Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

• Название: Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее
• Автор: Петер Матт
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Критика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-00087-011-2

В книге собраны эссе швейцарского литературоведа Петера фон Матта, представляющие путь, в первую очередь, немецкоязычной литературы альпийской страны в контексте истории. Отдельные статьи посвящены писателям Швейцарии — от Иеремии Готхельфа и Готфрида Келлера, Иоганна Каспара Лафатера и Роберта Вальзера до Фридриха Дюрренматта и Макса Фриша, Адельхайд Дюванель и Отто Ф. Вальтера.

---

Поэтому в пьесах Дюрренматта общественные нормы и порядки всегда изображаются так плакатно, так схематично. Они ведь и в самом деле искусственные, иллюзорные — в том, что касается обещанного ими спасения, их полезности. Доминирующий пример такого рода, который вновь и вновь возникает на всем протяжении творчества Дюрренматта, — система правосудия в либеральном государстве и сопряженное с ней понятие справедливости. Для Дюрренматта это понятие справедливости так же ложно, как и представление, согласно которому либеральное государство объективно является более совершенной формой общественного порядка, чем, скажем, королевская власть. То и другое, по Дюрренматту, — всего лишь фата моргана. Описание демократической процедуры принятия решения об убийстве Альфреда Илла (в «Визите старой дамы») — это суровый суд над судопроизводством в либеральном государстве. Одна из главных жизненных целей Дюрренматта заключалась в том, чтобы противопоставить ложной справедливости нашей официальной юстиции какую-то другую справедливость. Не как институцию, но как внезапно вспыхивающее и снова гаснущее мифическое событие. Такое событие нельзя проанализировать, нельзя включить в ту или иную систему, его можно только пережить. Оно — словно иероглиф из утраченного языка мифа. Таким иероглифом можно считать появление старой дамы; или — Вольфганга Швиттера, человека, который не может умереть, из комедии «Метеор»; или — ребенка, который прыгает в животе у юной Эльзи в конце романа «Ущелье Вверхтормашками»; или — непрерывное противо-стояние Абу Ханифы и Анана бен Давида в «Эссе об Израиле». Эти дюрренматтовские иероглифы, в противо-стоянии с которыми сам Дюрренматт был бессилен, которые он воспринимал в той же мере, в какой создавал (а если они не возникали перед его глазами, то он, как поэт, оставался беспомощным), — так вот, эти дюрренматтовские иероглифы невозможно включить ни в какую теологическую систему, ни в какой научный дискурс, потому что они всегда предшествуют всем подобным конструктам. Что же касается фришевского либерализма, то ему, напротив, вполне можно дать научное определение.

Анархо-консерватизм Дюрренматта уходит корнями в то (уже упоминавшееся) движение межвоенного периода, которое принято называть «консервативной революцией». До сих пор это почти не обсуждалось. Соединительное звено здесь — критика либерализма. Однако Дюрренматта нельзя исчерпывающе понять, если исходить только из этой традиции. Для иронии и аристофановского беспутного юмора, которые характерны для анархо-консерватизма Дюрренматта, не найти непосредственного прообраза в этих течениях. Но мы, тем не менее, не должны забывать, что и корни экзистенциализма, с которым чаще всего связывают — в философском плане — Дюрренматта, восходят к отдельным представителям движения «консервативной революции»: например, к Хайдеггеру и Эрнсту Юнгеру, каким он был в двадцатые годы (то есть к двум авторам, радикально отвергавшим либеральную демократию). К интереснейшим с этой точки зрения текстам Дюрренматта относится прозаический фрагмент «Братоубийство в доме Кибургов» из «Материалов V». Текст опубликован как оставшийся в архиве набросок к ненаписанной пьесе, но он может быть прочитан и как самостоятельная прозаическая баллада, отличающаяся блистательной стремительностью развития сюжета[266]. В фантастически-гротескном Средневековье рыцарь-разбойник Адриан фон Остермундиген и Хартман фон Кибург непрерывно воюют друг с другом и наслаждаются своим беспутным существованием, «далеким от какого бы то ни было христианского и цивилизаторского благоразумия». Брат Хартмана Эберхард, высокообразованный духовный сановник, поборник разума, просвещения и гуманизма, приезжает из Рима на родину, чтобы установить мир и принести в свое варварское отечество цивилизацию. Он самым плачевным образом терпит крах, потому что народ делает выбор в пользу грубых рыцарей, а не Эберхарда с его фантазиями. Поражение последнего символически воплощается в том факте, что он в конце концов — ради восстановления мира и торжества разума — убивает брата, то есть, движимый отчаянием, сам совершает то, чему хотел воспротивиться. На обратном пути в Рим он, уже примирившийся с судьбой, гибнет в одиночестве во время снежной бури в Альпах: смехотворная фигура, беспомощный выразитель красивой иллюзии Просвещения. Заключительный комментарий Дюрренматта: Эберхард «хочет ввести в политику разум и терпит поражение, потому что в неразумном мире сам разум становится неразумием».

Теология

И либерализм Макса Фриша, и консерватизм Дюрренматта имеют теологические аспекты. У Фриша эти аспекты (хоть и сильно замаскированные) связаны с учением об имманентной миру возможности самоспасения. У Дюрренматта они (поначалу открыто, а позже он их всё в большей мере отрицает) выражены в неортодоксальном понятии Бога и в представлении, которое сформировалось не без влияния протестантизма: о спасении, обретаемом «исключительно благодаря божественной благодати» — sola gratia. Если консерваторы полагают, что мир не вовлечен в грандиозный процесс самостановления, развивающийся по гегелевской модели, то есть целенаправленно, и что ничего нового не происходит (все уже изначально было, мир остается таким, каким был всегда), — значит, консерватор должен предложить какую-то модель основополагающей для мира структуры. У Дюрренматта, если говорить очень схематично, это вертикальная модель: с человеческим миром (не-спасенным, жестоким, кровожадным, алчным, несправедливым) внизу и Богом (недоступным, непостижимым, вызывающим страх и почитание) вверху, надо всем. И хотя Дюрренматт пытался изгнать из этой модели всю христианскую теологию, хотя он всё более ожесточенно заявлял о своем атеизме, хотя вычеркивал в написанных им произведениях (например, в конце рассказа «Туннель») все моменты, связанные с верой, от самой модели он так и не отказался. Конститутивные верх и низ сохраняли для него значимость, даже когда он утверждал, что вверху никого нет. Он упразднил все мыслимые образы Бога, но то место в Универсуме, где пребывал бы Бог, если бы Он был, для Дюрренматта продолжало существовать как упорядочивающая инстанция Целого. Поэтому Дюрренматт и сумел в поздней повести «Поручение» развить грандиозную теорию: человечество будто бы уже не выдерживало того, что сверху за ним постоянно наблюдает Бог. И упразднило Бога. Но тогда оказалось: теперь люди не выдерживают, что никто больше не смотрит на них сверху, что они, так сказать, вынуждены жить под выколотым оком. Мировые державы, ввергнутые в панику новой ситуацией (отсутствием Великого наблюдателя), инсталлировали гигантские системы для взаимного наблюдения и контроля: якобы из политических соображений, а на самом деле для того, чтобы избежать этого ужаса — когда никто больше тебя не видит. Глаз Божий реконструируется как продукт высоких технологий, спутниковое наблюдение становится эрзацем прежнего божественного Провидения.

Я рискну предположить, что консерватор всегда воспринимает мир в вертикальном порядке, либерал же — в горизонтальном. Ведь мир как процесс можно мыслить только в виде прямой линии, стремящейся к горизонту. Так, бросается в глаза, что главное событие в произведениях Макса Фриша — прорыв в новое существование — часто связано с морем, с этой гигантской поверхностью, которая простирается горизонтально и через которую пролегает путь к долгожданному возрождению, к спасенной жизни. А что спасение у Фриша почти каждый раз не удается, это в свете интересующей нас проблемы никакой роли не играет. Зачарованность Дюрренматта космическим пространством, чудовищным Вверху, тоже обретает в этом контексте дополнительное значение. В пьесе «Ангел приходит в Вавилон», программном выражении консерватизма Дюрренматта и его негативной философии истории, девушка Курруби, которую также называют милость неба[267], спускается на Землю прямо с туманности Андромеды, чтобы остаться здесь как воплощение вечной, но никогда не сбывающейся надежды, которой каждый человек пытается завладеть. Очевиднейшей вещи — что фильм Ларса фон Триера «Догвилль» (2003) построен по модели пьесы «Ангел приходит в Вавилон» (1953) — критики, как ни странно, не заметили. А ведь главную героиню фильма, которую играет Николь Кидман, зовут Грейс (Grace), то есть «милость неба», — точно так же, как и таинственную Курруби («милость неба», Grade). Оказывается, можно за пятьдесят лет столь основательно забыть пьесу, которая входит в сокровищницу мировой литературы!

Концепции любви

Что я здесь сделал? Я включил Фриша и Дюрренматта в широкий контекст истории политического мышления (начиная с эпохи Просвещения). В результате выявился контраст между двумя этими писателями — гораздо более отчетливо, чем при обычных попытках связать их с послевоенным экзистенциализмом. Разумеется, и прежний подход важен для понимания их обоих, особенно в связи с тем, что касается трактовки акта принятия решения. Но теперь мы, вероятно, отчетливее видим, насколько по-разному мотивирован у двух этих авторов протест против существующего. То, что «взрывает» Дюрренматт, — это институции, государство, церковь и система правопорядка, теории и модели либерализма и коммунизма (а в конечном счете и концепция Фриша, основанная на принципе самоспасения индивида). Согласно Дюрренматту, спасение возможно только как милость, дарованная свыше, — даже если в последние десятилетия он давал понять, что сама мысль о трансцендентном происхождении такой милости для него абсурдна. И все же в романе-завещании «Ущелье Вверхтормашки» (в последнем предложении) дитя, обещающее Спасение, прыгает в утробе у юной Эльзи, а сама Эльзи, вторая Курруби, еще и шепчет: «Рождество»…