Всеволод Фабричный - Самоед

• Название: Самоед
• Автор: Всеволод Фабричный
• Жанр: Современная проза

"Повесть "Самоед", как понятно из названия — автобиографична. Герой, он же автор — 27-летний алкаш, в высшем мессианском смысле панк, богопомазанный люмпен, мизантроп, планетарный некрофил и т. п. В юности он переехал с родителями в Канаду, где не захотел продолжать обучение, а устроился работать грузчиком. Из-за хронической несовместимости с прочими человеческими особями, а так же по причине некислой любови к питию на одном месте работы он подолгу не задерживался и за десять лет поменял не один склад, разгрузил не одну сотню фур с товарами народного потребления, спрессовал не один десяток кубов одежды (когда работал сортировщиком в Армии Спасения), встретил множество людей, с некоторыми из которых работал в паре, выпил с ними и "сольно" не одну тонну бухла.

Обо всём этом есть в повести — главным образом автор пишет о себе и о людях — а люди в Канаде, судя по его напарникам, не менее "весёлые", чем у нас".

(с) Леонид Зольников

---

Какое исполнение обязанностей! На все сто выкладываются люди! Вот пара анекдотов:

Я ожидаю автобуса (опять автобус!) около станции метро Текстильщики. Нет. Надоели Текстильщики — пусть лучше будет Волгоградский Проспект и вместо автобуса — маршрутное такси.

Так вот: я ожидаю и вижу, как молодой милиционер резво подскакивает к старухе бомжихе, которая нетвердой походкой собирается спуститься в подземный переход. Наверное решил помочь павшей духом и телом старушке? Нет. Все таки это мало реально. Видимо он просто хочет не пустить ее в переход. Сейчас он громко и строго чего–нибудь скажет. Может быть даже присовокупит крепкое словцо.

Нет. Вовсе нет. Внезапно начинается карате. Возвращение дракона. Милиционер встает в боевую стойку и, с красивейшим разворотом, бьет бабку ногой в ухо (она весьма миниатюрная женщина, если не сказать — лилипут). Старушка каркает от неожиданности и рванина на ее голове — что–то вроде платка, сползает на сторону. Она не падает и не кричит — она быстро разворачивается и начинает ковылять прочь от перехода. Она хочет скрыться где–нибудь за ларьком, чтобы зализать раны… Милиционер снова делает разворот (на этот раз с небольшим прыжком) и его начищенный ботинок дает бабке по хребту с такой силой, что из ее пальто, как из старого половика, материализуется облако серой, микробной пыли. Она спотыкается и чудом не становится на карачки. От падения на асфальт ее спасает малый рост и квадратность бывалого тела. Непередаваемое удовольствие написано на румяном лице милиционера. Нарциссизм. Чистейший нарциссизм. Ему нравится свое тело: оно так грациозно и пластично. Не выдержав самоупоения — добрый молодец еще раз подскакивает к теряющей равновесие бабке и уже простым, официальным ударом кулака по лицу, выполняет свою дневную норму показательных выступлений в рукопашном бою.

В девяностых годах милиционеры ограбили и убили сослуживца моего отца. Он шел по улице поздно ночью. Почему бы и не убить? Когда жена и дочка покойного (уже что–то стало известно) пошли в милицейское отделение, чтобы высказать свои робкие подозрения и прояснить ситуацию — их выслушали с вниманием. Возмутились: какой ужас! Какой позорище! Мы обязательно… Мы непременно…

Этим же вечером, когда обе женщины выходили из дома — милиция уже ждала их в подъезде. Вдова и дочка получили по фингалу. Также было сделано суровое предупреждение: если вы будете продолжать игру в сыщиков — вам конец.

Но это было давно…Я вспоминаю предания глубокой старины. Массирую эрогенные зоны у трупа… А что же Америка? А как же сейчас?

Ну, вот, хотя бы и в наших местах… Совсем недавно полиция расстреляла подростка. Он начал бузить на хоккейном матче. Пьяный! О ужас: он напился пива! Его поволокли в полицию. Внутри участка отрок озверел и начал кидаться на полицейских. Хватать за горло. Что могли сделать десяток дюжих быков? Конечно расстрелять на месте. Нашпиговать свинцом. Разве можно справиться с озверевшим подростком, который напился пива? Они всего лишь защищались — кому хочется быть задушенным?

А сколько еще анекдотов! Сколько воспоминаний…Что–то видел сам, что–то видели мои знакомые. Разве расскажешь обо всем… Все таки интересные эти стражи порядка… Загадочные люди. В Канаде нет смертной казни, однако любой коп может расстрелять тебя на месте и очень, очень легко отделаться. Достаточно просто нанять адвоката, упомянуть двадцать лет непорочной службы и жалобно заплакать на суде. Все. Что ему сделают? Тюрьма? Не смешно. Выгонят с работы? Только в том случае, если будет железно доказано, что жертва не держала полицейского на мушке, не била его по голове и не угрожала зубной щеткой. А как это доказать? Они все братья. Горой друг за друга… Что могу сделать я — презренная многоножка? Я могу лишь с благоговением смотреть на высший тип людей. Людей в униформе. Uberhuman'ы с жесткими, располагающими к раболепству усами. Людей, на которых не распространяется закон о смертной казни. Мне не дано такого счастья. Остается разрываться от собственных противоречий: завидовать им черной завистью и желать немедленной, поголовной эвтаназии хотя бы потому, что внутри, если сковырнуть эпидермис — я буду вполне схож с ними — а в этом страшно себе признаться.

Теперь немного о семье. Семья — это тоже маленькое общество. Муж и жена: товарищи до гробовой доски. Интимное государство. К золотой свадьбе уже можно ни о чем не говорить. Какого хрена? Ведь все что будет сказано — уже известно наперед… Разве что новые, причудливые комбинации слов в обидных замечаниях и остротах? Я удивляюсь: как люди могут найти в себе силы дожить до ста лет, да еще к тому же и вместе? Ясно, что к столетнему возрасту романтическое предназначение детородных гениталий окончательно забыто, покрыто мучнистой плесенью и старческие реликвии достаются из штанов и юбок лишь для отправления естественных потребностей. Стало быть не половое влечение.

Все истории рассказаны и пересказаны тысячи раз:

— В шестьдесят пятом Валера поступил у училище, а у Наташеньки тогда такое горе случилось… Она…

Стало быть — интереса и любопытства друг к другу тоже возникнуть не может. Сколько еще сотен раз можно выслушать историю о том, как Валера наконец поступил?

Что же остается? Любовь, которая снова мутировала в крепкую дружбу? Привычка? Обыкновенная привычка? Возможно. Очень может быть. Я вот сейчас вспомню одну пожилую пару… Сейчас, сейчас… Конечно им было не по сотне лет. Еще сохранилось много интересов и увлечений. Они жили в доме напротив. На третьем этаже. Из нашего кухонного окна можно было отлично обозревать их апартаменты. Окна у ветеранов труда всегда были распахнуты и поэтому я мог не только смотреть, но и слушать. Я признаюсь — я из таких людей, которые очень любят подсматривать и подглядывать, да и эксгибиционизм мне не чужд. Как–то я, помню, повадился мыть посуду в одном фартуке на голое тело. Все было спланировано — в соседнем доме проживала рыжая алкоголичка лет сорока. Весь этот театр делался для нее. И видела (могла видеть) меня из свого оконца. Я поворачивался то так, то этак. Нагибался, поднимая полотенце. Фартук натягивался небольшой остроконечной опухолью.

Педофилией пока не хвораю. Фантазировать о детсадовских нимфетках сидящих моем урчащем лице я, возможно, начну в более преклонном возрасте.

Низок! Низок и немного сожалею об этом. Но подглядывать и подслушивать все равно буду. И надевать фартук на голое тело тоже не перестану. Ненавижу доносчиков и предателей. (это сказано для равновесия).

Майский вечер. Сидя в своей комнате, я вдыхаю свежие выбросы с литейно–механического завода. А может быть это поля фильтрации так пованивают. Люблино. Всегда чем–то несет.

Звонкий вопль и грохот посуды перекрывает даже громкий, осатаневший голос Летова. Я кидаюсь на кухню. Меня трясет от возбуждения: сейчас будет спектакль. Это лучше театра на Таганке, это интереснее, чем новая постановка во МХАТе… Я прячусь около подоконника.

Старуха кричит на своего деда. Оба находятся на кухне. Несмотря на то, что дед стоит позади нее — она почему–то голосит прямо в раскрытое окно. Наверное она хочет, чтобы вся улица сопереживала ее чувствам.

Старуха: Что ты от меня хочешь? Как ты мне надоел! Из–за тебя…(неразборчиво) дочка загублена! Я тебе говорю, мудак! Хуй!

Дед: бубубубубу!

Старуха: Ты видишь — какая эта алкоголичка приходит? С кем она приходит? Она же, блядь, вся…(неразборчиво)… и внук что делает? Что он делает?

Дед: бубубубубу!

Старуха: (Поворачивается к мужу, скрывается на секунду из виду. Через секунду возникает снова с неопознанным предметом кухонной утвари в руках. Швыряет в супруга. Тот видимо уворачивается, потому что слышен звук разбитого стекла). — Ты мудак! Мудак! Я знаю, что ты в туалете каждый день запираешься! (неразборчиво) Онанист ебаный! Онанист! Аааа!!!

Дед: (убегая из кухни) бубубубубу!

В зимнее время, когда и наши и стариковские окна были закрыты — я наблюдал спектакль без звука. Это было досадной помехой. С акустикой все гораздо интереснее.

Да что все старики? Можно перейти из кухни в комнату моих родителей, прислониться жадным ухом к стене и послушать, что твориться у молодой семьи с семилетним ребенком.

Отец — агент КГБ, мать — маленькая, но юркая домохозяйка украинской национальности. Сын — школьник. С недавних пор жена перестала быть популярной у мужа. Все началось в тот вечер, когда он обвинил ее в краже общесемейных денег. Сначала ссоры были незначительными, затем муж начал приходить домой нетрезвым, а так как у представителей КГБ почти всегда много мускульной силы — бабешке пришлось туго. Например вот так:

КГБ — (ревет) — Сука! Я тебе говорил сюда больше не приходить!

Сын (плачущим голосом) — Папа! Папа! Она поесть пришла!