Генрих Далидович - Юля

• Название: Юля
• Автор: Генрих Далидович
• Издательство: Юнацтва
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1990

Белорусский писатель Генрих Далидович очень чуток к внутреннему миру женщины, он умеет тонко выявить всю гамму интимных чувств. Об этом красноречиво говорит повесть "Юля".

---

Он не ходил с нею к колодцу, очевидно, стыдился людей, оставался во дворе. Теперь, прижавшись к углу, он откупоривал бутылку вина — морщился, сдирая ногтями синюю жестяную головку с бутылки. Сорвав, вытер ладонью горлышко и начал пить.

И тут услышал шаги, оглянулся — и сразу поперхнулся, закашлялся, побагровел от натуги. Вино потекло по подбородку, по шее.

— Эх ты! — возмутилась Юля. — Вот до чего дошел!

— Думал, смелей буду, — бормотнул он, не зная, что сделать с недопитым вином — принести его в хату или оставить тут. Было видно только, что больше пить он не собирался.

— Уезжай отсюда, — приказала Юля, — и не порти мне нервов.

Сказала это так недовольно, с такой злостью, что он, как видно, не ожидая ничего хорошего для себя, запустил бутылку с остатком вина в поле, вытер рукавом рот и подбородок и, пройдя мимо нее, подался в хату. Юля намеренно не пошла за ним, не видела, как он простился с матерью, с сыном, как выходил, что сказал на прощанье. Она долго стояла там, за сараем, пока не вышла и не позвала ее мать.

— Не приедет он больше, — сказала печально мать.

— Ну, такая беда, — отозвалась Юля, — может, так и лучше, чем ссориться каждый день…

10

Первые дни мая были теплыми. Теплым был и апрель — днем припекало солнде, высушило талую воду, подсушило, припылило землю, но по ночам снова подмораживало, иней выбеливал деревья, заборы, лужайки. Днем бывало тепло, а ночи оставались холодными. Деревья стояли голые, черные, только начинали пахнуть молодой листвой. И как только потеплели ночи, листва на деревьях сразу распустилась, они зазеленели — развернулись почки берез, сирени и тополя.

А когда прошел теплый дождик, все зазеленело прямо на глазах — деревья, лужайки, межи. Запахло свежестью, ароматом молодых листьев, травы, яблоневого цвета.

Юля постояла во дворе, полюбовалась яркой зеленью и неохотно пошла в хату — надо было вымыть посуду. Взглянула только на сына, который играл с детьми на улице, велела далеко от дома не уходить — может пойти дождь. С севера небо хмурилось, и эта сине–черная хмурость ползла сюда, окутывала все полумраком. Как всегда перед дождем, подул теплый и в то же время холодный ветер, во дворе потемнело.

Юля мыла посуду, когда по стеклам секанули крупные капли дождя, поплыли, а потом их стало много. Ока кинулась к окну и увидела, что Петька вбежал во двор, стал возле сеней под стреху, подставляя руки под сильные струи дождя. Брызги с земли летели ему на ноги.

Юля открыла окно — сразу повеяло прохладой, в хату брызнули капли дождя, начали собираться на подоконнике. Но она не закрывала окно, знала, что грома не будет, и потому не боялась, а воду она вытрет потом. Вернулась к медному тазу, домыла посуду.

— Мама, иди сюда, — подошел к открытому окну и позвал ее Петька, — иди, покажу что–то.

Юля вытерла фартуком руки и вышла во двор; дождик немного утих, сыпал не так густо. Она улыбнулась: опять что–то выдумал сын, всегда вот так — заметит что–нибудь, на что она и внимания не обратит, обрадуется и позовет ее.

— Ну что тут? — спросила она.

— Глянь, мама, — показал Петька на стреху.

Она взглянула вверх, и лицо ее осыпало дождиком. Увидела серое небо, зеленый гонт на крыше, что сейчас была мокрой, темной, возле трубы немного размыло глину, и она растеклась рыжеватым ручейком.

— Ну что тут? — снова спросила она.

— Да ты на воду гляди, — подсказал сын.

Только теперь Юля увидела, что удивило сына: на середине крыши, где был навес над слуховым оконцем, вода текла вниз ручейком и звонко падала на землю, а на других местах крыши собирались капли, становились крупнее и падали вниз.

— Видела? — улыбнулся мальчик.

— Видела, — улыбнулась в ответ и Юля, — вишь, что углядел… — и она покачала головой. — Не знаю, сын, что из тебя выйдет…

— Что вы там углядели? — спросила мать, она не выдержала и тоже вышла из хаты.

Юля показала ей на капли.

— Ребячитесь — и взрослый и маленький, — сказала мать и вернулась в хату, добавила оттуда: — Иди лучше вымой пол.

— Ну, ты погляди, а я пойду, а то, слышишь, бабка сердится.

— Мама, я нарисую это.

— Нарисуй, сынок, кто же тебе не дает, — усмехнулась Юля, и сердце ее дрогнуло от радости: это сказал не чужой ребенок, а ее сын. Она погладила его по головке и пошла в хату.

На душе у нее было светло, она не выдержала и тихонько запела без слов, не раскрывая рта.

— Сегодня учителя–холостяка встретила, — начала рассказывать мать, — задержал меня, поздоровался приветливо так, расспросил, как мы живем, управились ли с картошкой. Потом допытываться стал, верно ли, что ты оставишь школьную столовую и перейдешь в совхозную.

— Вот, нашли о чем говорить.

— Говорю, что, мол, слышала, — сказала мать. — А он признался, что ему легче со мной говорить, чем с тобой. Говорит: стесняюсь я вашей Юльяны Ивановны…

— Ему пора уже внуков нянчить, а не… — бросила в ответ Юля, не зная, что и сказать, — а он все еще молодится.

— Не так уж он и стар, — возразила мать, — мужчина как раз в силе, умный, степенный. Радовался очень, рассказывая, что шофер тот борисовский женился… Не старый еще, розовощекий…

— Но и не молоденек, — заметила Юля, — лысина на голове.

— Всякое бывает, — отозвалась мать, — люди говорят, хорошо получает, почти не пьет, культурный человек, хозяйственный. Да и мне говорит: хочу с вашей Юльяной Ивановной как–нибудь поговорить по–хорошему, да стесняюсь.

— Еще что! — возмутилась Юля. — Ходите да что зря собираете.

— Сказал, что придет сегодня. И я так думаю, что придет с серьезным разговором.

— Убегу из дома, — отрезала Юля, — не нужен он мне.

— А я бы на твоем месте, девка, не торопилась прогонять такого человека, — промолвила Наталья, — второй год уже одна живешь, с самой зимы вон твой красавец не подает голоса, значит, не нужна ты ему. И ты еще молода, тебе жить надо, и дитя малое, надо его на ноги поставить. Не беда, что пожилой человек, раз с умом да с копейкой, зато, может, поживешь за ним.

— Ой, мама, старые, допотопные ваши суждения, — поморщилась Юля, — так думали, когда вы еще молодой были.

— Жить и тогда надо было, и теперь.

— Так жить можно по–разному, — сказала Юля и глянула в окно: слышно было, что во двор, скрипнув воротами, вошел человек.

Пришел Владимир Семенович.

Заговорил с Петькой, потом вошел в дом. Пиджак на нем был мокрый, мокрыми были и штаны до колен.

— Под самый дождь попал, — посокрушался он, ставя на скамью сумку, — не догадался плащ взять.

«Плаща не взял, — подумала Юля, — а шляпу на голову надел, видать, не хотел показывать людям лысину».

Лицо его, полное, со старческим двойным подбородком, вспотело, с лысины, когда он снял шляпу, казалось, поднимается пар. Он вытер платочком лоб, причесал редкие седые прядки возле ушей. Расстегнул пиджак, и Юля увидела его круглый живот, подтяжки на нем.

— Ну вот, как раз попали под дождь, — посочувствовала ему Наталья.

— Вышел, взглянул на небо, думал ничего не будет. А оно на полпути полило…

Он отдувался и посматривал на Юлю — как она вытирала посуду и ставила ее на полку, снимала фартук и мыла руки. Глядел, наверно, на ее стройную фигуру, на полные руки с закатанными до локтей рукавами, на платье, на котором верхняя пуговица расстегнулась, открыв молодую красивую шею, небольшую ямочку на груди. Увидев, как он смотрит на нее, Юля оглядела себя, застегнула пуговицу на платье.

… — Это правда, Юльяна Ивановна, что вы решили покинуть нас? — когда уже немного выпили и закусили, спросил Владимир Семенович.

— Школа будет работать и без меня. Такая уж я у вас незаменимая личность, — пошутила Юля, она почему–то все время в душе потешалась над этим добрым и искренним человеком.

— Неправда, Юльяна Ивановна, вы очень важный у нас человек. Из–за вас и у учителей и у учеников было хорошее настроение, мы все уважали вас. Будем очень переживать, если вы от нас уйдете.

— Возможно, до июня, пока будут продолжаться занятия, поработаю, — сказала Юля, — а там, как видно, стану заведовать совхозной столовой. Так уж договорились.

— Значит, правду говорят, — печально промолвил Владимир Семенович, — покинете вы нас.

— Кто–то другой будет, столовая не останется на замке.

— Да кто–то будет, но не вы…

Он немного выпил, раскраснелся, вспотел, и Юля подумала, не больное ли у него сердце — он не по годам полный, потеет, боится выпить лишнее. Выпил одну рюмку и больше не захотел.

— Ну, пора до хаты, — сказал он.

Юля поняла, что он и сегодня не решится заговорить с нею, сказать, что думает. Она не так стремилась услышать его предложение, порадоваться ему, как хотела ясности: между ними не должно быть ничего недоговоренного, чтобы не стыдно было встречаться и беседовать.