Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

• Название: Государева почта + Заутреня в Рапалло
• Автор: Савва Дангулов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В двух романах «Государева почта» и «Заутреня в Рапалло», составивших эту книгу, известный прозаик Савва Дангулов верен сквозной, ведущей теме своего творчества.

Он пишет о становлении советской дипломатии, о первых шагах, трудностях на ее пути и о значительных успехах на международной арене, о представителях ленинской миролюбивой политики Чичерине, Воровском, Красине, Литвинове.

С этими прекрасными интеллигентными людьми, истинными большевиками встретится читатель на страницах книги. И познакомится с героями, созданными авторским воображением, молодыми дипломатами Страны Советов.

---

— Вспомнил, вспомнил! Я видел у тебя дома спиртовку! — крикнул он вослед. — Есть она?

— Есть, конечно… — отозвалась она, недоумевая. — А что?

Как же я хочу горячего чая! — закричал он что было мочи. — Чай — спасение!.. Она вдруг пустилась в пляс.

— И я, и я!.. — У нее была чисто детская способность отдать себя соблазну настроения. — И я!..

Те полчаса, что они бежали через город, им чудился синий пламень спиртовки и посвист закипающего чайника. Они ворвались в дом, однако, рассмотрев белый квадрат двери в сумерках, остановились… Было даже страшновато, как эта дверь, до сих пор для него запретная, откроется. Но она открылась. Как при Амелии, донеслись все те же запахи сухого чая и ванили. Дина зажгла свет, в комнатах было как–то не так. Все было сдвинуто со своих мест, все стояло по–иному. Ему даже показалось, что этот порядок отразил его появление в этом доме, быть может, его нынешнее появление. Однако как отразил? Ничто не прибавилось в доме, ю все стояло по–новому… Да, сразу бросалось в глаза — кровать теперь придвинута к кафельной печи… Она возвышалась, как трон, все, что стояло в комнате, незримо учитывало ее размеры и ее положение. Казалось, это сделано со значением, хотя было и не очень похоже на Дину.

Они пили чай, а он нет–нет да и проникал взглядом туда, где стояла кровать, велик был соблазн оглядеть ее. В этих его взглядах было немного смелости, и еще меньше было этой смелости, когда он смотрел на Дину. Что–то явилось в ней теперь новое. Видно, радость встречи схлынула, и состояние, в котором она жила все эти дни, вернулось к ней.

— Самоотречение — это и есть молитва! — вырвалось у нее неожиданно. — Делать добро — тоже молитва!.. — произнесла она воодушевленно. — Люди не понимают своего счастья. Вот говорят: «Счастливый человек». По мне, делающий добро и есть счастливый. — Она задумалась. — Как Нансен! Как Нансен, как Нансен!.. Несущий в себе боль тысяч и тысяч, сжигающий себя этой болью и все–таки счастливый!..

— Тебе бы заботы Нансена?

— А что? Я готова… — она взглянула на него не без участия. — Ты посиди минутку один, посиди, ради бога… — произнесла она и метнулась в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь.

Он пил свой чай и поглядывал на дверь. За дверью стучали часы, однако в остальном все было немо. Да не стряслась ли с нею беда? Он тронул дверь. И разом стал слышен шепот, перебиваемый взрывами дыхания. Слова были невнятны, только врывались произнесенные многократ «Господи, помоги!.. Под его рукой дверь подалась, образовав щель. Глянули тени от ее воздетых рук, медленно раскачивающихся, распростертых. Стал понятен этот ее шепот, перебиваемый вздохами, и это ее смятенное, много раз повторенное: «Господи, помоги!.. Помоги мне, господи!..» В шепоте было и заклинание, и мольба о помощи, и призыв отвратить беду. Он отпрянул от двери — ему показалось, что он посягнул на заповедное.

Когда она вернулась, на ней лица не было.

— Прости, что я оставила тебя одного, но я не могла иначе, — сказала она, опускаясь на софу, стоящую в противоположном конце комнаты. Ее голос вдруг затих, только и остался шепот. — Хочу сдвинуть камень вот тут, — положила она руку на грудь. — Хочу сдвинуть и не могу…

— Заненастилась, Дина, заненастилась, улыбнись… — сказал он ей.

Но она была все так же печальна, что–то переменилось в ней, она и любила его сейчас меньше, чем прежде. Произошло необъяснимое. Мигом все потеряло смысл. И эта квартира, в которой уже не было третьего. И ночь, которую послала, казалось, им сама судьба.

— Я пойду, — он Естал. Дина все еще сидела на краю софы, опустив глаза, она будто давала согласие молчанием своим.

39

Стеффенс просил Цветова быть в мастерской Дэвидсона.

Шел дождь, негромко плутающий в апрельской л. истве. К старым липам на авеню д'Обсерватуар вернулась юность. В пасмурной теплыни марта, в блеске мокрых стволов, в шуршании и клекоте дождя, монотонно стучащего по мокрому песку парковых дорожек, кропающего немудреные письмена.

Скульптор Дэвидсон нагрянул в Париж вместе со Стеффенсом. Он был одержим идеей, которую подсказал ему Стеффенс: воссоздать в глине версальское действо, а вместе с тем весь ряд действующих лиц от весело–среброкудрого Ллойд Джорджа до постнолице–го Вильсона. Еще не вышел срок встречи Дэвидсона с официальным Версалем, а Париж уже заявил о себе в мастерской скульптора весьма громко, Париж полуночный, гулливый, которого с ума свели радость демобилизации и мартовская теплынь. Дежурные сеансы титулованных особ еще были в неблизкой перспективе, а в мастерскую ворвались девицы с Елисейских полей, юные и стареющие, воссоздав со всей силой своей непосредственности и таланта осанку, стать и озорство парижской ночи. А пока, чтобы не оскорбить религиозного чувства президента, глиняные копии парижских красавиц были обернуты в мокрое тряпье и скрыты надежно. Под тряпьем и грех — не грех.

Сергей не застал у Дэвидсона Стеффенса, зато увидел Баруха, чей скульптурный портрет принял столь точные черты, что требовалось усилие, чтобы в мартовской полумгле мастерской с, игь жисого Ба–руха от глиняного. Впрочем, сановный полушепот Баруха, которым он одарял слушателя, не оставлял сомнений, что глиняной копии далеко до оригинала. Этот шепот обрел силу голоса, когда на пороге появился Стеффенс, как обычно, запаленный — его время и в Париже постоянно было на ущербе.

— Как Россия, милый Стеф? — оживился Барух, однако не настолько, чтобы изменить гордо–снисходительное выражение лица, которое он не без труда отыскал для Дэвидсона. — Как вам было там? — ученый муж, знаток мировых проблем, он умел «держать позу» не только в мастерской скульптора.

— Я видел будущее, и оно действует! — откликнулся Стеффенс воодушевленно, и старый американец вздрогнул, да так сильно, что, казалось, перепугал и свою собственную копию.

Они шли улочкой, и, глядя на сбитую набок, смешно завившуюся бороду Стеффенса, Сергей спрашивал:

— Вы полагаете, оно действует, будущее России?

— Действует, Серж!.. — подтверждал Стеффенс, глядя грустноватыми глазами на белый купол Сакре — Кёр и на водопад каменных ступеней, низвергавшихся от паперти, того гляди, затопят. — Вы давно видели нашего шефа? — спросил Стеффенс. Как ни поката была лестница, для него она была трудна.

— Если вы говорите о мистере Буллите, то это было вчера пополудни, в тот самый час, когда он проснулся после ночной вахты у полковника…

— И что он сказал вам? — спросил Стеффенс, продолжая путь. Сакре — Кёр точно накрывала друзей своей белой массой.

— Он сказал, что мистер Хауз растрогал его своим вниманием, при этом сделал все, чтобы встреча с президентом состоялась тут же… Одним словом, как признал мистер Буллит, все хорошо…

Они взобрались на гору, белая громада Сакре — Кёр была над ними, не отхватила бы она полнеба, свод небес не показался бы таким черным.

— Хотите знать мое мнение? — спросил Стеффенс и подошел к краю каменной площадки, откуда открывался вид на вечерний город, словно небо впечаталось в землю со всем своим густозвездным богатством, точный порядок которого, казалось, установлен ie без циркуля и линейки. — Вот оно, мое мнение: наше дело осложнилось, милый Серж, непредвиденно осложнилось…

— Не понимаю, мистер Стеффенс…

Но собеседник Сергея уже и сам решился выложить все до конца.

А чего тут не понять? — он приметил во тьме светлое пятнышко скамьи, пошел туда, увлекая за собой Сергея. Восхождение на холм далось ему не без труда. — Когда явилась нужда в русской экспедиции, призвали и даже воодушевили, когда нужда отпала, пренебрегли…

— Да так ли это, друг Стеффенс? — спросил Сергей.

— Так…

— Но что произошло?..

— Неспроста же у Вильсона вдруг зашлось сердце. Конечно, и президенты подвержены иногда сердцебиению, но, поверьте, добрый Серж, по иной причине, чем мы с вами…

— Значит, иной? Но какой именно?

— Нет, не только потому, что Колчак подошел к Волге и Будапешт стал еще одной красной столицей. Призрак революции бросил в холодный пот Лондон — не каждый день британские солдаты водружают кумачовый штандарт на своих казармах.

— Но Ллойд Джордж все–таки готов принять Буллита, — засмеялся Цветов.

— Готов принять? — насторожился Стеффенс, он ничего не знал об этом.

— Да, мне так сказали, — подтвердил Сергей.

— Хочет заручиться поддержкой на всякий случай, — улыбнулся, в свою очередь, Стеффенс, однако тут же стал строг, имя Ллойд Джорджа возникло для американца неожиданно. — Значит, готов принять? Да может ли это что–то изменить?..

— Я вас хочу спросить, милый Стеф…

— Не знаю, ничего не знаю… — У него была потребность ответить не столь уклончиво, а он сказал «не знаю».