Ирина Млечина - Гюнтер Грасс

• Название: Гюнтер Грасс
• Автор: Ирина Млечина
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-235-03835-6

Роман «Жестяной барабан» принес Понтеру Грассу (1927–2015) мировую славу. Он один из немногих немецких писателей, удостоенных Нобелевской премии по литературе. Его жизнь и творчество вместили историю самых драматических событий, происходивших в центре Европы. И в своих книгах он неустанно пытался ответить на вопрос: как всё это могло случиться? В конце Второй мировой войны Грасс был призван в войска СС, в молодые годы агитировал за социал-демократов, на склоне лет выразил сомнение: а не опасно ли объединение Германии?

Невероятные сюжетные линии, переливающиеся всеми красками авторской фантазии, изощренная художественная структура и сложная оптика восхищают читателей Грасса. Его поразительное гротескно-аллегорическое видение мира завораживает. Грасс, кажется, одинаково владел всеми жанрами. Он писал стихи и рисовал, большинство своих книг он оформил сам.

Доктор филологических наук Ирина Млечина, один из лучших знатоков современной немецкой литературы, мастерски рисует портрет одного из самых оригинальных современных прозаиков и драматургов. Российского читателя еще ждут встречи с Грассом — далеко не всё, написанное им, переведено на русский язык.

знак информационной продукции 16+

---

И она объясняет Петеру Пантере разницу между уанстепом и фокстротом (в которых он ничего, с ее точки зрения, не смыслит) или шимми и чарльстоном. Танцы и счастье — это синонимы. И девушка приглашает лично ей незнакомого Пантеру на танцплощадку, готовая давать ему уроки танца. И даже тот факт, что Пантера, как разузнал ее жених, на самом деле «толстый и маленький еврей из Польши», ее не смущает. «Это ерунда, — сообщает она. — Я ведь тоже, если честно, кончаюсь на “ки”. Зато толстяки обычно хорошие танцоры».

И эта милая Ильзе Лепински, как она подписывает свое письмо, обещает рассказать знаменитому автору всё-всё про обувную торговлю (ведь она работает в магазине мужской обуви). А вот про политику она решительно говорить не намерена: «Заметано?»

Но пока уставшая от неурядиц публика танцует и развлекается, слушает вошедшее в моду радио, посещает автогонки и боксерские состязания (какое количество знаменитостей от культуры жаждут общения с Максом Шмелингом, чемпионом мира по боксу, которому поклоняются, как идолу!), в обществе идет глухая, порой опасно вырывающаяся наружу борьба. В сложный нервный узел сплелись культура и политика, несовместимые интересы разных частей общества. Отношения между столицей и периферией, урбанизмом и провинциализмом раскрывают суть многих ключевых конфликтов веймарской поры. Дух провинции с ее неприятием городской, «асфальтовой» цивилизации всё больше утверждает свое главенствующее положение. Волна шовинизма и откровенного милитаризма всё заметнее накатывает на «чуждую асфальтовую» культуру, грозя затопить ее. На этом фоне становятся всё более очевидными успехи крайне правых в их разных модификациях.

Об этом убедительно свидетельствует новелла Грасса об убийстве министра иностранных дел Вальтера Ратенау («1922»), ставшем одним из самых громких преступлений крайне правых еще дофашистского периода. Шпик, от имени которого ведется рассказ, по каким-то ему одному понятным причинам пытается предостеречь Ратенау, разъезжающего в открытой машине в одно и то же время и по одному и тому же маршруту. Правда, шпик объясняет, почему пытался предупредить министра.

Он считает, что начинать надо не с убийств, а «до какой-то степени легально» «выковырять всю систему, опрокинуть ее и уж потом, как Муссолини в Италии, создать национальное государство порядка, на худой конец под руководством этого ефрейтора Гитлера». Но Ратенау не внял предостережениям человека, шпионившего в пользу тайной реакционнейшей организации «Консул», состоявшей из крайне правых, по существу, организации террористической. И уже ничто не могло помочь Ратенау, заявляет рассказчик. «Тем более что он был еврей».

Антисемитизм, ставший одной из главных мировоззренческих и политических основ третьего рейха, был широко распространен еще в Веймарской республике. С первых дней ее существования антисемитская пропаганда именовала республику «еврейской». Это было не просто преувеличением, а наглой ложью. Действительно, после крушения кайзеровского рейха евреи получили гражданские права и свободы, а революция 1918 года открыла перед ними возможность политической карьеры, но если внимательно приглядеться к цифрам и фактам, то окажется, что крайне правые приписывали евреям то, чего они не совершали. Их непрерывно обвиняли в том, что они «оккупировали» немецкую культуру и политику и заняли все ключевые места.

На самом деле, как замечают исследователи, большинство немецких евреев не были ни интеллектуалами, ни тем более радикалами. Они вообще не стремились ни к политической, ни к творческой карьере. В девятнадцати правительственных кабинетах Веймарской республики с 1919 по 1932 год из 387 министров только пять были еврейского происхождения. Как замечает американский автор Уолтер Лакер, среди евреев было больше портных и продавцов готового платья, чем писателей и журналистов.

После убийства Розы Люксембург и Курта Эйснера только один человек еврейского происхождения сделал действительно крупную политическую карьеру — министр иностранных дел Вальтер Ратенау, отнюдь не принадлежавший, заметим, к крайне левым, а скорее разделявший умеренные центристские взгляды. Однако это не помешало правым террористам в 1922 году с одобрения своих многочисленных сторонников застрелить его прямо на улице. А до того чуть ли не весь Берлин на каждом углу распевал страшно веселую песенку: «Убейте Вальтера Ратенау, эту проклятую еврейскую свинью!» У Маркеса это называлось хроникой объявленного убийства.

«Антисемитизм в обществе, — писал известный польский философ и социолог Лешек Колаковский, живший на Западе, — это постоянный резервуар реакции, накопитель социального динамита, который в подходящий момент может быть доведен до взрыва. Реакционные политические лидеры веками стремились направить взрыв в нужную сторону».

В книге «Человек без альтернативы», изданной в Мюнхене в 1961 году, Колаковский подчеркивает глубокий иррационализм этого явления, его неподвластность никаким аргументам, ибо это не теория и не доктрина, а форма поведения, сопряженная с таким типом реакций, которому «доказательство как форма мышления чуждо и ненавистно. Антисемитизм — это отсутствие культуры и человечности… В этом мог убедиться каждый, кому доводилось вести с антисемитом одну из тех безнадежных дискуссий, которые всегда напоминают попытку научить зверя говорить».

О коротком периоде стабильности между двумя тяжелыми экономическими кризисами Грасс рассказывал в новелле, приуроченной к году его рождения, — «1927». По его словам, «золотым можно назвать только год его рождения». Это он как бы адресуется к тем, кто позднее стал называть веймарский период «золотыми двадцатыми» — благодаря прежде всего яркому расцвету всех видов искусств и литературы. Метафора, конечно, очень условная — да, в чем-то «золотые», а в чем-то роковые. Вот и Грасс говорит, что все остальные годы до и после его рождения «лишь поблескивали или пытались заглушить своей пестротой серые будни». Но кое-какие проблески действительно были — например, именно в этом году стабилизировалась рейхсмарка.

Ну, еще это был год появления знаменитого сочинения Мартина Хайдеггера «Бытие и время», после чего, по словам Грасса, «каждый сопливый фельетонист из развлекательного отдела начал хайдеггерничать на свой лад». Если мы обратимся к роману «Собачьи годы», то не сможем не вспомнить, как автор — главным образом устами своих персонажей — ехидно пародирует философа, «хайдеггерничает», соотнося его высокопарную фразеологию с реальным положением дел в нацистской Германии времен войны.

Но, переосмысливая несколько ключевых выражений Хайдеггера на фоне веймарского «просвета» после «войны, голода, инфляции, о которых то и дело напоминали инвалиды на каждом углу, да и все вконец обедневшее среднее сословие», Грасс заодно обыгрывал слоган о «золотых двадцатых», иронически заявляя, что подлинно золотыми были лишь знаменитый тенор Рихард Тауберг, которого всю жизнь обожала матушка Грасса, «девочки» («girls, girls»), выступавшие «даже у нас в Данциге» в своих сверкающих нарядах и перенесшие американскую моду на немецкую почву, или некий ясновидец и иллюзионист, наклейки на чемоданах которого демонстрировали всю череду европейских столиц, в которых он гастролировал. Это он, будучи другом семьи, уговаривал грассовскую матушку «непременно заглянуть в Берлин», поскольку «там всегда что-то да происходит!». И мать, судя по всему, заразила сына любовью к танцам (о которой он рассказывал не только в мемуарном романе «Луковица памяти», но и в других своих воспоминаниях). «В Берлине вообще много танцуют, там только и делают, что танцуют». Но «мама до Берлина так и не добралась».

Зато один раз, в конце 1930-х, «когда от двадцатых не осталось в помине ни одной золотиночки, она возложила все обязанности по лавке колониальных товаров на моего отца и по путевке от “Силы через радость” съездила до Зальцкаммергута». И эти строчки возвращают нас, с одной стороны, к «Жестяному барабану» с его лавкой колониальных товаров, а с другой — к «Траектории краба» и всему тому, что в этой повести связано с организацией «Сила через радость».

А 1929 год, когда разразился ужасающий всеобщий экономический кризис, у Грасса представал в воспоминаниях рабочего компании «Опель», которому в те тяжкие времена приходилось отмечаться на бирже, поскольку он оказался безработным. «Только после переворота, когда пришел Гитлер, у “Опеля” сразу нашлись свободные места». Правда, брат его не вернулся с фронта, погиб в России, но ему-то самому повезло — как рабочему, занятому в отрасли, «имеющей военное значение». И в войну «Опель» не бомбили, и никакого демонтажа после войны не было. «Повезло нам, смекаешь?»

Чем ближе грассовский роман в новеллах приближается к 1933 году, тем отчетливее становится весь ужас грядущего нацистского триумфа. Опыт Веймара показывает, что главной опасностью для демократии является не столько сама экономическая разруха, сколько формы политического и психологического реагирования на нее. Если правые атаковали республику как «ненемецкую», «импортированную систему», навязанную Западом и приведшую к хаосу, крича во весь голос о «распродаже отечества» и выставляя либералов и демократов как «плохих немцев» («хорошими немцами» они считали, естественно, себя), то многие левые, среди которых были и писатели, и публицисты, относились к Веймарской республике высокомерно, а то и цинично-глумливо. Если для первых она была предательством национальных интересов, то для вторых — недовоплощением мечты, выражением рухнувшей надежды на принципиально новое жизненное устройство, гарантирующее всеобщее равенство.