Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

• Название: Оставшиеся в тени
• Автор: Юрий Оклянский
• Издательство: Известия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Книга Юрия Оклянского «Оставшиеся в тени» впервые объединяет под одной обложкой две биографические повести, получившие широкое признание читателей. Главных героинь «Шумного захолустья» и «Повести о маленьком солдате» роднят незаурядность натур и тот вклад, который они внесли в историю литературы и события эпохи. Частичная доработка произведений, осуществленная автором в настоящем издании, отобразила документальные материалы последних лет.

---

«У высоких господ разговор о еде считается низменным, — писал он в одном из стихотворений, — это потому, что они уже поели… Если люди из низов не будут думать о низменном, они никогда не возвысятся».

Он не просто понимал что-то со стороны, он умел чувствовать отвлеченную истину кожей плебея. Откуда в нем было это — загадка. Это был дар, редкий, неповторимый, в котором нуждалось и который вызвало к жизни время.

Всем творчеством Брехт по косточкам разбирал и обнажал абсолютную и всестороннюю «неразумность» фашизма, то есть враждебность его интересам простого труженика и наследию поколений его предков, лучшему из того, что составляет культуру человечества.

Стоило применить вроде бы «наивный» взгляд простого мыслящего труженика, человека из народа, — и государственный механизм, основанный на тотальной лжи, представал во всей своей вселенской нелепости.

Именно такой взгляд давал Брехту возможность показать абсолютную противоестественность фашистских режимов, их полную несовместимость с природой человека и самой сущностью того, что представляет собой человеческая общность, сложившаяся на Земле.

В стихотворении, под ироническим названием «Трудности правления», он писал:

Министры твердят неустанно народу,
Что править очень трудно. Без них, министров,
Пшеница росла бы корнями вверх, а не вниз.
Если бы не мудрость канцлера,
Из шахт не добыли бы ни кусочка угля. Без министра пропаганды
Ни одна женщина не могла бы забеременеть. Без военного министра
Не бывать бы войне. И разве солнце всходило бы поутру
Без разрешения фюрера?
Вряд ли. А если б всходило,
То не там. где надо.

Это был глубоко естественный для Брехта ход мысли. Как и столь глобальный размах критики.

Стихотворение «Трудности правления» написано за год до пьесы «Жизнь Галилея». И сама по себе приведенная цитата — лишь еще один штрих к тому, насколько переход к вселенскому обсуждению «судеб истины» в пьесе отвечал внутренним устремлениям писателя.

Вместе с тем Брехт не чурался никакой «злобы дня», потребы или изнанки будней, никаких текущих мелочей, которые позволили бы нанести еще укол фашизму, еще одну оплеуху рейху.

Исследовательская проницательность, сатирический дар Брехта были необходимы эпохе.

В тот исторический момент нужна была такая уничтожающая кувалда, такой дробящий молот, который бы вдребезги разносил опутавшую Германию и ее трудовой народ губительную социально-политическую систему лжи.

Но давайте задумаемся о другом.

История литературы знает писателей и поэтов-трибунов, широко популярных в свое время, творческое наследие которых деликатно сравнивают ныне с осколками разорвавшегося снаряда.

Искусство Брехта — поэта, драматурга, прозаика, черпавшего вдохновение в гуще политической борьбы, обеспечивало себе долговечность, притягательность для новых поколений. В чем тут секрет?

Реализм Брехта был в высшей степени мыслящим реализмом.

«Сахар наших химиков узнать нелегко», — коротко определял он в дневниковой заметке 1940 года сущность реалистического освоения действительности писателем, как понимал ее.

При такой установке творческой мысли, нацеленной на вытяжку из действительности характерного, заведомо отвергался гипноз сиюминутного, не могло быть и речи о том, чтобы художник становился копиистом фактов, пусть самых злободневнейших, актуальнейших и наиважнейших.

Как уже говорилось, диалектику писатель сознательно положил в основу своего миропонимания. Она была для него источником исторического оптимизма в полосы, казалось бы, самых мрачных обложных туч на горизонте.

Она же была и лишним заслоном, оберегавшим от иллюзий и прекраснодушных утопий.

Писатель открытых общественных пристрастий, он решительно выступал против того, чтобы объявлять «типичным просто желаемое. Это похоже на то, — иронизировал однажды Брехт, — как если бы кто-то заказал свой портрет и сказал художнику: но, не правда ли, вот эта бородавка и торчащие уши для меня не типичны. Подлинный смысл слова «типичное»… таков: исторически значимое».

Свои неустанные творческие искания Брехт подчинял цели, которая может показаться несколько неожиданной для такого агитационно-политического писателя, как он. Но мы-то уже знаем, что это было для него вполне естественным!

«Искусство должно быть средством воспитания, — отмечал Брехт, — но цель его — удовольствие». «В искусстве люди наслаждаются жизнью», — подчеркивал он. А поясняя свое понимание формирования литературного вкуса у читателя (уже в условиях ГДР), писал: «Создать выставки и курсы для формирования вкуса, то есть для наслаждения жизнью».

«Все виды искусств служат величайшему из искусств — искусству жить на земле» — в такой крылатой форме выразил он свою убежденность.

Иными словами, реалистом Брехт был вплоть до конечных выводов: о характере и сущности читательского восприятия произведений литературы.

Однако судите сами: какая вроде бы несовместимость — «воспитание» и «удовольствие», «орудие борьбы» и «наслаждение жизнью»?!. Но это были лишь разные черты живого организма искусства, разные стороны теоретического осмысления никак не разделимой собственной практики, всего лишь разные грани натуры одного человека.

Признаюсь, есть особый соблазн в том, чтобы набросать обобщенные черты к портрету художника, основываясь на той сфере его духовной деятельности, которую составляют его ключевые наблюдения и выводы о деле своей жизни — литературе — и направлениях собственных усилий в ней.

Из теоретических абстракций постепенно и заново материализуется тогда силуэт живой личности — мыслителя, художника, гражданина, человека. Подобно тому (не забуду этого читательского впечатления детских лет), как в заключительной сцене известного фантастического романа Герберта Уэллса публика с жутковатым удивлением взирает, как на белом снегу медленно «проявляется» сначала силуэт, затем фигура, потом остренький нос и очки Человека-Невидимки, пока не образуется весь он, до латунных гвоздиков на стоптанных подошвах ботинок.

Разработанная Брехтом «этика действия», увековеченная им во многих художественных созданиях, непосредственно и широко выражается и аргументируется в сфере литературно-теоретической.

Настолько, что, например, трактат «Пять трудностей при писании правды» можно назвать не только четким ее выражением, но и своего рода литературнотеоретическим аналогом к пьесе «Жизнь Галилея», в особенности же, конечно, к «датской» ее редакции.

«Пять трудностей при писании правды» — литературный манифест Брехта середины 30-х годов.

Некоторая парадоксальность манеры изложения — трудностей только пять! — лишь публицистически заостряет глубокую серьезность, теоретическую основательность и некую итоговую значимость этого программного выступления писателя.

По жанру статья относится к той редко встречающейся у других, но чрезвычайно органичной для Брехта форме, которую можно, пожалуй, назвать теоретическим памфлетом. Присущий этому автору дар сатирической гиперболы, сокрушительного сарказма, меткого афоризма мобилизован в данном случае на формулирование теоретических взглядов по важнейшим проблемам отражения жизни в литературе и ее участия в общественно-политической борьбе.

Статья в окончательной редакции напечатана весной 1935 года и, как всегда у Брехта, исходит из конкретных обстоятельств подневольного положения литератора, вынужденного работать в чуждой и враждебной ему атмосфере, порожденной фашистским режимом или духовной монополией буржуазного государства. Что же должен делать в этой ситуации литератор, желающий остаться честным, стремящийся принести своим пером реальную пользу?

Ему предстоит преодолеть, как уже сказано, пять трудностей. Любопытно, что на первое место Брехт ставит трудность, прямого отношения к литературной теории, казалось бы (только — казалось!), не имеющую. Необходимо прежде всего мужество для писания правды.

«Конечно, это очень трудно — не склониться перед сильным, и очень выгодно — обманывать слабых, — пишет Брехт. — Не угодить имущему значит отречься от имущества. Отказаться от платы за сделанную работу значит при известных условиях отказаться от работы, и пренебречь славой у сильных часто значит вообще лишиться славы. Для этого требуется мужество. Времена наибольшего подавления — это большей частью и времена, когда много говорится о больших и высоких вещах. Требуется мужество, чтобы в такие времена, под оглушительные крики о том, что главное — готовность к жертвам, говорить о столь низких и ничтожных вещах, как пища и жилье для трудящихся».