Виталий Владимиров - Северный ветер с юга

• Название: Северный ветер с юга
• Автор: Виталий Владимиров
• Жанр: Научная Фантастика

---

Ушел Ян, понемногу истекло время до отбоя. Уснул я скоро, проснулся от собственного крика...

Садится солнце. Не ясное, а где-то за тучами дыма. Последние лучи освещают дорогу, по которой я иду. Я - женщина, на мне длинное платье, на голове платок и котомка за плечами. Слева, среди развалин, разрушенных стен стоит деревенская девушка в телогрейке и сапогах и монотонно говорит: "... сначала я жила с мамой, а потом пришла война..." К ней подступают все ближе и ближе, молча, с мужским блеском в глазах, солдаты. В неровном загаре лица, белый оскал зубов. "...сначала я жила с мамой, а потом пришла война..." Неужели она не видит их лиц? Темнеет. У дороги в кустах - солдаты. Их лица лоснятся от пота, они тяжело дышат. Я иду все быстрее по дороге, она из светлой становится серой, я бегу и слышу топот солдатских сапог за спиной, а дорога в колдобинах, в ямах, в открытых могилах, куда брошены голые скрюченные люди. Все труднее бежать, путается платье, перепрыгивать через могилы я боюсь, а котомка размоталась в длинный шлейф, на него наступают сапоги, а я рвусь, рвусь, рвусь из лямок, задыхаюсь и кричу...

Глава двенадцатая

Этот сон снился мне три ночи подряд без изменений, только слабели краски, и я, зная, чем кончится сон, просыпался сам. На четвертое утро во время прогулки во дворе ко мне подошел Егор Болотников. Долго рассматривал меня хитро прищуренными глазами, скалился белыми зубами из бороды пока я не выдержал:

- Ты чего?

- Я чего? Я - ничего, - тут же уверенно ответил Болотников. - Ты лучше скажи - когда?

- Что когда? - совсем запутался я.

- Когда орать по ночам перестанешь? - рассмеялся Егор. - Спать не даешь.

- Я не ору... - смущенно ответил я, а сам отвел глаза, в душе очень удивившись словам Егора. Наверное, также человек недоверчиво отрицает, если ему скажут, что он храпит во сне.

- Ладно, бывает, - Егор миролюбиво подтолкнул меня плечом. - Сон-то хоть страшный? Расскажи, обожаю страшные сны. Кроме того, примета есть такая: сон расскажешь - не сбудется... А знаешь лучше что? Поехали ко мне в мастерскую. Прямо сейчас, а? Мне все равно туда надо.

Я засомневался.

- Я еще ни разу не уходил, Егор. Кроме как на юбилей нашей студии.

- До обеда успеем, не дрейфь. Здесь не так далеко - минут сорок пять, да обратно еще столько же, ну, там с полчаса побудем, так что у нас еще минут сорок в запасе останется... чтобы пузырек прихватить... А то что-то стало холодать...

- ...не пора ли нам поддать? - подхватил я.

- Грамотно, - ухмыльнулся Егор. - Давай, кто больше поговорок таких знает?

- Чего тянуть резину - по рублю и к магазину.

- Невелика трата - по рублю с брата.

- Ножки зябнут, ручки зябнут - не пора ли нам дерябнуть?

- Не собрать ль нам с умом и не сбегать за вином?

- Питие есть веселие Руси. А нас не хватятся?

- Да кому же мы нужны, дед? - удивился Егор.

- Я тебе не дед.

- Дед, - оценил меня взглядом Болотников. - Если кто мне не нравится, то я того никак не называю, если нравится, то дедом, а если люблю - то старым. Так что ты для меня - дед.

Ехали мы сначала на троллейбусе, потом в метро, потом в автобусе, пока не попали в квартал новых блочных домов. Егор по пути с интересом расспрашивал меня о киностудии и я рассказал ему о Косте Гашетникове, о Виталии Вехове, о Коле Осинникове, про "Ночь открытых дверей", о фильме "Карусель" и про приключения бутылочки водки. Егора особенно заинтриговала мультипликация, он тут же начал добродушно фантазировать, какие можно было бы сделать забавные игрушки в сценке встречи Нового года с шампанским. Но по-настоящему его заинтересовал рисованный звук.

- Как рисованный? Неужели звук можно нарисовать? А если можно, значит, я могу нарисовать себе какой хочу звук? - засыпал меня вопросами Егор.

- На кинопленке, рядом с изображением, - объяснил я Егору, - то есть рядом с кадриками, идет звуковая дорожка. Она похожа на запись электрокардиограммы, ну, как у нас в кардиологическом кабинете. Вот и придумал кто-то - если на кинопленке нарисовать кривые квадратики или треугольники или просто какой-то орнамент, то получится звук, которого не существует в природе. Хотя в принципе все музыкальные инструменты, созданные человеком, издают звуки, которых нет в природе.

- В наоборот нельзя? - загорелся Егор. - Чтобы я, например, нарисовал картину, а какой-нибудь прибор, бродя своим лучом по ней, извлекал бы симфонию или концерт для балалайки с оркестром?

- Может быть, это и возможно, но пока я о таких приборах не слыхал.

- Жаль, - вздохнул Егор. - У меня иногда, когда я пишу картину, в душе такая музыка звучит...

Мастерская оказалась в полуподвале. Егор отомкнул навесной замок и в лицо ударил запах пыльного, нежилого, давно непроветриваемого помещения. Затоптанный пол, кушетка без ножек, два стула, холсты в рамах, лицевой стороной прислоненные к стенкам, пустые тюбики из-под красок. Егор, что-то бормоча себе под нос, полез за кушетку, потом в шкафчик, стоявший у стены, достал два граненых стакана, сдул пыль с одного стула, заодно продул стаканы, водрузил их на стул, достал из внутреннего кармана пальто бутылку портвейна. Белыми крепкими зубами вцепился в пластмассовый колпачок и сорвал его с с легким хлопком.

- Кстати, о музыке, - ухмыльнулся он, - аккуратно разливая портвейн, - композиторы утверждают, что звук открываемой бутылки - это самая божественная нота на свете.

Мы молча взяли наши бокалы, чокнулись и еще мгновение постояли в предвкушении, а может, собираясь с духом.

Егор ахнул свой стакан одним махом, дождался меня.

- Вот куда вся краска уходит, - кивнул он на бутылку. - Ну, что, дед?

- Егор, покажи, пожалуйста, картины, - попросил я, понимая, что и Егору хочется того же.

Егор помедлил.

- Хорошо, тебе покажу. Только честно говори, что думаешь, не ври.

Он нашел место для второго стула напротив света и ставил на него полотна, но поначалу я просто не успевал вглядеться в них, настолько быстро Болотников менял эти четырехугольники, похожие на окна в мир его видений. Краски на них метались, жгутами схлестывались в клубки, вспучивались пузырями и растягивались в нити. Натюрморты, портреты, пейзажи, композиции...

Похоже было, что Болотников забыл обо мне и сам для себя устроил вернисаж. В этом затхлом полуподвале не было и тени официальной торжественности выставочного комплекса, когда полотна неприкасаемо молчат со стен, здесь они кричали вместе с создателем, их можно было кинуть в ссылку, в угол и снова вернуть на колченогий пьедестал. Бородатый творец то мрачнел, то довольно улыбался и только приговаривал: "Ай, да Болотников... Ой, да Егор..."

Но одну картину он рассматривал долго. Ощущение от полотна было такое, будто заглянул через жерло вулкана в обжигающее нутро Земли и от черных потрескавшихся стенок кратера сквозь белое, желтое, оранжевое падаешь, затаив дыхание, в извивающийся красно-багровый центр. Я на миг отвернулся и снова взглянул. Сомнений не было - над центром дрожало марево жара, и это был не обман зрения, а материальная реальность.

- Что это? - спросил я у Егора почему-то тихо.

- "Красная яма", - ответил он задумчиво и повторил, - красная... яма...

- Как же это сделано? - не выдержал я. - Не понимаю, но ощущение такое, что она дрожит, как мираж, особенно в центре.

- Ага, как мираж, - подтвердил Болотников и как бы очнулся.

- Как сделано, говоришь? А никому потом не разболтаешь мои секреты?

И он повернул картину ко мне боком. В раму были вбиты десятки, нет, сотни гвоздиков. От каждого из них, пересекая полотно в различных направлениях, были натянуты нити. Они были также окрашены в различные цвета и, проходя поверх полотна, совпадали с ним по цвету или контрастировали, создавая тем самым эффект миража.

- Гениально, Егор, - восхитился я. - Ты же сломал плоскость, заколдованное двухмерное пространство. Сколько художников бились над тем, чтобы создать иллюзию перспективы, объема, игры света и тени...

- Выдумка не моя, - усмехнулся Егор. - Но здесь к месту пришлось.

Мы смотрели на "Красную яму". Она манила, засасывала, обжигала...

- Здорово, Егор. Спасибо тебе... Мне трудно объяснить почему, но я вижу и знаю, что плохой, недостойный человек не смог бы написать такие картины, как ты... Счастливый ты человек, Егор. Умел бы я рисовать, написал бы портрет. Женский...

Портвейн опять позвал нас под свои красные знамена. Мы выпили, потом допили, Егор называл меня старым, говорил, что научит писать красками...

- Счастливый я, говоришь? - Егор словно вспомнил сказанное мной. Нет, не знаю я, что такое счастье, как говорит ваша бутылка шампанского... Знаю только, что талант - это крест, проклятие. Я не могу смотреть на мир впрямую, широко открытыми глазами, настолько мне все кажется нестерпимо ярким. Когда пишу картину, волнуюсь до дрожи в пальцах - такой удивительной она мне видится, а когда заканчиваю, то знаю, что она только бледное подобие желаемого.

- Ну, что ты Егорушка, - мягко сказал я ему. - Талант не может быть проклятием. Верно, он заставит забыть о еде, разбудит ночью и потребует такой концентрации всех духовных и физических сил, что никакого здоровья не хватит. Зато... - Во-во, - перебил меня Егор, - потому мы с тобой и хлебаем из одной больничной миски. За все надо платить. За все, старый. - Расплата?.. Расплата за талант?.. Не думаю. Вот если тебе дано, а ты ничего не сделал, не создал, тогда другое дело. - А что, может ты и прав, - рассмеялся Егор. - И потом, что такое болезнь для художника? Разве мы не болеем также своими картинами? Кстати, о болезнях - не пора ли нам?.. И знаешь что, старый?