Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Скачивание начинается... Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее"
Описание и краткое содержание "Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее" читать бесплатно онлайн.
В книге собраны эссе швейцарского литературоведа Петера фон Матта, представляющие путь, в первую очередь, немецкоязычной литературы альпийской страны в контексте истории. Отдельные статьи посвящены писателям Швейцарии — от Иеремии Готхельфа и Готфрида Келлера, Иоганна Каспара Лафатера и Роберта Вальзера до Фридриха Дюрренматта и Макса Фриша, Адельхайд Дюванель и Отто Ф. Вальтера.
Я сказал себе, что каждое десятое живое существо на Земле это бабочка и что бабочки совершают миграционные перелеты, что они летят из Африки в Европу, через моря и горы. «Мертвая голова», к примеру, относится к таким мигрирующим бабочкам. При попутном ветре она может достигать скорости скорого поезда. Другая знаменитая мигрирующая бабочка — «монарх». Монарх летит из Мексики, преодолевая тысячи километров, на север Соединенных Штатов и в Канаду. Его потомство осенью возвращается в Мексику; значит, монархи должны были быть там и в тот День поминовения, когда Ивонна и ее муж, бывший консул Джеффри Фермин, принимали участие в празднике мертвых у подножия вулкана.
Итак, в конце процитированного отрывка бабочки влетают непосредственно в вымышленный мир, в роман «У подножия вулкана» Малькольма Лаури, нисколько не утрачивая свою реальность — наоборот, доказывая, что мертвецы, литературные персонажи и живые суть существа одной природы. Поэтому у Герхарда Майера ветер может прошелестеть в листве дуба с картины Каспара Давида Фридриха и оттуда понестись дальше, к буковым и сосновым лесам к северу от Амрейна. Всё то, что оказывается под этим ветром, властно заявляет о своем присутствии, попадает в поле нашего зрения, обоняния, слуха. Благодаря этому ветру всё находится во взаимосвязи со всем, а время становится чем-то второстепенным. Ветер дует, и прошлое делается рядом-присутствующим. Далекое подступает ближе, и получается, что это швейцарское захолустье граничит с русскими равнинами:
Теперь они лежали в своих могилах, мертвецы Амрейна, <…> в то время как ветры проносились над этой землей, а бабье лето наряжало березы в желтые листья, трепетавшие на ветру, под ветром, который дул с Востока, где когда-то разыгрывались «котловые» сражения и где до сих пор попадаются в земле черепа и бедренные кости, с шейкой и без.
Так ветер строит пространство, сквозь которое он веет. Хрупкие взаимосвязи, создаваемые этим ветром, обретают конкретно-языковой облик в придаточных предложениях, которые Герхард Майер выстраивает в длинные цепочки — делая именно то, что нам всегда запрещали учителя, усматривавшие в таком нагромождении стилистический недостаток. Приведенный выше пример еще относительно безобиден: «…листья, трепетавшие <…> под ветром, который дул с Востока, где когда-то разыгрывались „котловые“ сражения и где до сих пор попадаются в земле черепа…». В других местах такие синтаксические конструкции могут растягиваться на несколько страниц. Относительное местоимение «который», самое невзрачное вспомогательное средство для соединения предложений, у Герхарда Майера обретает метафизический смысл — подобно тому, как у Штифтера монотонное «тогда… и тогда… и тогда» («dann… und dann… und dann») временами напоминает тиканье всемирных часов.
Что же, всё это хорошо. Замечательно. Однако насколько это достоверно? Действительно ли нам здесь открывают глаза на тайное устройство мира, на то, что немецкие романтики называли «взаимосвязью вещей» (Zusammenhang der Dinge), а Бодлер — «соответствиями» (les correspondances)[321]? Имеем ли мы здесь дело с визионерской мудростью или с утонченным безумием? Что нам дает такая концепция, для чего она нужна, в чем ее суть, если говорить по-простому? — Именно от этого вопроса проза Герхарда Майера уклоняется, с непреклонной предусмотрительностью. Задавая этот вопрос, мы ждем четкого разграничения понятий, однозначного определения категорий и функций, посредством которых разумные люди во всем мире приходят к взаимопониманию относительно окружающей их реальности, смерти и жизни, войны и мира, — но чем больше мы настаиваем на своем вопросе, тем упорнее, хитрее, планомернее уклоняется от него проза Герхарда Майера. В этой прозе проявляется не только терпение, но и хитрость легендарного охотника. Хитрость выражается в многократном преломлении речи, непрестанно превращающейся в косвенную речь. Здесь никто не говорит прямо, как обстоит дело и что правильно; здесь человек говорит, что он в данный момент думает; а думает он, как правило, о том, что другой человек когда-то сказал: он, мол, думает то-то или думал так когда-то раньше. На вопрос, а что же это значит, говоря по-простому, Герхард Майер отвечает просто-таки кротко: прибегая к сослагательному наклонению. Вальзеровская вежливость сквозит в этих сослагательных конструкциях, которые позволяют читателю принимать написанное за всё, что ему угодно: за фантазии, мысленную игру, rêveries du promeneur solitaire[322], утонченное безумие, sentimental journeys[323], отчет о действительном положении дел или серьезную, внятную философию.
И, наконец, мы здесь не можем не вспомнить о Теодоре Фонтане: в своих романах он всегда вкладывает правду в уста одного из персонажей (как его, этого персонажа, личное мнение) — полагая, что правда может быть выражена только в разговоре и потому тактично сдвигая всё, что для него принципиально важно, из сферы непосредственно авторской речи в лишенную такой непосредственности сферу речи персонажей. Как правило, кто-то говорит и его слушает кто-то другой, не вполне разделяющий мнение первого, читатель же волен согласиться с тем или другим собеседником. Так же и мир, рассказанный Герхардом Майером, в своей синтаксической, поэтической, метафизической тектонике предстает перед нами всецело как творение одного индивида, как конструкция, которая существует наряду с другими мыслительными конструкциями (а следовательно, может в любой момент с легкостью подвергнуться деконструкции) и которая сама ставит себя под вопрос уже хотя бы потому, что основана на использовании сослагательного наклонения. Она оставляет нам свободу; как и разговоры майора фон Штехлина с пастором Лоренценом[324] оставляют нам свободу, не предполагая, что мы непременно должны принять чью-то сторону — принести, так сказать, присягу знамени. Однако то и другое — то, о чем думают и говорят в замке Штехлин и в деревне Амрейн, — ни на минуту не позволяет нам забыть, под каким напором внутренней необходимости всё это думается и говорится. Теодор Фонтане, который в написанных им книгах не требует, чтобы мы приносили присягу какому бы то ни было знамени, видел почти все поля сражений своего времени — Дюббёль, Кёниггрец, Седан[325], — и у него было достаточно поводов, чтобы сформировать мнение о принесении присяги. Что касается Герхарда Майера, который реагирует на вопрос о «простом смысле» его высказывания, прибегая к кроткому сослагательному наклонению, то он тоже смотрит на поля сражений своего века, на индивидуальную и коллективную смерть широко открытыми глазами и не менее, чем Фонтане, способен к пониманию чужой боли, к состраданию. Оба они показывают, насколько хрупки все системы, которые мы пытаемся противопоставить смерти и целенаправленному уничтожению живого, но показывают и то, что невозможно отказаться от попыток противостояния надвигающейся беде — противостояния посредством терпения, хитрости и человеческого достоинства.
КОНСТРУКТИВИСТ И ПОКОРИТЕЛЬ МОСТОВ. О Хуго Лёчере
Некоторым писателям Господь дарует что-то во сне. Хуго Лёчер не относится к их числу. Он предпочитает утренний свет и состояние зоркого бодрствования. Любитель рано вставать, как Дон Кихот, он уже на рассвете, шествуя легким шагом, переносит свое тучное тело Санчо Пансы через разделяющую Цюрих реку Лиммат, от Шторхенгассе rive gauche[326] к кофейне rive droite[327]. Там, попивая горячий напиток, он читает газеты и, сравнивая отраженные в них разные способы лгать, спокойно реконструирует действительный ход событий.
Обретенная таким способом правда это его правда. За нее отвечает он один. Потому он и должен во время работы находиться в бодром, бодрствующем состоянии. Он интеллектуал, и для него важен такой статус: статус человека, с которого никто не снимет ответственность за ту правду, которую он хочет донести до людей, и который для обретения этой правды не располагает иными средствами, кроме как подвижным интеллектом, выспавшейся головой и тренированным глазом прирожденного наблюдателя. Что и писателям другого типа, которым Господь дарует что-то во сне, тоже достается «свое» (как гласит крылатое выражение), Лёчер не берется огульно оспаривать; но он оставляет за собой право подождать с оценочными суждениями, пока эти небесные дары не явятся на свет публичности.
В ежеутреннем переходе через мост — задолго до того, как вокруг начнут с треском подниматься металлические жалюзи, закрывающие витрины ювелирных магазинов, — есть что-то от ритуала. Первый взгляд на цюрихский Старый город Лёчер бросает с западо-северо-запада, и его путь к «университетскому холму», расположенному по обе стороны от Ремиштрассе, ведет через две реки и старинный оборонительный ров. Это не просто вопрос топографии. Для тех писателей, чей первый взгляд на Старый город падает с противоположной стороны, университет, как правило, является такой же неотъемлемой частью жизни, как от гостиной неотъемлем диван.
Подписывайтесь на наши страницы в социальных сетях.
Будьте в курсе последних книжных новинок, комментируйте, обсуждайте. Мы ждём Вас!
Похожие книги на "Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее"
Книги похожие на "Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее" читать онлайн или скачать бесплатно полные версии.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Отзывы о "Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее"
Отзывы читателей о книге "Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее", комментарии и мнения людей о произведении.