Сергей Лойко - Аэропорт

• Название: Аэропорт
• Автор: Сергей Лойко
• Издательство: Брайт Стар Паблишинг
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-966-2665-67-3

«Аэропорт» — это не хроника, не расследование, не летопись. Это художественный вымысел, основанный на реальных фактах. В книге много персонажей, много переплетающихся драматических сюжетных линий. Роман не только и не столько о войне. Он и про любовь, про предательство, страсть, измену, ненависть, ярость, нежность, отвагу, боль и смерть. Иными словами, про нашу сегодняшнюю и вчерашнюю жизнь.

Действие романа начинается в Аэропорту и разворачивается по минутам в течение последних пяти дней более чем 240-дневной осады. Хотя роман основан на реальных фактах, все персонажи — плод художественного вымысла, как и название Аэропорта.

Маленький украинский гарнизон Аэропорта денно и нощно отражает атаки противника, многократно превосходящего его в живой силе и технике. В этом разрушенном до основания Аэропорту коварные и жестокие враги сталкиваются с тем, чего не ожидали и чему не могут поверить. С киборгами. Враги сами так назвали защитников Аэропорта за их нечеловеческую живучесть и упрямство обреченных. Киборги, в свою очередь, врагов прозвали орками.

Вместе с киборгами в Аэропорту находится американский фотограф, который по ряду причин переживает эту необязательную войну как личную драму. Его глазами, словно в калейдоскопе, в перерывах между боями в Аэропорту читатель также увидит всю историю того, что объективные историки назовут не иначе как российско-украинской войной.

---

— «Мафия» тебя устроит? Мы там познакомились. И от отеля через площадь...

— Да, — ее голос тоже звучал необычно напряженно, будто она делала над собой некоторое усилие.

Он позвонил в Room Service, перенес ужин в гостинице на одиннадцать вечера — через три часа. Попросил водку заменить шампанским, добавить фруктовую тарелку и еще один бокал.

Потом принял душ, посмотрелся в зеркало, будто никогда не видел себя прежде или словно больше никогда не увидит себя в будущем. Он показался сам себе другим. Что‑то изменилось, и он не мог понять что.

Почистил зубы. Кинул в рот пригоршню «тик-таков». Надел чистое белье, носки, чистую белую рубашку, которую ни разу во время всей командировки не носил. Надел чистые, только что после стирки, джинсы. Как шутили в его далекой юности — джентльменский прикид: джины, часы, трусы.

Первый раз вышел на улицу без камеры. Он был у дверей «Мафии», когда заметил Нику, выходящую из такси. Ненакрашенная, усталая, но безумно красивая.

Они ели карпаччо из лосося и тунца, запивали шампанским. Он рассказывал свои фирменные анекдоты. Она смеялась. Как он уже любил ее смех, ее улыбку!

Когда шли по темной площади к стоянке такси перед его гостиницей, держались за руки.

На стоянке было штук двадцать свободных машин. Алексей и Ника стояли и смотрели друг другу в глаза.

— Поднимешься со мной? — вдруг спросил он.

Он еще не успел закончить, как она ответила «да».

Они вошли в холл, вбежали в лифт. И там он почувствовал на своих губах ее губы, кончик ее языка — у себя во рту.

Они начали раздеваться, пока бежали по коридору. О’кей, шли быстрым шагом. Он чуть не сломал карточку, открывая номер. Вставлял ее не той стороной. Она взяла у него карточку и вставила правильно.

Уже в постели он пытался закрыть ее открытый рот своими губами, чувствуя, как ее ноги все сильнее сжимают его бока выше талии. Он уже не ощущал боли в сломанном ребре. Он чувствовал себя только внутри ее, только ее губы на своих, только ее грудь под своей.

Она резко дернула головой, освободила рот, словно ей не хватало воздуха, и закричала. Она кричала и кричала. Потом закричал, вернее, зарычал он.

Горничная, прикатив на тележке поздний ужин, остановилась у двери, собралась было постучать, но опустила руку и с понимающей улыбкой тихонько покатила тележку назад, к лифту. Когда в номере перестали кричать, она выждала минут пять, вернулась и постучала.

Они лежали, прижавшись друг к другу, двадцатидвухлетняя девушка и мужчина вдвое старше ее. Она обняла его рукой и положила ногу ему на бедро, чуть подальше бедра... Она слушала, как азбукой Морзе бьется его сердце, и тут зазвонил его мобильный.

* * *

Алексей уехал рано утром. Не в Даллас. Он уехал на войну, которую он перестал ждать и которая только начиналась. Ксюша плакала, когда он сообщил ей.

— У меня сразу заболел живот, — сказала она сквозь слезы. — Пожалуйста, будь осторожен.

Поезд вез Алексея в Крым. Русские уже захватили аэропорт в Симферополе, и все рейсы были отменены.

— Прости меня, Рыжик, — тихо сказал он.

* * *

Никин телефон все звонил и звонил. Это был Степан. Она не брала трубку. Стояла у окна, гладила рыжего кота на подоконнике и беззвучно плакала. Но слезы ее были одновременно грустными и счастливыми.

ГЛАВА X. АНТОН-СКЕРЦО

Паховое кровотечение — одно из самых опасных, очень трудно остановить.

— Шо? Никто не хочет руками браться?

Максим Музыка. Диалоги на войне

18 ЯНВАРЯ 2015 ГОДА. КРАСНОКАМЕНСКИЙ АЭРОПОРТ

Тишина между обстрелами и атаками — самое стремное время. Хочется спать — и страшно. Можно уснуть и не проснуться.

Алексей подошел к бойцу, который притулился в углу на каремате и мешке и что‑то читал при свете налобного фонарика, держа на коленях стопку обожженных страниц, все, что осталось от неизвестной книги, — ни названия, ни автора, ни оглавления.

— Вот, знакомые буквы ищу, — боец оторвался от чтения, поднял голову, попытался сострить.

— Можно посмотреть? — спросил Алексей.

— Пожалуйста. Я как раз собирался покемарить часок. Фонарик нужен?

— Да, спасибо. Потом отдам.

Алексей взял фонарик, надел его на голову и сел рядом. По взлетке опять забарабанили мины. Уже не понять, чьи. Степан вызывал «арту» час назад. Вроде они его слышали. А он их вроде нет. Тут все уже почти что глухие. Давно. Да и связь говно. Так всегда на войне: связь или говно, или ее нет. Все ближе и ближе разрывы. А боец свернулся калачиком там, где сидел. И почти сразу же захрапел.

Алексей начал читать с первой открытой страницы:

«Глава четырнадцатая

ПРОМОКАШКА

Сейчас нет промокашек. А у нас в школе были. Розовые, желтые и голубые. Кому как повезет.

Промокашка была необходима, потому что писали настоящими чернилами. И никто даже представить тогда не мог, что Промокашка — это на самом деле было прозвище одного вовсе не грозного бандита из «Черной кошки» в конце сороковых. А уж потом от этой злодейской клички пошло название промокашки школьной.

В первом и во втором классе у нас даже чернильницы были и ручки, как карандаши, только со сменными перьями.

Перья у меня хранились в коробке от спичек. Снимать и надевать перо — это было искусство, вроде наматывания портянок в Суворовском училище или ПТУ.

Дневников в младших классах не было. Поэтому замечания и «двойки» вписывали прямо в тетрадки.

Например: «За поведение 2! Избил мешком [авт. — от сменной обуви] председателя совета отряда! Родителям срочно зайти в школу!». И подпись.

Училка писала такими жирными красными чернилами. «Четверки» и «пятерки» у нее были очень простенькие, ровненькие, скромные такие. А вот «двойки» она выводила с таким удовольствием, будто лебедей рисовала.

А «колы» в ее исполнении (в основном по поведению и русскому) выходили огромные и расползающиеся на полстраницы так, что невозможно было ни скрыть этот «позор», ни спрятаться от него куда‑нибудь. Некоторые герои и мученики выдирали страницы, за что бывали нещадно биты ремнем. Некоторые бритовкой соскабливали. Тоже получали по шее.

В процессе выведения «единицы» в моей тетрадке она просто кончала, наверное (хотя я не уверен, что в то время оргазм уже был изобретен)!

Это была финальная, окончательная оценка меня как личности. Как гильотина или расстрел.

Про «тройки» не скажу — никогда не получал.

Промокашка же была своего рода историей моей школьной жизни в течение года, такой прерывающейся памятью.

И если сама тетрадь была ярким примером соцреализма, то промокашка была таким образчиком импрессионизма или даже сюрреализма, что ли, словно ею промокали не красные «двойки», а кровь из отрезанного уха Ван Гога, или в нее, к примеру, сморкался Дали...

Я хранил промокашку бережно целый год. Открывал тетрадку на переменке или дома и смотрелся в промокашку, как в личную реку времени, вспоминая по кляксам, завитушкам и разным обломкам слогов и цифр всю свою школьную жизнь.

Это был мой секрет. Я никому о нем не говорил. «Сережа, что ты уставился в промокашку! Иди кушать!» — кричала мать, выглянув из кухни.

Я бережно вкладывал мое шершавое разноцветное сокровище на место, в сердце тетрадки, и шагал походкой усталого прилежного школяра на кухню — есть жареную навагу или голубцы, любуясь матерью, ее улыбкой, глазами...

Сейчас моя память сама стала, как промокашка. Помню только кляксы, кусочки радости, боли, счастья, наслаждения, солнечный свет, воду в реке, мамину теплую руку у меня на спине, когда она смывала с меня мочалкой уличную грязь и тихонько напевала: «С гуся вода, с Сережки худоба...»

Алексей, задумался, отложил стопку обгоревших страниц. У него потеплело в груди. Его память ожила, как эта промокашка. Он вдруг снова явственно услышал голос Ксюши и увидел, как она поправляет на веснушчатом носу очки с толстыми стеклами...

«Как дома тепло, как тихо. Как дома...» — Алексей мысленно вернулся в их московскую квартиру. И вдруг оттуда переместился прямиком в свою любимую страну — Финляндию, где они с Ксюшей ловили рыбу на безлюдном лесном озере. Никого вокруг. Тишина. Водная гладь. Лилии. Солнце уже клонится к закату над верхушками елей и сосен, «над голубыми глазами озер». Последняя проводка, и вот он — удар.

Щука была настоящей царь-рыбой — двенадцать килограммов. Минут двадцать борьбы, и он подвел ее к лодке. До этого она, как дельфин в океанариуме, сделала три «свечки», выпрыгивая из воды во весь свой гигантский рост и тряся огромной, в четверть туловища, зубастой башкой. Экземпляр! Крокодил!

Ксюша закричала: «Ой, не надо ее в лодку! Мы потонем! Она нас съест!!!». Когда она все же взяла себя в руки и опустила подсак в воду, туда влезла только щучья голова. Потом, кое‑как наклонив бортик, они вместе вкатили щуку в лодку, и та начала прыгать, извиваться и бить во все стороны гигантской головой и хвостом. Алексей достал рыбацкий нож и попросил Ксюшу отвернуться.