Зденек Плугарж - Если покинешь меня

• Название: Если покинешь меня
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

В романе чешского писателя З. Плугаржа «Если покинешь меня» (1957) рассказано о трагических судьбах тех, кто не понял нового, что нес с собой демократический строй в Чехословакии, поддался на удочку буржуазной пропаганды и после февраля 1948 года оказался за пределами страны.

---

Сотни молодых людей взволнованно толкутся у каменного барьера; соленый запах манящих далей, первое ошеломляющее впечатление от новой, доселе неведомой природы.

Но сквозь шум восхищения прорвалась тревожная мысль, внезапная, жестокая, как злой кулак, разбивающий прозрачное стекло. «Что тебя ждет?» От этой мысли у Гонзика побежали по коже мурашки. Красота заполнила твое сердце, море — это же безграничная свобода. А сам ты связан, как скотина перед убоем, и перед тобой лишь одна неизвестная, угнетающая душу неопределенность. И где-то там, за этим голубым горизонтом, гибель…

Свистки прорезали застывшую тишину.

— Становись!

Все изменилось вокруг, как по мановению палочки злого волшебника. Люди забегали, затопали по лестницам куда-то вниз, послышались крики, брань, незнакомые резкие слова команды. Парни, путаясь, метались по двору: солдаты в гимнастерках цвета хаки, в шароварах, застегнутых у щиколоток, помогали им тычками в спину, устанавливая шеренги.

— Garde á vous![156] — раздалась команда.

Легионеры не поняли слов, но догадались по металлическому тону голоса и замерли на месте как кто стоял. Унтер-офицер с трудом расставил их в колонну по трое, а какой-то офицер в черной шапке с красным верхом, с четырьмя золотыми треугольниками на рукавах обратился к ним с кратким словом. Легионеры не поняли его французской речи. Офицер достал бумажку и, страшно искажая, прочитал несколько имен. Последним он назвал Гонзика. Два вооруженных солдата увели группку тех, кто до сих пор еще не подписал обязательства. Гонзик не успел как следует оглядеться, как уже снова очутился в тюремной камере под замком. Он горестно присел на нары, на минутку закрыл лицо ладонями, в душе его еще не поблек чарующий образ бескрайной свободы моря, перед его глазами до сих пор мелькали белые гребни волн и чайки вычерчивали свои грациозные кривые в туманной утренней дали. В его душу опять проникли слезы и страх. Не появится ли через мгновение другой поляк, другой Царнке? Сколько он вытерпит, прежде чем его убьют?

Он влез на нары и оттуда подтянулся на руках до окна под потолком, однако увидел только желоб водосточной трубы противостоящего дома; со двора сюда долетал голос командира. Его слова переводились на разные языки. Гонзик уловил немецкую, польскую, потом какую-то незнакомую речь и вдруг — чешские фразы:

— Отныне вы все солдаты отборного корпуса, и вам присвоено гордое, покрытое славой звание солдата Иностранного легиона!

Руки юноши ослабли, и он спустился обратно на нары, но через минуту опять подтянулся.

— …помните, что служба дает вам привилегии и права почетных воинов. Но нарушение дисциплины будет сурово караться, как того требуют законы легиона. Дезертирство влечет за собой строгое тюремное заключение на срок не менее трех лет, неподчинение — не менее пяти лет…

Гонзик устал и снова спустился на нары, но здесь было плохо слышно. Отдохнув, он еще раз подтянулся к окну и прислушался. Перечисление мер наказания за разные провинности все еще продолжалось.

В полдень в замке заскрежетал ключ. Опять начался скорбный путь под конвоем через двор, наверх по лестнице в большую канцелярию. Несколько столов, ряд окон. Гонзику приказали сесть на лавку. Перед ближайшим к нему столом — три бронзово-загорелых лица; у одного правая рука висела на перевязи, у его соседа от виска через всю щеку до подбородка тянулся отвратительный, покрытый струпьями рубец. Офицер за столом постучал пальцем по знакомому Гонзику бланку:

— Подпишите?

Они дружно завертели головами: нет! Гонзик заинтересованно встрепенулся: на всех троих были надеты пропотевшие, замусоленные гимнастерки цвета хаки. Белые форменные фуражки солдаты держали в руках. По тому, как самонадеянно вели себя легионеры, по их вызывающему тону можно было заключить, что они — люди бывалые.

— Ну, вот что, — мрачно сказал тот, у которого рука была на перевязи, в его голосе звучали нотки нетерпения, — выдайте нам наши документы, и до свидания! Вы, должно быть, считаете нас полными идиотами.

— Подойдите сюда, — усмехнулся офицер и кивнул головой в сторону окна.

Легионеры неохотно приблизились к окну. Офицер присел на подоконник, закурил и предложил сигареты солдатам. Тот, у которого был рубец на лице, отказался.

— Французская полиция, — сказал офицер, — имеет точные сведения о том, когда у того или иного легионера заканчивается срок службы. Правда, крепость закрыта для полиции. С другой стороны, у нас в Иностранном легионе не проявляют интереса к тому, что творится за воротами крепости. Марсель Монтилье, — офицер спрыгнул с подоконника, поправил складку на элегантных кавалерийских брюках, подшитых оленьей кожей, и с усмешкой медленно вернулся к столу. — Нужно ли мне напоминать вам ожидающее вас наказанье, или вы сами обладаете достаточно хорошей памятью?

Рубец на лице загорелого мужчины сильно покраснел.

— С какого времени Иностранный легион стал проявлять интерес к прошлому своих служащих?

— Разве вам случилось за пять лет службы услышать хотя бы малейший намек на свое прошлое? — Офицер сел за стол. — Пьер Аминьяк, — раскрыл он личное дело следующего легионера. — Гм, гм, темное дело около банка в Монпелье. Кассир умер в больнице. Так говорится в протоколе. Какого вы мнения об этом, солдат Аминьяк?

Солдат левой рукой поправил перевязь, вытянул морщинистую шею, из его горла вырвался хриплый звук.

Офицер прикоснулся средним пальцем к узкой полоске усов и внезапно понизил голос.

— Никогда я не считал вас идиотами, mes camarades[157]. Идиотами вы будете лишь в одном случае: если не подпишете. Разве пять лет не протекли незаметно?! А вам, Аминьяк, из-за руки все равно месяцев на шесть обеспечен покой. Чего еще?

Монтилье — легионер с рубцом на лице — вернулся к окну, стал задумчиво глядеть наружу, выстукивая на стекле какой-то ритм. От взволнованного дыхания ноздри его орлиного носа широко раздувались. У стола воцарилось долгое молчание, в прикрытых глазах офицера светился огонек превосходства. Аминьяк все больше мрачнел, в рассеянности он обжег себе пальцы об окурок сигареты, яростно бросил его на пол и растер ногой.

— Не могу я писать раненой рукой!

— Не беда. За вас подпишет товарищ, — офицер обмакнул перо.

Монтилье подписал за Аминьяка. Потом, покусав некоторое время кончик рыжеватого уса, решительно присовокупил свою подпись и гневно швырнул перо на чернильный прибор.

Третий легионер, задумчиво погладив светлую, выцветшую на солнце бровь, оттолкнул бланк:

— Не подпишу!

— Дайте документы этому идиоту! — крикнул офицер писарю, а сам склонился над другими делами, лежавшими на столе.

Три легионера, с которыми он только что разговаривал, перестали для него существовать.

После их ухода Гонзик передвинулся на самый край скамьи и склонился к окну: за воротами, перед входом в крепость, застыли в ожидании две зеленые полицейские машины без окон. Около них расхаживал полицейский.

— Ян Пашек! — раздалось в глубине комнаты.

Гонзик подошел к столу, около которого нервозно вышагивал офицер со странно сплюснутой головой. На запястье правой руки у него висела плеть, которой он похлестывал по голенищу. Челюсти офицера были плотно сжаты, а желваки под натянутой кожей без устали прыгали.

— Ну, а ты?

Гонзик вздохнул. Чех! Если бы не разделял стол, юноша с восторгом пожал бы ему руку. Гонзик скороговоркой начал выкладывать свою историю. Рассказывал нескладно, заикался, забегал вперед, потом возвращался назад. У ослепленного внезапной надеждой юноши даже не возникал вопрос: какую же роль исполняет в этом штабе чешский офицер? Гонзик выложил ему все, что накипело у него в душе, выругал вербовщика, заманившего его в легион, мерзавцем, негодяем, прохвостом.

— Так ты, стало быть, не хочешь остаться в легионе? — безразличным тоном спросил человек по другую сторону стола.

— Ни за что на свете! — горячо воскликнул Гонзик. Только глаза офицера беспокоили его: они были почти бесцветными, неподвижными, пустыми. Юноша напрасно искал в них отражения душевной теплоты.

— Напиши, что не хочешь служить в легионе…

Гонзик сел и нетвердой рукой начал строчить заявление. Вдруг неожиданный, страшный удар в лицо ослепил его, дикая боль пронзила его до самого мозга. Гонзик взвыл и закрыл лицо руками. Сквозь пальцы он заметил перевернутую чернильницу, черная лужица залила стол и бумагу. Крупные капли крови из рассеченной щеки смешались с чернилами, образовав нелепый орнамент. Гонзик скорчился на стуле, боль душила его, лишала способности владеть собой, он скулил, словно собака.

— Свинья! — прорычал над ним угрожающий, прерывающийся голос. — Мы тебя отучим оскорблять наших агентов…

Гонзик оглох от этого крика. На его ладонях алела кровь, кровью были залиты брюки, а около него — искривленная зверская рожа и плеть, висящая на запястье. Но вот голос над ним сделался немного спокойнее, теперь вместо свирепого рыка в нем можно было уловить отчетливые нотки презрения.