Всеволод Фабричный - Самоед

• Название: Самоед
• Автор: Всеволод Фабричный
• Жанр: Современная проза

"Повесть "Самоед", как понятно из названия — автобиографична. Герой, он же автор — 27-летний алкаш, в высшем мессианском смысле панк, богопомазанный люмпен, мизантроп, планетарный некрофил и т. п. В юности он переехал с родителями в Канаду, где не захотел продолжать обучение, а устроился работать грузчиком. Из-за хронической несовместимости с прочими человеческими особями, а так же по причине некислой любови к питию на одном месте работы он подолгу не задерживался и за десять лет поменял не один склад, разгрузил не одну сотню фур с товарами народного потребления, спрессовал не один десяток кубов одежды (когда работал сортировщиком в Армии Спасения), встретил множество людей, с некоторыми из которых работал в паре, выпил с ними и "сольно" не одну тонну бухла.

Обо всём этом есть в повести — главным образом автор пишет о себе и о людях — а люди в Канаде, судя по его напарникам, не менее "весёлые", чем у нас".

(с) Леонид Зольников

---

Всеволод Фабричный САМОЕД

Предисловие

Вы можете увидеть меня где угодно. Где угодно. Это не обязательно буду я.

Скажем так: вы нанялись работать в мебельный магазин. Ваша должность — оформлять купленную людьми мебель на выданной вам бумаге. В свой первый перерыв вы спешно выходите на солнце, чтобы как следует закурить. Около мусорного бака уже сидит какой–то плюгавый работник. Вы здороваетесь с ним. Он шепелявит. Его бледный лоб постоянно морщится, а глаза ежесекундно выстреливают в разные стороны. Он перебрасывается с вами несколькими совершенно шаблонными предложениями и натужно замолкает. Вам сразу же вспоминаются некоторые ваши одноклассники — тот процент невзрачных ребят, которых не нужно было считать за людей. Они были скучны, непопулярны и редко издавали какой–нибудь звук. Казалось, что у таких — нет в голове ни одной человеческой мысли. Они не имели право думать. Бревно, кожный отросток, рассыпчатая пыль.

Моя повесть имеет только одну цель. Цель эта — показать вам, что может шевелиться в голове у любого проходящего мимо вас человека. У вашего сотрудника — на которого нет смысла обращать никакого внимания. На молчаливого соседа. На дальнего и совершенно неинтересного родственника. О чем он думает? Что за впечатления накоплены в его голове? Каждый из нас — весьма неприятная тайна. Нет — я не пишу исключительно о себе. Половина повести посвящена другим. Я лишь немножко приоткрываю завесу своей памяти.

В литературе я люблю ясность. Непонятные книги обижают меня. Я с раздражением сознаю свою мозговую ущербность. Скажу вам сразу:

В девяносто седьмом году я переехал в Канаду с моими родителями. Мне было шестнадцать лет. Сейчас мне двадцать семь. В главах «Максимов», «Пещерный Человек», «Фотограф», «Бабка», «Герои Минимальной Зарплаты» я рассказываю об отдельных людях, с которыми я работал в Канаде. Какие–то главы уползают поглубже — в мое русское детство, но почти все — время от времени перескакивают с места на место. Тысячи километров невидимого расстояния пролетают с привычной мне скоростью. Простите меня — я не придаю особенного значения георгафии. Почти половина жизни прожита здесь — на новом материке. Сны чудовищно перемешиваются. Пять моих квартир сливаются в одну. Люди, которых я знал — перетряхиваются живым, разговаривающим калейдоскопом. Тем не менее — я сделал все, чтобы вам было понятно.

Не думайте, что вам станет скучно. Вам может стать неприятно. Если человека как следует тряхнуть — из него высыпется немало увлекательного мусора. Я наконец–то тряхнул самого себя.

Оттяните край моей футболки, просуньте свой нос в глубину и как следует нюхните.

Living in a world where life's just a game

A game you've already lost

You go to school for twelve years where you learn just one thing

How not to mind being bossed

Oh you'll learn to follow orders when each day's just the same

And they all use the same voice

Just where you'll go to work for the next 50 years

That's your freedom of choice

Frank Discussion, The Feederz

Максимов

Его звали Дональдом, но для меня этот человек навсегда остался старичком-Максимовым из Братьев Карамазовых. Другого прозвища ему просто нельзя было дать. Когда я впервые увидел его: маленького, кривоногого, медленно передвигающегося по складу — он вызвал у меня в голове образ истощенной панды–дегенерата. Я подумал, что у этого человека совсем нет живых, четких мыслей, а есть только замшелые, животные инстинкты и упорное желание поганить эту землю пока хватит сил.

Я ошибся в Максимове. Впрочем — мои первые впечатления о людях всегда ошибочны.

Двадцать один год он проработал на одном и том же макаронном складе. Я застал его на закате здоровья, службы и терпения.

Также как и Гренуй в зюскиндовском Парфюмере — Максимов не издавал никакого запаха. Казалось бы — такой человек должен быть буквально окутан ореолом перегара, мочи и старческого пота. Однако и тут была ошибка. Он говорил настолько неразборчиво, что мне понадобилась неделя чтобы понимать хотя бы пятьдесят процентов того чего он болтал. При разговоре у него постоянно выпадала вставная челюсть и в момент ее выпадания — речь Максимова на секунду становилась шлепаньем тюленьих ласт по мокрому камню. Одевался он комично и просто: огромные башмаки с тупыми носами, длинный свитер и черные шорты чуть ниже колен. Глаза его были умные и мутные. Кожа — словно под нее шприцем вспрыснули жидкой грязи.

Максимов не был популярен среди остальных работников. Над ним смеялись, ему постоянно намекали на то, что пора сваливать к ебаной матери на пенсию. Он предпочитал отмалчиваться и если замечание было слишком уж едким, или неуместным — вялые мешки его щек слегка надувались и он яростно бормотал под нос какое–нибудь едкое матерное ругательство. При этом челюсть его лихо выпрыгивала на свободу.

Молодые остряки смеха ради подсовывали ему тяжелые заказы (кроме макарон на складе еще было и оливковое масло). Когда он поднимал особенно тяжелые бутыли — из его некурящих легких вырывался слабый писк.

Посещаемость Максимова была из ряда вон выходящей… Он мог пропустить две недели, потом появиться на день и затем снова пропасть недели на три…

Он был болен. Болен всегда и при любых обстоятельствах. У него были проблемы с желудком: а именно вечный понос и изжога, он не мог есть мучное, его немыслимо согнутая спина приносила ему удивительные страдания особенно в пятницу и после зарплаты. Кроме этого он хронически хворал маниакально–депрессивным психозом и алкоголизмом. По словам людей, которые работали с ним раньше — иногда у него случались приступы ярости. Время от времени мир внутренний старика низвергался в ад. Это часто случалось потому что он просто забывал принять необходимую для здравого рассудка таблетку.

Простуда и грипп поражали Максимова примерно раз в неделю — опять таки не просто так, а например если на работе случалась запарка и присылались слишком большие заказы. Но все же главная и самая знаменитая часть недугов этого человека были грыжи. И даже не одна, а две!

Максимов находился в постоянной тревоге насчет возможного прободения грыж и часто показывал мне трясущимися пальцами их приблизительные размеры. Он не разу не показал мне сами грыжи, а попросить посмотреть я не решался. К слову «грыжа» Максимов обычно прибавлял «ебаная». Одно слово неразлучно следовало за другим. Хворый сиамский близнец тащил за собой своего похабного брата.

Как–то я спросил его — какую часть склада он любит больше всего. Он не задумываясь ответил, что туалет. И действительно — в туалет Максимов наведывался часто пропадая там по крайней мере минут пятнадцать. После него в жарко натопленном туалетном помещении парил слабый запах кала, а на дне унитаза хаотично плавали слизистые крошки. Но мне почему–то не было неприятно. Не то, что бы я был в восторге от последствий максимовых пищеварений… Нет. Просто, например, иной раз забегаешь мелкой рысью в туалет после того, как там кто–нибудь побывал и вдруг ХЛОП! — ты буквально, без дураков распят примитивной, зубодробительной вонью…Бывают действительно тошнотворные впечатления. С другой стороны — любое сильное ощущение несет в себе какую–то прелесть. Все происходит не зря. Да еще и символы, символы…Сильнейшие враги нездорового ума.

Я во всем вижу символы и чем гаже вещи замеченные мной — тем прочней символ. Увидеть полную девушку в белой кофточке роняющую с парохода подаренные хахалем–студентом часики — это конечно любопытно. Это вызовет целый поток символических ассоциаций. Но меня больше интересует сифилитик, плюнувший мне в лицо разжеванными документами в соленой восточной части города, или кусочек чьей–то плаценты на выброшенном матраце возле лесополосы.

Мы много беседовали с Максимовым… Он вспоминал свое детство и молодые годы, свои путешествия в Германию, бары, проституток, быструю езду на автомобиле по горным дорогам. Вспоминал лимонад, который делали в шестидесятых, а сейчас уже не делают, ностальгировал по старым телепередачам.

Мы также уделяли достаточно большой процент наших бесед алкоголю и это происходило таким образом: я называл марки и виды различных спиртных напитков, а он с величайшей готовностью сообщал мне свое мнение о их вкусе и воздействии на голову.

В молодости Максимов был фермером, у первой его жены случился выкидыш. Если верить обостренно–агрессивным и непроверенным слухам сотрудников — у старика была абсолютно безумная сестра. Когда–то давно он, после таинственной семейной ссоры, украл у нее машину и выехал на тропу войны. Его поймала полиция. Под дулом ружья и суровым криком в мегафон Максимов был достаточно быстро усмирен. Один из старых работников склада также поведал мне, что раньше сестрица порой приезжала за Максимовым на работу и подвозила домой. Один раз она предложила подвезти и его. Это была сюрреальная и опасная поездка. Мужик рассказывал, что безумная сестра не останавливалась на красном свете и, проезжая его — каждый раз бормотала — «Смерть неизбежна».