Яан Кросс - Полет на месте

• Название: Полет на месте
• Автор: Яан Кросс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

---

Яан Кросс Полет на месте Роман

С эстонского. Перевод Эльвиры Михайловой

Опубликовано в журнале:

«Дружба Народов» 2001, № 1–2

1

Итак, это рассказы о моем старом друге, о его треволнениях, сомнениях, о том, что его удивляло, то есть об Улло Паэранде.

Я о нем уже мельком писал. Но он стоит большего. Заслуживает описания, где доминирует он. Прежде всего он сам, сам по себе. А также из–за его роли в ранней стадии формирования своего биографа. И наконец, роли — не определяющей, но той, какая досталась ему в том историческом времени, на фоне которого он фигурировал.

Познакомился я с ним в нашей знаменитой гимназии Викмана. А то, что он выпал из круга викмановских мальчиков, которым посвящен мой роман с соответствующим названием, объясняется тем, что автор принципиально ограничился кругом одноклассников, а Улло был старше нас на четыре или даже пять лет. И, кроме того, я предчувствовал, что изобразить Улло в групповом портрете недостаточно, им нужно заниматься индивидуальнее и шире.

Я обратил на него внимание в гимназии, на ступеньках желтого зала, кажется, в 1933 или 1934‑м, мне тогда было двенадцать или тринадцать лет, а ему семнадцать или восемнадцать, — я учился в последнем классе начальной школы, а он был ученик десятого класса гимназии. Или даже абитуриент. Худой, с узким, часто словно бы мерзнущим лицом, несколько длинноватым носом с большими чуткими ноздрями.

Знал ли я в то время, сколько весит мозг Тургенева или Франса (если не ошибаюсь, у первого 2018 и у второго 1343 грамма), но, видимо, все–таки знал, потому что я не помню, чтобы хоть когда–либо спрашивал себя, может ли этот маленький, как птичья головка, череп Улло вместить незаурядный интеллект. Потому как весьма рано заметил, что у него там кое–что водилось. А еще раньше обнаружил, что одевался он бедно. У Викмана это встречалось редко. Рукава короткие, локти потертые, пиджак обвисший. И в то же время он никогда не был обтрепанным. Обшлага рукавов и петли тщательно обметаны, сзади на брюках поставлена аккуратная заплата, причем из весьма подходящей ткани. Но особенно бросалось в глаза, что он даже в сильный мороз носил маленькую темно–красную викмановскую фуражку с черным околышем. Носил ее и тогда, когда другие ребята приходили в школу в меховых ушанках, которые на маленьких мамы надевали дома, а большим велели сделать это самим, и многие делали это по доброй воле, хотя им бы и хотелось побравировать на морозе в фуражках. В другое время, не в сильный мороз, фуражку носить не желали. Ибо в другое время это в известной мере было признаком маменькиного сынка. А в мороз фуражка свидетельствовала о закаленности и независимости. На меня–то мама натянула зимнюю шапку без всяких разговоров. Я пытался эту докучную заботу объяснить недавним воспалением среднего уха, но менее докучливой она от этого не стала. И тем более Улло вызывал мое восхищение. Пока не выяснилось (уж не знаю, как я об этом прознал), что у него попросту не было зимней шапки.

Парни из десятого и тем более из одиннадцатого с теми, кто поменьше, не якшались. За редким разве что исключением, если, скажем, младший братец где–нибудь в шестом классе учился. И если матушка поручала старшему заботиться о младшем, чтобы тот в двадцатиградусный мороз не бегал без пальто из школы в спортзал. До спортзала было около километра, и двенадцатилетние мальчуганы могли отважиться на такое. Так что, если старшему брату давался дома наказ присмотреть за младшим, могло случиться, что кандидат в абитуриенты снисходил до того, что спускался к дверям гардероба, дабы прикрикнуть на младшего:

«Эй, ты, мелюзга! М н е, что ли, пальто на тебя натягивать?! Ну–ка надевай, да поживее!»

Других контактов у старших с младшими обычно не было. Но кое–какие все же возникали. Однажды на большой перемене мне вспомнилось: наш чудаковатый немец господин Шварц захочет у нас сегодня спросить — хотя на самом деле это не входило в программу и предстояло изучать лишь в девятом классе, — кто был и что написал этот тип с французским именем Адальберт Шамиссо. Я даже кое–что про него читал, но, когда мы войдем в класс, господин Шварц немедленно вытащит меня к доске и, как пить дать, захочет узнать, как назывался этот чертов остров в Тихом океане, где некий Шамиссо настрочил целую поэму. Название этого острова выскочило у меня из головы, и мне не отойти от доски, чтобы заглянуть в тетрадку. Озабоченный этой перспективой, я подошел на перемене наверху в зале к Улло.

В то время как триста мальчиков, от седьмого до десятого класса, медленно вышагивали вкруговую по залу, разумеется, не совсем выверенно и машинально, Улло стоял спиной к залу, руки за спину, у гипсового бюста Тыниссона 1 между желтыми шторами и смотрел в окно. Я подошел к нему, рассчитывая, что он мне может помочь, и спросил (сейчас мне кажется, что именно в тот раз я заметил: его левый глаз временами косил к носу):

«Улло, скажи, как называется остров, на котором Шамиссо поэму написал?»

Он взглянул на меня с доброжелательно высокомерным удивлением:

«Господин Шварц пожелал узнать это у вас? Чудеса! Скоро он начнет спрашивать об этом у желторотых второклассников. Ну, остров называется Сала–и–Гомес. По имени открывателя. Кажется, испанца. А каков этот остров по величине, в квадратных километрах то есть, у меня не спрашивай. Я видел в трех энциклопедиях три цифры: 0,12; 4 и 38,5. Весьма поучительно запомнить. Насколько энциклопедиям можно доверять. Шамиссо побывал там в 1816‑м. Он был в кругосветке ботаником у некоего Коцебу. Этот Коцебу, между прочим, в Таллинне родился».

Я сказал:

«У нас и улица его имени имеется. Я ее каждый день прохожу».

«Ах так, — произнес Улло. — А где ты живешь?»

Я назвал свой адрес, и, по крайней мере теперь, шестьдесят лет спустя, помнится мне, что он в тот же вечер впервые пришел к нам.

Мы сидели в моей комнате и чувствовали себя немного неловко, я‑то наверняка, но и он, мне кажется, тоже. Он разглядывал мои пробирки и спиртовки, кусочки пирита, принесенные с Меривяльяского побережья, и все, что у меня там в «лаборатории» скопилось, и прогудел:

«Хочешь философский камень изобрести?!»

Я пожал левым плечом и перевел разговор на другое:

«Расскажи мне немного об этом Коцебу, о его кругосветном путешествии на паруснике».

Складным рассказчиком, по крайней мере в устной форме, Улло не был. Он как бы извергал слова, немного staccato2, затем бросал рассказ на полуслове, забыв даже закрыть рот (однако на это я внимание обратил, пожалуй, позднее), и через миг произносил:

«А может, все было так?..» — Или соответственно содержанию: «А может, сделаем совсем наоборот?..» — и добавлял нечто почти абсурдное.

«Ах Коцебу? Удивительное семейство. Пятеро братьев. Всех пятерых найдешь в любой мало–мальски солидной энциклопедии. Первый — мореплаватель, о котором мы уже говорили. Открыл 399 островов. Второй — писатель, офицер, землепроходец. Третий — генерал, и не какой–нибудь так себе генералишка, а полный генерал пехотных войск и польский генерал–губернатор, которого возвели в графы. Четвертый — дипломат, писатель. Русский посол в Швейцарии. Пятый — живописец. Батальный. И опять–таки не какой–нибудь там, а по распоряжению царя расписавший Зимний дворец. Но самая поразительная личность папаша этих пятерых. Сочинитель драм. Сосланный русским царем в Сибирь. Зарезанный немецким студентом. Много лет живший в Эстонии и написавший двести шестнадцать пьес. По мнению многих, интриган, негодяй и шпион. А может, и нет — ежели у него были такие сыновья».

Играли в шахматы. Он выигрывал, разумеется. Даже тогда, когда — по своему почину — отдавал мне ладью. И помнится, что своими совершенно неожиданными ходами в самом начале фантастически запутывал ситуацию. И лишь потом, когда я слегка привык к его манере (или когда он вместо ладьи отдавал мне ферзя), случалось, что я у него выигрывал. Но это много позднее.

В тот первый раз, как и во все последующие, мама пригласила Улло с нами поужинать, и за столом ему пришлось отвечать на вопросы отца:

«Чем занимается ваш отец?»

«Коммерцией. Насколько я знаю».

Отец приподнял брови:

«Как прикажете вас понимать — насколько вы знаете?»

«Это значит, что в Эстонии он занимался строительным делом. А теперь уже много лет за границей, и я точно не знаю, что именно он там делает. В смысле работы. И в другом смысле тоже…»

«То есть?..»

«Некоторые говорят, что он скрывается в Люксембурге или где–то там еще от здешних заимодавцев…»

«Тогда можно предположить, что у него на это есть свои резоны…» — протянул отец.

«Может быть, и нет, — сказал Улло. — Может быть, дело в том, что у него там французская мадам — и он не хочет этим огорчать маму…»