Анатолий Онегов - За крокодилами Севера

• Название: За крокодилами Севера
• Автор: Анатолий Онегов
• Жанр: Природа и животные

Анатолий Онегов — замечательный русский писатель, классик литературы, посвященной природе, автор многих книг: «Я живу в Заонежской тайге», «Карельская тропка», «Вода, настоянная на чернике», «В медвежьем краю», «Следы на воде», «Лоси на скалах», «Еловые дрова и мороженые маслята», «Здравствуй, Мишка», «Избушка на озере», «Они живут рядом со мной», «Русский мед», «Диалог с совестью», серия книг «Школа Юннатов»… «За крокодилами Севера» — книга, в которую вошли рассказы о рыбной ловле, написанные в самое последнее время и опубликованные в «Российской охотничьей газете», журнале «Охота и рыбалка. ХХI век» и газете «Рыбак рыбака».

---

Веду лодку вперед кормой вдоль утреннего, но еще не освещенного солнцем берега… Еще, еще проводка блесны вдоль травы: поглубже, помельче… И еще один удар. Рыба бросается в сторону. Щука, хотя и не очень большая, но уже щука!

Ухожу от утреннего берега впереди солнца. И вскоре еще одна щука — что-то за килограмм. Все вроде бы на месте — щуки в своих прежних засадах, которые вспоминаю я сейчас, через двенадцать лет после нашего последнего свидания.

Надо бы заменить «мепс» на белый «атом» и половить щук поглубже, поближе к берегу, в самой траве. Но ничего менять пока не хочется — мне просто хорошо, просто, ясно, как когда-то здесь, когда я только-только познавал все эти тайные тогда для меня места…

Солнце подгоняет лодку дальше. Впереди здоровенная коряга, торчащая из воды — здесь всегда были окуни, хотя и не самые большие, но все-таки окуни… И тут старое не забылось — окуни один за другим бьют по моей блесне. И чем выше солнце, тем окуни активнее — окуни приличные, шириной в мою ладонь.

Такой ловлей сейчас можно заниматься, пожалуй, без конца, но я оставляю знакомые окуневые засады и тихо приближаюсь к тому заветному месту, где среди листьев-блюдец белых лилий от берега в глубину будто проложены кем-то неширокие коридоры-улицы. Здесь, в этих коридорах, всегда крутятся и сорожка, и мелкие окуньки. И здесь, возле этих подводных улиц-дорог, всегда устраивали свои засады самые серьезные местные щуки-охотники.

Я совсем останавливаю лодку. Нет даже признака ветра и моя посудинка замирает на месте.

Сначала я облавливаю края зарослей кувшинок и лилий, а уж потом проверю самую ближнюю ко мне улицу-коридор.

«Мепс» возвращается к лодке из глубины — я надеялся, что тут его может заметить окунь покрупней… Первая проводка и тишина. Вторая проводка — ближе к траве, и снова никакого ответа от озера… Теперь проводка у самой травы, и тут же «дерг-дерг-дерг» — на крючке оказывается окунь. Нет, он, судя по всему, не очень велик, но все-таки окунь.

Окунь совсем близко от лодки — конечно, я не буду ради него мочить свой подсачек, я подниму этого окунька в лодку на удилище… И когда до лодки окуньку остается всего несколько метров, какой-то груз-тяжесть резко оказывается там, где только что был окунь, и леска вслед за тяжелым грузом быстро, под писк катушки, уходит в сторону и в глубину…

Я останавливаю леску и все сразу замирает. Остается только тяжесть там, внизу, метрах в десяти от лодки… Тяжесть подается вперед и медленно идет ко мне вслед за леской… Осторожно приподнимаю удилище, медленно подматываю леску, и тут сразу внизу перед собой вижу что-то большое, темное, и впереди этого большого и темного поблескивает желтое пятнышко — лепесток моего «мепса»…

Все оценивается мгновенно… Окуня, попавшегося на блесну, схватила щука… Вот она, почти рядом, но подсачек до нее не достает… А щука, будто не чувствуя никакой беды, неподвижно стоит почти у самой поверхности и, ухватив окуня поперек туловища, держит его мертвой хваткой…

Я понимаю, что щука, конечно, не на крючке, что это противостояние окончится вот-вот. Щука наконец опомнится, осознает происшедшее, отпустит окуня и исчезнет в глубине… Если бы она оказалась чуть-чуть ближе к лодке, тогда бы я дотянулся до нее своим подсачком…

И все-таки я опускаю подсачек в воду. До щуки не хватает какого-то метра… И тут происходит необычное…

Я ловил много самых разных щук. Частенько пойманных щук, за неимением под рукой того же подсачка, приходилось брать из воды руками, осторожно подводя руку сзади к щучьей морде и сразу сжимая пальцы на глазах такой рыбины… Но никогда в жизни мне не приходилось смотреть этим рыбам в глаза, встречать их взгляд… Да и какой взгляд может быть у каких-то там рыб.

Но тут щука чуть приподняла голову и, все так же удерживая окуня мертвой хваткой в своей пасти, честное слово, в упор посмотрела на меня…

Я и сейчас помню ее холодный, жесткий взгляд, как взгляд уверенного в своей правоте следователя прокуратуры при допросе закоренелого преступника — взгляд короткий, презрительный, как взгляд пистолетного дула перед выстрелом.

Не знаю, смог бы я долго выдержать этот вынимающий душу взгляд, как скоро отвел бы в сторону глаза… Но щука сама определяла сценарий этого события… Она разжала челюсти и, неспешно развернувшись на месте, спокойно опустилась в принадлежавшие только ей подводные джунгли.

Я подвел к лодке порезанного щучьими зубами незадачливого окуня и устало опустился на сидение… А передо мной все стояли и стояли глаза-взгляд хозяйки таежного озера по имени Изерко…

Что хотела она сказать мне этим взглядом? Что хотела оставить мне после этой встречи?..

Я отложил в сторону спиннинг, ополоснул сетку подсачка, которому сегодня все-таки пришлось доставать из воды пойманных щук. Без особой радости перебрал свой улов и сложил его в сумку. И будто вдруг ославленный за какие-то серьезные прегрешения, тихо, извинительно перед озером повел свою лодку-«железку» к пристанищу-причалу.

Весь оставшийся день меня не покидало до конца не осознанное чувство какого-то странного происшествия, участником которого я волей-неволей стал и которое потребовало от меня очень серьезной жертвы.

Вернувшись домой, я без каких-либо эмоций передал своим попутчикам пойманных наконец щук и более-менее приличных окуней и, пока они готовили уху и жарили рыбу, молча собрал всю свою рыболовную снасть и убрал ее еще с вечера в машину…

Что-то точило меня изнутри и я нет-нет да и извлекал из очень давней памяти призыв, услышанный еще от Хемингуэя: «Прощай, оружие!» Это было сказано когда-то, в конце страшной войны-погрома, который устроили сами для себя люди. И это «прощай, оружие» почему-то явилось ко мне здесь, сейчас, где тоже прошли погромом по знакомым мне северным озерам нынешние глупцы человеческого рода-племени… Прощай, оружие… Отложи его в сторону, забудь о нем…

Может быть, именно этого и требовала от меня та самая щука, пристальный взгляд которой я запомнил теперь навсегда…

Щука, хозяйка Изерка, пожалуй, самая последняя щука-сторожил в округе, которая как-то убереглась среди вселенского погрома, устроенного здесь, на нашей северной земле, явилась передо мной молчаливым укором за все, что происходило и что все еще происходит в последнее время на ее родной земле…

КАРАСИ

На дворе октябрь — через три дня Покров. «Покров, покрой землю снегом…». Но в этом году снега на 14 октября, пожалуй, не будет — стоит чудная погода, золотая осень. Солнце каждый день показывается из-за леса в мутном, холодном дымке, и под этим поздним уже солнцем долго не расходится ночной иней. Но солнце наконец встает, будит воробьев под крышами, выманивает в мой сад больших желтогрудых синичек, которые ночевали где-то поблизости, и под прояснившимся солнцем исчезает наконец последний след ночного морозца. После инея на траве и опавших листьях остается густая роса, затем под жестким октябрьским солнцем исчезает и роса и золотые листья липы и клена снова, как вчера, сухо шелестят под явившимся вдруг ветерком. И так весь день. К вечеру ветерок куда-то уносится и наступает вечерняя тишина, в которой красно, холодно, с обещанием нового ночного морозца и нового густого инея клонится за лес дневное светило. Тут я обычно оставляю свои дела и спускаюсь с горы, на которой стоит наша деревушка, к большому, но, увы, запущенному, зарастающему пруду…

Пруд по памяти прежних дней зовется все еще Барским. В деревне есть и другие пруды, поменьше, а какие и почище — из таких даже берут воду, когда ломается наша колонка, но все равно главным, Барским прудом остается только прежний барский пруд.

Барский дом стоял прежде там, где теперь наши огороды. От него в память о тех прежних временах по всем нашим огородам упорным сорняком растут одичавшие маргаритки. И мы стараемся их беречь, и мне часто бывает горько, когда вынужден я с грядки удалить кустик этих веселых цветов. Бывает, что такой кустик-невеличку я не бросаю в компост, а куда-нибудь пересаживаю. И мои маргаритки на удивление согласно начинают жить и цвести на новом месте.

Маргаритки прекрасны, но это, увы, уже не те цветы, за которыми три четверти века тому назад еще ходили люди. У барыни, владевшей и этими маргаритками и прудом, был, по рассказам моих соседей, садовник. Это в деревне еще помнят. Наверное, кто-то отвечал и за Барский пруд, по крайней мере помнят наши жители и помнят хорошо, что еще совсем недавно в этом красивом пруду водились не только разные караси, но и карпы.

После барыни землю поделили, поделили с радостью — впервые русский крестьянин получил землю на едока, а не на ревизскую душу. Это была вечная крестьянская мечта — землю на едока: сколько у тебя ртов в доме, столько тебе и паев. Прекрасно! А вот в 1861 году царь Освободитель, Александр Николаевич раздал землю только по ревизским душам, или, проще говоря, по мужикам, достигшим своего совершеннолетия. А если в доме одни девки? Как тогда? Как кормить их? А никак — с одного единственного пая, положенного отцу.