Яан Кросс - Полет на месте

• Название: Полет на месте
• Автор: Яан Кросс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

---

Однако искать этот дом по моему описанию не следует. Его снесли несколько десятков лет назад, когда совхоз Ранна в советские времена стал расширяться на этих землях.

Мы жили там вчетвером: отец, по крайней мере в конце недели, приезжал к нам на автобусе или на старом зеленом «форде», мать, которая целую неделю, дымя сигаретами, боролась с комарами (при этом она вообще не курила никогда) и листала романы, объявляя, что «Ревность» Семпера намного сильнее «Милашки» Колетт, а гетевский «Вильгельм Мейстер» несравненно сильнее обоих. Кстати, что я там в наше первое раннамыйзаское лето делал, какими важными или неважными делами занимался, не помню. В том доме мы отдыхали и второй раз, то есть в 1937 году, и это мне запомнилось, я написал первый в своей жизни и, кажется, последний политический фельетон. Его не напечатали ни тогда, ни позднее, и направлен он был против того самого премьер–министра Ээнпалу, в числе чиновников–распорядителей которого Улло к этому времени оказался. И еще в этом доме жила, с моей тогдашней точки зрения, почти что тетя, девица около тридцати лет по имени Элла, наша прислуга.

Итак, в 1935‑м, на второе утро того раннамыйзаского лета я проснулся довольно рано. Увидел сквозь зеленые липы и темные ели солнечное пестрое сине–белое небо, увидел, что на часах, лежащих на моем столике, всего четверть седьмого, и удивился, почему это я так рано проснулся. Из кухни даже голос примуса, на котором Элла варила утренний кофе, не был слышен.

Тут я заметил, что предмет, который я принял за глиняную, неожиданной формы вазу, стоящую на подоконнике за занавеской, вовсе ею не был. Оказалось, что это Улло просунул в окно свою голову. Оперся острым подбородком о подоконник и смотрел на меня слегка косящими насмешливыми глазами. Я спросил шепотом:

«Улло! Как ты оказался тут посреди ночи?»

Он усмехнулся и ответил голосом, который прозвучал непомерно громко. Хотя на самом деле говорил он довольно тихо.

«Я провел опыт, можно ли тебя разбудить взглядом. Оказывается, можно. И весьма легко».

Я по–прежнему произнес полушепотом: «Говори тише. Все спят еще. И залезай в комнату. Через окно».

Он усмехнулся: «Нет. Не сейчас. Я тут не один. Высунь свой нос наружу и посмотри».

Изголовье моей кровати было как раз под окном. Я приподнялся на локтях. Перевесился через низкий подоконник, и чья–то голова поднялась навстречу моей в метре от лица Улло. Голова какой–то абсолютно незнакомой мне девушки. Улло положил руки нам на затылки и свел наши лбы над подоконником:

«Бэмс! Ну, знакомство состоялось. Это Яак. О котором я тебе говорил. А это Рута. О которой я тебе, кажется, не говорил».

Взъерошенные белокурые с рыжинкой волосы, большие желтоватые глаза, белые смеющиеся зубы и легкий запах сирени отодвинулись от окна, и Улло сказал:

«На, Яак, возьми в свою комнату на хранение наши походные вещички. А мы пока сходим на море. Между прочим, у нас с Рутой на двоих имеются три кроны. Но мы будем рады гостеприимству этого дома, если ты предложишь нам после купания утренний кофе. Во сколько его подают?»

Я ответил: «По воскресеньям — часов в девять…»

«О' кей!» — отозвался Улло, а я тем временем смотрел на тоненькую загорелую Руту, которая сидела под окном в кустах лиловой сирени. Смотрел — и не мог оторвать глаз от того, как она одета, вернее, раздета. Потому что на ней не было ничего, кроме светло–лилового купальника.

Улло бросил мне: «И еще вот что… — Затем в сторону Руты: — Погоди немного. Я дам ему стихотворение». Рута сказала, смеясь: «Давай, давай. Я тут посиреню немножко». И я подумал: «Чертова девчонка — она посиренит».

В это время Улло вытянул свою голую, умеренно волосатую ногу, потому что был в коротких штанах, и я увидел приспособление, привязанное к его голени. Это была примерно пятнадцатисантиметровая, диаметром четыре–пять сантиметров кожаная трубка, у которой, видимо, имелось внизу донце и которая сверху закрывалась крышкой. Вероятно, мастерил сам. Двумя кольцами — нижнее из кожи, верхнее, очевидно, из резинки от носка — футляр был прикреплен к ноге. Улло снял крышку с футляра и вытащил оттуда аккуратно свернутую бумагу:

«Читай, а мы пока сходим на море. Потом прокомментируешь».

Я бросил взгляд на листок. Стихотворение, аккуратно напечатаное на машинке, походило на перевернутую пагоду. Я коротко кивнул. И почувствовал, что такое доверие подействовало на меня ободряюще. Как–никак, выпускник школы, скоро в университет поступит и настоящий поэт, что из того, что нигде не напечатал ни строчки, — и ждет от меня оценки своих стихов. Такое доверие может оказать лишь друг.

Предупредил родителей, что на утренний кофе к нам придет Улло. Отец зевнул: «А-а, это твой Берендс». Я добавил: «И еще девушка одна — Рута Борм, племянница Фердинанда, знакомая Улло».

«Этот Фердинанд Борм был, кажется, аферистом», — заявила мама безапелляционно, на что я не смог не ответить:

«Это не обязательно относится к его брату. И тем более к его племяннице».

Вскоре они пришли. И мои самые дурные предчувствия сбылись на все сто, на сто пятьдесят процентов: Улло в своих коротких штанах и сандалиях и в какой–то неброской рубашке был вполне о'кей. Но на Руте надето ничуть не больше, чем когда она отправилась на море, волосы растрепанные и мокрые. А ее светло–лиловый купальник все же был более закрытым, чем нынешние, которые обнажают бедра чуть ли не до подмышек. Но по сравнению с тогдашними все–таки очень открытый — этот купальник, лишь кое–где мокрый, был преимущественно сухой. Рута к тому же была босиком, и ногти на пальцах покрыты светло–розовым лаком.

Отец сложил трубочкой губы, приподнял брови — но все же в меру — над очками и ждал, когда Улло представит ему девушку. Однако Улло сказал только: «Барышня Рута Борм».

Отец предложил: «Ну что же, садитесь».

Мама явно остолбенела и произнесла, когда Улло и Рута усаживались за стол:

«Не будет ли холодно молодой даме в таком одеянии? Может, я вам предложу что–нибудь на себя накинуть?»

«О нет, — бодро откликнулась Рута. — Мы прямо из моря, и потому здесь кажется так тепло, что…»

Мама спросила: «Ах прямо из моря? Когда же ваш купальник успел высохнуть?»

«Ох госпожа, он и не мог особенно промокнуть, — охотно пояснила Рута, — потому что мы купались голые. Ведь там, на пляже, ни единой души».

«И чем же барышня в частной, так сказать, жизни занимается?» — спросил поспешно отец, чтобы предупредить возможную реакцию матери.

Рута сказала: «Театром».

«Ну если театром, тогда конечно», — заметил папа и закончил фразу раньше, чем кто–либо успел ее как–то истолковать. Я это понял. Ибо сие означало не что иное, как: «Если театром, то ты, голубушка, конечно, можешь себе позволить купаться голой, если театром — то да».

«А вы, — обратился он к Улло. — Вы, как Яак нам поведал, вроде бы работаете в редакции «Спортивного лексикона»?»

Улло ответил: «Да. Полгода уже».

Отец скептически посмотрел на жилистую, но все же очень худую фигуру Улло. Потому что у него у самого, у отца то бишь, было, во всяком случае, более прямое отношение к спорту, чем у большинства его ровесников. И он до сих пор сохранил когда–то обретенную спортивную форму. И теперь он спросил (сожалею, что он не поинтересовался: «А что вы, молодой господин Берендс, сейчас сочиняете?»): «А какой вид спорта вы предпочитаете?»

Улло ответил, улыбаясь:

«Я вообще активным спортом не занимаюсь. Я, наверное, лишь интересуюсь спортом, чуть–чуть».

На что Рута, отхлебывая кофе, который мама ей налила, со снисхождением кивнув, сказала:

«Он в редакции вместо картотеки…»

«Ну, картотека у них все ж таки имеется», — уточнил Улло.

«Имеется–то имеется, — согласилась Рута, — но она у них далеко не в порядке. Так что им гораздо проще — господам Лаудсеппу, Кару и прочим — вместо того чтобы рыться в картотеке, спросить у тебя. — Тут она обратилась к отцу: — И он скажет им, когда и где какой–нибудь Колмпере, Уук или Эриксон родился, в каком году и сколько он толкнул или поднял или метнул…»

«И у него все эти сведения в голове?» — удивился отец.

«Да-а! — подтвердила Рута с жаром. — И еще всякого мусора килограммами!»

«Скажите, господин Берендс, — когда же мне еще воспользоваться таким удобным случаем, если не сейчас, и освежить в памяти забытые фактики, коли картотека спортивного лексикона, можно считать, тут же, за нашим столом, — скажите, сколько пунктов составлял мировой рекорд этого Колмпере по десятиборью? Я помню — 8100 с чем–то. А с чем?» — спросил отец.

«С сорока семью», — ответил Улло.

«Очень хорошо! — похвалил отец. — А не припомнили бы вы теперь в подробностях, в каких видах какие были у него результаты и сколько ему дали пунктов?»

«Слушайте, — сказал Улло, — уж это я точно должен знать — единственный мировой рекорд у эстонцев в легкой атлетике, сохранившийся до сих пор. А вы хотите пункты по таблице 1912 или 1934 года?»