Борис Воробьев - Убу

• Название: Убу
• Автор: Борис Воробьев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1968

---

А Кнопа опять провинилась. Пока служительница скрывалась за горкой для катаний, играя с Пушком в прятки, Кнопа села перед решеткой и стала вымаливать у посетителей подачку.

— О-ой, — стонала она. — О-ой!..

На решетке табличка: «Кормить зверей запрещается», но искушение у посетителей велико. Человек колеблется: забавная морда зверя, на которой написано такое страстное желание получить конфету или сахар — и надпись на табличке.

— О-ой, — стонет Кнопа. («Да что же вы медлите? Что вам стоит? Пусть я сыта, но я никогда не откажусь от сладкого».)

И кусок сахара летит на песок площадки.

— Ну-ка, прекратите давать! — строго кричит девушка.

Это уже ей надоело. Вечная история! Всегда одно и то же.

— А почему? — возражает посетитель. Ему неловко, и он тоже начинает сердиться.

— А потому!.. Чего делаете такое страшное лицо? Хватит с нас смертей. Они начинают драться и калечат друг друга.

Словно показывая, что девушка права, Кнопа взмахивает лапой — и нацелившийся на сахар волчонок вовремя отпрыгивает в сторону. Ух, как сердита Кнопа — она выворачивает белки маленьких глаз и наклоняет голову, точно собираясь бодаться. Но девушка бросает в нее мячом потом катит на нее бочонок. Из помещения выбегает парень в синем халате. Он хватает Кнопу сзади за лапы. Девушка держит ее за уши. Они подносят Кнопу к фонтану и бросают в воду.

— Будешь еще попрошайничать!

Конечно, это наказание, но в то же время — забава. С первыми брызгами забывается и обида. Так приятно окунуться в прохладную водичку жарким утром, а потом, отряхнувшись на манер собаки, увидеть, что к тебе подбегает другой медвежонок, Макс, у которого шубка посветлее, а голова, лоб и щеки словно выгорели на солнце! Лапой его, лапой! Обнять его! Забрать побольше в пасть его шерсти и потрепать его. Но Макс сильней — и оба медвежонка скатываются в воду.

Кнопа шустра — она первая выбирается из бассейна, бегает по краю. Наклоняя, как кузнечик, голову, она крутит ею, метает, точно пробуя, не отвалится ли, и как будто желая сказать: «Ух, какая я удалая! Если б вы знали!»

Медвежата здесь самый изобретательный народ.

Девушка сидит на большом широком колесе, похожем на деревянный барабан без дна и крышки. Надо попытаться столкнуть ее с барабана и поставить барабан набок. А если девушка будет мешать — надо с ней побороться. Она и сама — сразу видно — хочет этого: бьет руками по своей куртке и зовет.

— Иди сюда, иди! Кто кого?

И медвежонок обхватывает ее колени.

Какая бы ни была игра, кто бы в ней ни участвовал, но среди общего веселья и легкомыслия всегда видишь одного серьезного, озабоченного малыша. Малыш с мордочкой поросенка (только без пятачка) трясет своим тяжелым налитым телом на коротких ногах и все что-то выискивает.

Это барсучонок. Он такой, наверно, с первого дня рождения.

Барсучонок вызывающе, почти оскорбительно деловит. Он никого не хочет замечать. И все же деятельность его время от времени захватывает зверей.

Всем на площадке давным-давно известно, что в песке вольера ничего не откопаешь. Но барсучонок роет так вдохновенно, с таким знанием какой-то вкусной тайны, что бегающие зверята невольно останавливаются возле него.

Барсучонка побаиваются все. Он важничает и, видимо, силен. Он так самоуверен, что задирать его решается один лишь черный щенок, да и тот с визгом и жалобой отбегает потом к служительнице. Возражать барсучонку в чем-либо не принято. Когда он подбегает к лежащей динго, та только жмурится. Он начинает методично ее обследовать, зарываясь носом в ее шерсть, — динго неподвижна. Медвежата — те трусливее динго. Кнопа вздрагивает, если деловитый малыш ткнет ее носом.

Как быть теперь, когда барсучонок почти с головой зарылся в песок?

Особенно любопытна тоненькая, худенькая лисичка. Навострив ушки и подрагивая ими, она кружит около землекопа.

Подваливает сюда и Кнопа.

Лисенка ей ничего не стоит отогнать, но обидеть барсучонка страшно. И она только шевелит носом его шерстку.

Служительница взглянула. Нельзя ждать, что последует дальше. Она быстро подходит, берет Кнопу одной рукой за ухо («уф-уф» — сердится медвежонок), другой — обхватывает ее за живот и сажает медвежонка на качели, к восторгу наблюдающих ребятишек.

Ах, Кнопа, Кнопа, такой ручной зверь, почти артистка, выезжающая с лекторами в колхозы, на предприятия, в школы, — и все время двойка по поведению!..

2

От малышей к бамбуковым медведям шагаешь мимо обезьянника. Надо спешить к пандам: днем они спят — и что тогда увидишь? И все же останавливаешься возле обезьянок.

Зам. директора зоопарка по науке, Анфиса Митрофановна, советовала мне понаблюдать за капуцинами, которых я раньше не знал. «Они очень умны», — сказала она.

Об уме их, правда, трудно судить, если смотришь всего несколько минут, да к тому же стоя перед барьером. Но они забавны.

В одной клетке — четыре капуцина (как в старой студенческой песне). Толстые кошачьи хвосты, беличья — только потемнее — шубка. Ростом они — с кота-недоросля.

У каждой обезьянки — черный ежик на голове, рыженькая бородка, осмысленная мордочка, и, когда такой бородач (самки тоже бородачи) лезет вверх по решетке, он похож на матроса с пиратского брига, взбирающегося на мачту. Или — по-современному — на дикого, донельзя обросшего и заплутавшего туриста, когда он лезет на сосну, чтобы разобраться в обстановке.

Этих капуцинов называют бурыми. Ничего монашеского в них на первый взгляд нет, если не вспомнить, что «капуцин» — маскарадный костюм, плащ с капюшоном, и в то же время одежда бродячих монахов. Когда присмотришься к обезьяньему затылку — увидишь что-то вроде капюшона.

В соседней клетке прыгает другой капуцин — по названию белоплечий, но скорее белолобый. Я на него поглядываю только мельком — и напрасно, как узнаю позднее…

«Капуцины симпатичны, — думаю я, — но интересней всего следить за семьей зеленых мартышек».

Мартышки — соседи капуцинов. Они очень изящны, у них кошачья походка, и шерстка их приятной окраски. На голове у мартышек зеленые «тюбетейки», надвинутые на самые брови, на лицах черные «маски», и мордочка каждого опушена взбитыми белыми бакенами.

Их трое: отец, мать и детеныш — настоящий котенок: по прыжкам, по выгибанию спины, по размерам. Он играет с матерью, подскакивает на одном месте, прыгает ей на шею, садится перед матерью на задние лапки, а ручки протягивает к ее жующему рту или же тянет к ней мордочку, словно для поцелуя. Все эти нежности отцу явно не по душе: он сидит над ними на деревянном порожке с недобрым выражением лица, иногда кивая вниз головой и показывая зубы. И мартышонок-котенок постоянно на него оглядывается, отскакивает от него боком, а если забудется в игре и полезет вверх, к отцу, то испуганно спешит назад к матери.

В жаркие дни он резвится неутомимо, а в прохладные утра мать прижимает его к себе, обняв обеими лапками за шею, и если прыгает — то он сам держится за ее шерстку.

Ему, наверно, в это время вспоминается самая ранняя пора жизни, первые месяцы, и он хочет продлить свое молочное детство. Во всяком случае, когда показывается солнце и мать пытается оторвать от себя детеныша, тот верещит и сопротивляется до последнего.

Напротив низших обезьян, в соседнем доме, живут человекообразные. Сейчас они тоже в летних клетках — и слышно, как возле них зрители шумят не меньше, чем возле площадки молодняка.

Людей, незнакомых с высшими обезьянами, поражает то, что все шимпанзе пьют чай из бумажных стаканчиков, хлопают в ладоши, ожидая награды, или что обезьяна Сильва (воспитанная, по словам служителей, «одним военным чином, у которого раньше жила») — любит табак и пиво.

Сильва — вполне современная, разбитная девица.

Курит она, даже лазая по решеткам и качаясь на спортивном снаряде — зажимая при этом дымящуюся папиросу в углу рта или перекатывая ее языком из одного угла рта в другой.

И все же, какой она подняла визг невинности и ужаса, когда к ней в клетку впустили шимпанзе Сатурна!

Она, все время оглядываясь, бросалась к двери, пыталась поднять ее и убежать в закрытое помещение. При одном взгляде Сатурна Сильва взвивалась под самый потолок высокой клетки и, широко разевая зубастый рот, кричала там, будто ее резали. Яблоки, помидоры, хлеб — доля Сильвы — все оставалось Сатурну. Но он не очень жадничал. Соседство визгливой шимпанзихи доставляло ему явно мало удовольствия — он тоже стучал в дверь, нервничал, носился по клетке, грохоча пятками по полу, и плевал в зрителей, которые поспешно отшатывались. Он был ладный и крепкий, щеголеватый, в красивой черной «куртке», в матросских «брючках», а у Сильвы шерсть рыжевата и редка. По сравнению с Сатурном Сильва выглядит несколько драной и неопрятной. Ему ли на нее обращать внимание! Но она визжит, кокетка!