Владимир Коренев - Амгунь — река светлая

• Название: Амгунь — река светлая
• Автор: Владимир Коренев
• Издательство: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Владимир Коренев коренной дальневосточник: родился во Владивостоке, живет и трудится в Комсомольске-на-Амуре. Работал рыбаком, электрослесарем, монтажником на строительстве моста через Амур. Заочно закончил педагогический институт, работал журналистом. Его очерки и рассказы о тружениках Приамурья, о строителях БАМа печатались во многих газетах, журналах, сборниках. В 1963 году в Хабаровском книжном издательстве вышла первая книга В. Коренева «Шаман-коса».

Владимир Коренев — лауреат премии хабаровского комсомола.

---

Размечтался, не заметил, как докурил папироску и хватил полный дых бумажного дыма от затлевшего мундштука. Выбросил окурок на берег, снова поприслушивался и тогда уж сел на весла и загреб в глубь протоки.

И как бросил сеть, бросил в струночку — и поглядеть-то любо, — и забыть забыл, что против запрета решился, что поймать его могут и что есть на свете рыбоинспектор Семен Домрачев. Один он, Гошка Чальцев, был сейчас на весь белый свет. Он со своей сетью и кетой, что шла протокой в его сеть. Иногда он бросал весла, осторожно брался за отгон, прислушивался, и от толчков, которые доходили до него по веревке, сердце его, будто наплавок в потяжке, сладостно уходило вниз.

Есть, есть рыбка! Ах ты мать честная-пречестная… Еще! Еще! Боже ж ты мой, боже ж ты мой… Через эти толчки видел он сквозь мутную толщу воды, как с ходу ударяется в сеть кета, путается в дели, накручивая ее на себя, — все, матушка, отбегалась!..

Его это рыба, его, и никому он не отдаст ее. Пусть только попробуют…

— Душу вышибу! Бог видит: вышибу!

Неохотно шла из воды сеть. Гошка на первых метрах взопрел. И в первую же минуту мокрым стал от брызг, которые поднимала запутанная в сети рыба, заблестел серебринками чешуи — кета билась в ногах, оглушенная воздухом.

Скоро рыбы стало столько, что верхние лососи грозились перевалить за борт, и некогда было ему оглушить их — сеть тянуть нужно. И Гошка тянул, не разгибаясь, и спина, и руки болели, но боль была приятна Гошке — сладкая эта боль и радостная.

«Вот тебе и поуменьшилось кеты, вот тебе и запрет, а ее вон скоко — тьма темная!» — думал Гошка и пожалел, что, пока переберет сеть да выпутает рыбу, под паелы ее уложит, времени много упустит. Не хотелось Гошке спешить, хотелось поплавать в спокойствии, еще и еще раз пройтись по тоне.

Он, управляя двумя веслами, круто поставил лодку к берегу, едва сеть выбрал.

Светлело. По косе кусточки тальников поотделились друг от друга, птицы проснулись, засвиристели. И солнце вот-вот прорежется.

Гошка спешил. Руки его летали над сетью, без единой ошибочки дело свое делая. И как только сеть чистой делью легла на паелы в корме, прыгнул в лодку, погнал опять в голову тони. И папироску выкурить себе не позволил. Одно им владело в сей миг — сеть расстелить за кормой, еще раз за отгон рукой взяться, толчки услышать, натяжку ощутить, струнность.

И сплав снова был удачным — лодка огрузла, непослушной стала, неповоротливой. Прикинул Гошка: бочонок будет от двух этих сплавов. Часть на колодку разделаю, часть пластом пущу. А другой улов — на семужный посол. С ледком!

Все расплановал Гошка, даже вспомнил, где нож для разделки положил и что наточил его — бриться можно.

И в этот миг далекий рокоток двигателя различил. Весла как погрузил в воду, так и оставил там. Замер.

Так и есть, будь ты неладен, идет кто-то под островами!

У Гошки лоб взмок, взялся крупным бисером: вдруг их в протоку черти понесут? Тогда одно опасение: быстрехонько, без шуму под берег, под тальники и замри!

Налег на весла.

Неужто не проскочат мимо: увидят его, обложат, как волка, лишат улова? С них станется! Дали волю им — проходу нет! Как же — хозяева!

Пока ругался Гошка да греб, в жгут скручиваясь, шум двигателя попритих. Пошли, по всей видимости, главным руслом.

А скоро и вовсе смолк рокоток. Гошка послушал-послушал да снова за греби взялся. Решил вывести лодку поближе к горлу протоки, затаиться там и оглядеться, прежде чем полоснуть через Амур, из двигателя все возможности выжав. Скорость только и выручит. На скорость надежда. И главное — от островов оторваться, от тоней, дотянуть до холостого, нерыбного в этих местах правого берега. А там Гошка найдет что сказать, если наскочит вдруг Домрачев.

Подгребая к берегу под купу свислых тальников, вспомнил Гошка про ружье-двустволку. Вспомнил и присвистнул аж:

— Тю! Мы уток зорюем!..

Увязая в песке, он подтянул лодку поплотнее к берегу, чтобы не снесло течением, расстегнул ремни чехла и вынул ружье. Тяжело обхватился, застегнул на поясе патронташ. В правую сторону, где еще оставались свободные гнезда, вставил жаканы в латунных гильзах, туго запыжованных. Взял ружье, подбросил его, цепко, поймал, железно обхватив цевье, сузил в гневе глаза:

«Ну, Сенька, попадись на мушку, глазом бы не моргнул. Враз бы котелок продырявил».

Шел тихий ранний час, и скоро должно было взойти солнце.

Гошка вышел из тальников и оказался на чисто скошенной пойме, уставленной стогами, ровно залитой солнечным светом. Солнце било ему прямо в глаза, и он, ослепленный, прикрылся от него рукой и в это мгновение заметил, как от земли оторвалась и низко потянулась над далекой полоской воды, вытягиваясь в цепочку, стайка уток. Не раздумывая, Гошка почти бегом пустился по хрустящей стерне и уже никуда не смотрел, только вперед, где узким жалом охотничьего ножа блестела под солнцем протока.

Когда он уже был на половине пути, вторая стайка поднялась в воздух. Он ускорил шаги, бежал, предвкушая удачу, легко, будто высушенный тренировками стайер. Но к тому времени, когда он достиг места, откуда наметил скрытно подойти к протоке, от воды, взбаламутив ее, с шумом, как-то слишком поспешно сорвалась еще одна стая, и почти в тот же момент он увидел серебристый катер, вынырнувший из-за излучины, увидел двоих в катере, узнал их и, прежде чем успел о чем-нибудь подумать, упал на берегу в подвернувшуюся впадину и прижался к нежной отаве крепко. Почему-то с ужасом он подумал, что все-таки лежит как на ладошке, не защищенный от глаз тех двоих в катере. Катер медленно шел протокой, словно прощупывал невидимыми щупальцами каждый метр пространства вокруг себя. Гошка почти физически ощущал на себе тяжесть их взглядов и все крепче прижимался к земле, локтями вдавливая в нее нежно-зеленые листочки травы, все отчетливее понимая, зачем он должен остаться незамеченным. Он осторожно поднял голову ровно настолько, чтобы увидеть катер и нет ли еще кого поблизости, кто бы мог стать нежелательным свидетелем. Нет, вокруг было пустынно, и с катера, кажется, его не заметили, в его сторону даже не смотрят.

«Протоками шныряют», — подумалось Гошке. Стало жарко.

Солнце палило. Он расстегнул две верхние пуговицы на куртке, ворот свитера был мокрый от пота. Он чувствовал, как весь — и грудь, и живот в одно мгновение покрылись потом, и волосы на голове стали мокрые, и прядь прилипла ко лбу, когда он провел рукой по лицу. И рука стала влажной, и Гошка вытер ее о полу куртки, а затем из последнего гнезда патронташа вынул патрон с латунной гильзой и, перехватив его пальцами, сломал в затворе ружье и зацепил ногтем за бортик патрона, сидевшего в стволе, вытащил его, а на его место дослал латунный. То же он сделал со вторым стволом, потом удобно устроил ружье перед собой так, что приклад уперся ему в плечо, а правый глаз по стволу лег в ту точку на воде, где, по его расчету, должен появиться катер. Ненавистный катер с ненавистными людьми.

Звук работающего мотора молотил безмятежный девственный воздух островов, но еще сильнее било по нему Гошкино сердце. Он следил, как оба звука сливались, отрабатывая синхронность своих ударов, слились — и тогда раздался взрыв.

Потом Гошка никогда не мог объяснить, как это случилось, словно подчинялся он какой-то неведомой силе, исходящей от слияния этих двух звуков. Он нажал на курок вначале правого ствола, а потом левого. Он видел, что попал, видел, как тот, в которого пришелся первый выстрел, вскочил на ноги, нелепо вскинув над головой руки с судорожно растопыренными пальцами, и тут же рухнул на сиденье, сломавшись в спине. Он видел, как после второго выстрела тот, в которого был послан жакан из левого ствола, с искаженным от боли или ярости лицом направил лодку к берегу, и что это было лицо рыбоинспектора.

Он снова поймал на мушку одноглазое лицо Домрачева и, когда тот перевалился через борт в воду, потянул курок, но выстрела не произошло. Он забыл перезарядить ружье. Понял это и все же продолжал жать на курок, совершенно не сознавая, что делает, а ненавистное, устрашающее лицо приближалось. Инспектор бежал гигантскими шагами, неестественно прямо, не прячась, не увиливая от направленного на него черного дула, правая рука сжата в кулак, а левая маятником болтается из стороны в сторону.

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как он бежит; земля содрогалась под его ногами. Он все ближе, его уже ничем не удержать, не остановить, ничем от него не защититься, и пуля его не возьмет. Пуля не возьмет! Не возьмет!

Животный страх поднял Гошку на ноги. Еще мгновение как загипнотизированный он смотрел на неуклонно наваливающегося на него в беге рыбоинспектора, потом смешно подпрыгнул, крутнулся вокруг собственной оси и, взвизгнув, побежал к спасительным тальникам. К тальникам. Туда! Успеть — и я спасен! Я буду жить! Я хочу жить! Почему он не стреляет? В меня? Нет-нет! Нужно бежать зигзагами, так в меня труднее попасть. В меня… попасть! Вон тальники, близко, сто метров, не больше — и ты спасен!