обещали навещать, следить за лечением. Вплоть до того, что гарантировали каждый день телеграммы на поезд…

Из дневника Брехта:

«…Сибирскому экспрессу нужно десять дней, чтобы добраться от Москвы до Владивостока. Каждый день мы обмениваемся телеграммами. 1-го 6.: 31 мая ночью чувствую себя средне. 1-го днем чувствую себя плохо. Привет. Грета и Мария». Мария — это Мария Грёссгенер…»

Из позднейших воспоминаний Брехта в дневнике: уже год назад! Пока я мог добыть для Греты апельсин или яйцо — я приносил их, как будто от этого апельсина или этого яйца зависела ее жизнь».

Из рассказа Л. И. Герасимовой:

— …Я навещала больницу, это где-то почти в центре Москвы. Там делали все, чтобы спасти ее жизнь. Была хорошая врач. Много хлопотала вокруг подруга, писательница, Мария Остен… Конечно, я ее тоже знала, а маленького испанца Юзика даже брала однажды домой… Надо было, значит, высвободить Марию. Каждый старался, как мог… Приезжали мы с Аплетиным в клинику и тогда, когда все было кончено, с печальной миссией — организовывать похороны и прочее… Мне кажется, это был крематорий… Помню еще, что осенью 1941 года с Аплетиным и завхозом нашим Татьяной Георгиевной Прибыловой мы обсуждали, где хранить сундук и ящики с бумагами, книгами, письмами, оставшимися после М. Штеффин. В Инкомиссии было только пять комнат. Но переправкой и передачей всего этого занимался уже мой преемник Владимир Иванович Стеженский. Он был в комиссии, созданной после войны, по разборке, сортировке и передаче архивов… А мне что еще сказать? Случай со Штеффин был, конечно, чрезвычайный… Но в декабре 1941 года я ушла в армию, пробыла там до 1949 года. На прежнее место в Инкомиссию вернулась только в 1967 году… Словом, война многое заслонила… А для меня это была обычная работа. Уж не взыщите…

Письмо, отправленное из Москвы:

Как вы доехали? Все ли здоровы?

Сердечные приветы вам всем. Желаю вам приятного путешествия.

Ваш

(М. Аплетин)…»

Из рассказа Р. С. Шатхан:

— Знаете, я вам кратко скажу: ничего нет дороже жизни… Это старо, конечно, и банально, быть может, но ничего другого человечество не придумало и не придумает. И больная, уходящая жизнь даже еще большее чудо и ценность, чем здоровая, пока та кажется беспредельной. Это как догорающий костер во тьме, после которого наступит мрак, без просвета… Во что можно оценить последние отблески? И кто тот ценитель?

Мне отвратительны всякие новаторы-реформаторы в этой сфере, с их трезвой рассудительностью, пока дело не касается их самих. Врач, конечно, человек науки. Но у него должна быть религия — вера в чудо жизни. Раз надел белый халат — он жрец, хранитель огня и должен бороться за него изо всех сил, до последней возможности, с верой, что победит… А всякие высокоумные теории о бесполезности «чадящей головни» пусть сочиняют лягушки, которые, между прочим, доквакались уже однажды до улучшений людской породы и неполноценности рас…

Ну, это так… Первое для Марго было — поддержать всеми средствами, не дать утечь силам, замедлить сгорание, если уж нельзя сделать ничего другого. Обеспечить жизнь хотя бы на том пределе, на каком она в состоянии жить, а там вдруг да организм и молодость дадут компенсацию — никто не знает всех загадок и тайн человеческой природы. Чудеса жизни безграничны. Иной, по всем посторонним расчетам, давно должен был умереть, а он живет. А ведь Марго примерно с такими же остатками легких была довольно долго и даже активно работала — разве это не чудо!

Коварство туберкулеза состоит в том, что человек сгорает, а пополнений энергии не приемлет, есть не хочется, отвращение к пище. В результате дальнейшая быстрая потеря веса, полное истощение. Даже кости, кажется, становятся легкими, как у птицы. Вес, еда, калории в данном случае — вопрос жизни, каждодневной борьбы с болезнью. Поэтому-то Брехт и спрашивал в телеграммах, достаточно ли она ест.