Зденек Плугарж - Если покинешь меня

• Название: Если покинешь меня
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

В романе чешского писателя З. Плугаржа «Если покинешь меня» (1957) рассказано о трагических судьбах тех, кто не понял нового, что нес с собой демократический строй в Чехословакии, поддался на удочку буржуазной пропаганды и после февраля 1948 года оказался за пределами страны.

---

Гонзик забился в уголок купе у окна и от волнения кусал ногти. Неуверенным взглядом он искал сочувствия у проснувшихся товарищей, их тоже взволновал переезд через границу. Лицо флегматичного Хомбре застыло от напряжения, а бледный Билл сидел, вытянув тонкую шею из грязного воротничка. Их сопровождающий, стоя в коридоре, довольно бегло и свободно разговаривал с кем-то по-французски. Таможенный чиновник в фуражке иной формы, чем у немецких пограничников, только мельком взглянул в купе и тут же отвернулся. Из-за его плеча возбужденно улыбалось лицо инженера. Гонзик глубоко вздохнул. Германия — проклинаемая, негостеприимный приют — после восьми долгих месяцев осталась позади.

— Выходите, братцы, — сказал инженер. Его глаза блестели, но лицо было утомленным. — В дальнейший путь мы тронемся утром, а пока переночуем здесь. Думаю, что и вы мечтаете о постели не меньше, чем я!

И вот они идут по вечернему Страсбургу. Кинотеатры уже закончили работу, на улицах мало прохожих, американских униформ не видно, иногда попадаются французские мундиры. Даже обломков домов — следов войны — почти нет: Германия в самом деле осталась за Рейном.

— Ты видел эту черную шлюху, Хомбре? — Билл на ходу потуже затянул ремешок.

— Да, черт возьми, уже пахнет колониями! Надо привыкать к африканским ласкам! Я начинаю верить, что все-таки исполнится мечта всей моей жизни: приголубить негритянку и монашку.

— Гостиницы переполнены. Мы переночуем в казарме. Наша фирма имеет там арендованные комнаты для служащих, прибывающих из Германии. — Инженер сказал это скучным ровным голосом, как само собой разумеющееся, и в довершение даже зевнул. Затем он повернулся спиной к ветру и закурил.

Вскоре в темноте перед ними выросла высокая хмурая коробка казармы: несколько освещенных окон были в беспорядке разбросаны среди многих других темных квадратов, симметрично расположенных на огромном фасаде. Из одного освещенного окна слышались звуки гармоники. Инженер предъявил часовому пропуск и кивнул парням, предложив им следовать за ним. Они пошли через калитку и очутились под мрачной каменной аркой.

— Подождите здесь, я скоро приду. — Быстрые шаги инженера вскоре затихли где-то на боковой лестнице.

Из караульного помещения вышел солдат в белой пилотке с непривычными красными нашивками на плечах. Он внимательно оглядел новичков и что-то сказал по-французски.

— Nem tudom[145], филистимлянин, — развел руками Жаждущий Билл и уселся на свой обшарпанный чемоданчик. Высокий резкий голос его неприятно прозвучал под сводом арки.

— Eh, bien[146], — солдат выплюнул окурок, — следуйте за мной.

Гонзик сделал шаг вперед.

— Ждем… инженер… спать здесь, — попытался он объясниться.

— Какой там еще инженер, следуйте за мной, говорю!

— Мне это начинает не нравиться, — медленно проговорил Хомбре.

Он поднял свой рюкзак на плечи, направился к воротам и взялся за ручку. Калитка оказалась запертой. Часовой с автоматом на груди знаком приказал Хомбре оставить эту затею Со двора донеслись голоса. Гонзик расслышал чешские слова. Два парня приблизились из темноты. На палке, продетой в ушки посудин, они несли три тяжелых бидона. Палка прогибалась, и бидоны с лязгом ударялись друг о друга.

— Вы тоже завербовались на работу во Францию? — спросил Гонзик, и голос его внезапно осекся.

Носильщики вступили в тусклый конус света. На головах у них были замусоленные пилотки. Парни поставили бидоны, посмотрели на Гонзика и поначалу не поняли его, а потом один из них осклабился, открыв редкие мелкие зубы, и постучал себя пальцем по лбу:

— Соображаешь, где находишься?

Наступила глубокая тишина, только из одного окна доносились звуки гармоники. Жаждущий Билл встал со своего чемоданчика. Гонзик проглотил слюну. Мрачное предчувствие железным обручем сдавило грудь, и вот прозвучали два страшных слова: «Иностранный легион!»

У Гонзика ослабли колени, нижняя челюсть отвисла, и он не способен был совладать с нею. Гонзик замахал перед собой руками, потом схватился за горло похолодевшей рукой. Носильщики бидонов маячили перед ним как призраки. Смертельная тоска, какой он еще никогда в жизни не испытывал, придавила Гонзика к земле. Три долгие секунды протянулись. Напрасно он пытался вскрикнуть. Чьи-то невидимые грубые лапы душили его. Но вдруг какая-то сила бросила его к воротам. В три прыжка очутился он у калитки, схватился за щеколду и стал судорожно дергать ее. Лишь теперь спазма в горле ослабла.

— Пустите меня, я не хочу!..

Дикий, отчаянный крик Гонзика разнесся по темному двору казармы, заглушил гармонику, проник в сердца его спутников. Их циничные физиономии вытянулись и посерели. Гонзик в невменяемом состоянии, со слезами на глазах ринулся к часовому и, не соображая, что делает, бросился перед ним на колени, обеими руками обхватил его ноги. Резкий пинок коленом в грудь отбросил его к противоположной стене, и он остался сидеть на земле, бормоча что-то и размазывая левой рукой грязь и слезы по лицу, а правой шарил около себя в пыли, отыскивая упавшие очки.

— Встань, идиот, — услыхал над собой Гонзик, — и марш наверх!

Гонзик не знал, как очутился в канцелярии за письменным столом; он судорожно водил рукой по краю залитой чернилами доски. Он слышал голоса, шаги, видел людей, но все это плохо воспринималось его сознанием, было как бы нематериальным. Подобное с ним однажды уже было, когда ослабло действие наркоза и он пришел в себя после операции аппендицита.

Чья-то рука придвинула ему бумагу, перо и чернильницу. Гонзик порывисто оттолкнул все это, разбрызгав чернила.

— Нет, нет, нет! — без конца повторял несчастный Гонзик, бланк перед его испуганными глазами терял свои очертания, и Гонзик вдруг заметил, что за ногтями у него чернила, но в тот же миг мысль об этом исчезла, уступив место одному-единственному, четко осознанному решению: «Не подпишу!»

За столом перед ним появилось новое лицо. Гонзик услыхал чешскую речь.

— Ну, не валяй дурака, подпиши. — Гонзик увидел ободряющую улыбку, широкие пожелтевшие зубы, коротко остриженные волосы.

— Я хочу говорить с инженером Бернатом!

Круглая физиономия перед ним повеселела.

— С инженером? Ага, так-так! Хорошо еще, что он не отрекомендовался председателем парламента.

Гонзик стиснул виски руками.

— Я хочу говорить с инженером Бернатом, — повторил он с безрассудным упрямством.

— Хватит разыгрывать комедию! — в голосе переводчика послышались твердые нотки. — Мы не знаем ни инженера, ни Берната. Послушай, болван ты эдакий, — переводчик перегнулся через стол, опершись на него локтями, — подпишешь — немедленно получишь превосходный ужин, флягу вина, сигареты, кофе — все и, кроме того, еще пять тысяч франков. Ты меня слышишь? Пять тысяч! Деньжищи-то какие, а?

— Не подпишу, — сказал Гонзик.

Переводчик забарабанил короткими пальцами по столу. Его тупой указательный палец был коричневым от никотина.

— Почему ты эмигрировал? Только не сочиняй сказок, будто ты политический, — замахал он руками, хотя Гонзик и рта не открывал. — Ты хотел романтики, приключений, да? Ну так вот, теперь ты получишь возможность увидеть море, Африку, пустыню, джунгли. Денег у тебя будет сколько угодно, а баб — каких только сам захочешь. После года службы начнешь получать по две тысячи в месяц и станешь настоящим барином. А через пять лет, если не захочешь служить, скажешь: «Адью, Иностранный легион!»

Гонзик упрямо, не мигая, смотрел в холодные глаза своего искусителя. «Наступила минута, когда ты обязан проявить все свои душевные силы», — лихорадочно думал он. В этот момент ему трудно было уяснить себе последствия того единственного, чего от него требовали, — росчерка пера на вербовочном бланке, но всеми фибрами души он понимал, что не смеет, ни в коем случае не смеет сделать этот росчерк, — от этого его сознание вины только многократно усилилось бы.

— Не подпишу, — непреклонным шепотом произнес Гонзик и зажмурил глаза.

Переводчик откинулся на стул, равнодушно пожал плечами и закурил. Уголки его мясистых губ скривились.

— Как хочешь. Тебе же хуже. Я здесь не со вчерашнего дня, до сих пор все подписывали. Кто раньше, кто позже, но в конце концов все ставили свою подпись. Те, у кого котелок варил, подписывались немедля и этим избавляли себя от многих неприятностей. От многих, понимаешь? — И по-французски заговорил с часовым, равнодушно прислонившимся к двери: ведь эта драма была для него привычной.

— Документы положи на стол, — снова обратился к Гонзику переводчик и потянулся до хруста в костях.

Юноша понял, что сопротивление бесполезно. И все же у парня мороз пробежал по коже, когда он выкладывал свой паспорт. В этот миг Гонзик с глубокой тоской впервые понял, что он перестал быть свободным человеком.