Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

• Название: Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934
• Автор: Олег Кен
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0640-2

История Советского Союза – во многом история восстановления, расширения и удержания статуса мировой державы. Неудивительно, поэтому, что специалисты по внешней политике СССР сосредоточивали свое главное внимание на его взаимодействии с великими державами, тогда как изучение советской межвоенной политики в отношении «малых» восточноевропейских государств оказалось на периферии исследовательских интересов. В наше время Москва вновь оказалась перед проблемой выстраивания взаимоотношений со своими западными соседями. Трудность осмысления сегодняшних проблем Восточно-Центральной Европы сочетается со сравнительной бедностью комплексного анализа истории взаимоотношений между СССР и его западными соседями.

Существовала ли у руководства СССР целенаправленная политика в отношении западных соседей? Как формировалась советская «внешняя политика»? Как строился процесс принятия решений и насколько существенные перемены в нем произошли со вступлением СССР в «сталинскую эпоху»? Эти проблемы, многие из которых на протяжении более полувека будоражили сознание современников и историков межвоенной эпохи, государственных деятелей и политических аналитиков, находились в фокусе внимания авторов предлагаемой книги – известных российских историков Олега Кена и Александра Рупасова.

---

Между тем, если отвлечься от конкретных потребностей «планового хозяйства» (и без существенного ущерба для них), существовала возможность целенаправленного использования валютных средств (например, десятков миллионов рублей, ежегодно составлявших отрицательное сальдо в торговле с Польшей и Чехословакией) для наращивания советских заказов и закупок в отдельных соседних странах ради достижения политического результата, будь то конкретные уступки или создание экономической зависимости от СССР и утверждение его влияния во внутренней жизни страны. В наибольшей степени такой эффект был достижим, разумеется, не в Польше, а в странах востока Балтии, где масштабы национальной экономики и степень воздействия хозяйственных интересов на правительственные решения создавали благоприятные условия для советского проникновения. Подобного рода идеи беспокоили воображение советских полпредов в Финляндии и других балтийских государствах. Так, в середине 1930 г., в связи с падением советско-эстонского торгового оборота Ф.Ф. Раскольников пытался доказать НКИД необходимость содействия промышленному развитию Эстонии, «не только потому, что индустриализация увеличивает численность рабочего класса, но также и потому, что индустриализация неизбежно вынуждающая Эстонию ориентироваться на советский рынок, ставит Эстонию в положение экономической зависимости от СССР, вовлекает ее в орбиту советской политики»[358]. Двумя годами позже И.М. Майский убеждал Москву в наступлении подходящего момента для того, чтобы «оторвать» от Польши и «поставить под наше влияние» государства Восточной Балтики. Для этого, полагал полпред, достаточно «рискнуть весьма небольшими деньгами» – закупать в этих странах сельскохозяйственную продукцию на общую сумму 15–20 млн. рублей ежегодно. Руководство НКИД и его 1 Западный отдел скептически реагировали на такие предложения, ссылаясь на неудачные эксперименты в этой области, середины 20-х гг. «В одной Латвии мы тратили по 15 млн. рублей, – комментировали в НКИД доклад Майского. – И не купили Латвию»[359]. В специальной записке 1 Западного отдела, подготовленной для наркома, в связи с переговорами о заключении пактов ненападения с Польшей и государствами Балтии, отмечалось: «Не следует еще раз повторять попытку путем крупных экономических жертв парализовать влияние Польши, как это мы сделали в торговом договоре с Латвией. Эти жертвы не оправдывают себя»[360].

Специальный независимый анализ причин, в силу которых политические замыслы уступок Риге в договоре 1927 г. оказались нереализованными, не проведен[361], можно лишь предположить, что не последнее место среди них, наряду с чрезмерностью поставленной цели (см. выше), занимало отсутствие тесной координации политических и торговых переговоров с Латвией после заключения этого договора, а постоянные ссылки НКИД на латвийский пример были призваны скрыть пессимизм относительно сотрудничества с НКВТ и другими хозяйственными органами для достижения внешнеполитических целей. К этому предположению приводят как многочисленные примеры несогласованности действий ведомств иностранных дел и внешней торговли[362], так и конкретные примеры, когда акции, продиктованные экономическим расчетом и подкрепленные политическим чутьем, срывались из-за протеста посторонних хозяйственных инстанций. Москве было хорошо известно, что незначительные по своим размерам закупки в Финляндии молочных продуктов для Ленинграда немедленно сказывались на политических настроениях в Выборгской губернии и прилегающих территориях. Такое же, благоприятное для СССР, влияние оказывали закупки рыбы в восточных районах Эстонии, среди населения которых (сетов и русских) преобладали активные антикоммунистические настроения, причем затрачиваемые суммы были мизерны даже по масштабам советско-эстонского товарооборота. Эти внешнеторговые сделки вызывали, однако, ярое сопротивление советской кооперации, которая, не будучи в состоянии обеспечить снабжение городов, стремилась не допустить проникновения на внутренний рынок сравнительно дешевых зарубежных товаров[363]. В более широком аспекте, сохранение монополии внешней торговли после яростных дискуссий 1924–1925 гг. было достигнуто за счет расширения круга действующих на внешних рынках организаций (государственных и полугосударственных) и за счет перманентных конфликтов хозяйственных ведомств с главным уполномоченным органом – НКВТ.

Во всяком случае, пытаясь выдать нужду (будь то «объективные» трудности в «покупке» Латвии или внутренняя неспособность к эффективному торгу) за добродетель, член Коллегии НКИД Б.С. Стомоняков, обладавший немалым опытом работы во внешнеторговом ведомстве, в ответ на инициативы полпредов об использовании экономических стимулов для целей дипломатии неизменно декларировал позицию НКИД: малые соседние государства вынуждены избегать обострения отношений с СССР и даже стремиться жить в дружбе с ним, независимо от того, платит или нет Москва за эту дружбу[364]. Избирательность торговой политики СССР в отношении трех стран Балтии приобретала поэтому своеобразную форму. В переговорах со всеми партнерами Москва стремилась избежать создания прецедентов, которые могли осложнить ее соглашения с третьими странами. Используя крайнюю политическую и экономическую заинтересованность Таллинна, Риги и Каунаса в сотрудничестве с СССР, она поэтому с 1933 г. перевела договоренности о контингентах (объеме и номенклатуре торгоборота) и тарифах в режим устных («джентльменских») соглашений. Одной из очевидных причин «утаивания» их условий являлось сходство структуры экспорта Эстонии, Латвии, Литвы (и, отчасти, Финляндии), однако, учитывая масштабы двусторонней торговли СССР с этими странами и международную обстановку 1933–1934 гг., трудно не признать полученную таким образом экономическую выгоду эфемерной, а упущенные возможные политические дивиденды – значительными.

Комплекс решений Политбюро указывает, что его подход к проблеме взаимоотношения политических и экономических задач в отношениях с западными соседними государствами был если не тождествен, то близок к позиции, сформулированной Стомоняковым и воплощенной в практической деятельности НКВТ. Так, в частности, экономический раздел постановления «О Прибалтике» (17 января 1934 г.) был сформирован путем механического наделения каждой из четырех сестер одинаковой и малоценной серьгой – обещанием затратить на заказы в первом квартале по 200 тыс. рублей. В июне 1934 г., после трехмесячной проволочки согласившись вступить в торговые переговоры с Чехословакией, Политбюро указало отложить «фактическое начало переговоров до осени», хотя уже не имело оснований рассматривать их как попытку Праги получить «компенсацию» за восстановление дипломатических отношений[365]. Между тем, в обоих рассмотренных примерах речь шла о государствах, с которыми уже в декабре 1933 г. советское руководство «согласилось» (а летом 1934 – весной 1935 г. – активно стремилось) «заключить региональное соглашение о совместной защите от агрессии со стороны Германии»[366].

Общий подход советского руководства к возможности сочетания дипломатических и экономических инструментов для завоевания политического влияния в СССР в сопредельных аграрно-промышленных странах коренился в том же своеобразном реализме, который на протяжении большей части межвоенного двадцатилетия диктовал ему страх перед интервенцией и вызывал обвинение в «национальной ограниченности» со стороны левой оппозиции и традиционалистов-государственников[367]. В полемике с Чичериным относительно «нашей экономической политики в государствах Востока» в начале 20-х гг. Сталин отчетливо сформулировал возражения против идеи «противодействовать поглощению восточных стран», Латвии и Польши, «антантовским капиталом». «Для меня несомненно, – отвечал Сталин, – что мы ни по торговой, ни по промышленной линии тягаться с врагами в упомянутых выше [восточных. – Авт.] странах не в силах, пока – 1) курс русского рубля падает, 2) экспортного фонда нет у нас или почти нет, 3) наш торговый баланс отчаянно пассивен, 4) нет у нас достаточного количества золота, могущего компенсировать наши хозяйственные недочеты по трем предыдущим пунктам»[368]. Нетрудно заметить, что ни один из аргументов Сталина против широкого использования экономических инструментов в международной политике СССР, не утратил актуальности и десятилетия спустя[369]. Поэтому итоги экономического проникновения в Северо-Восточной Европе, на которое было нацелено внимание советских политиков, дипломатов и военных во многом оказались подобны результатам российских усилий закрепиться на Ближнем Востоке в конце XIX – начале XX в. «Если на периферии Империи в Центральной и Восточной Азии Россия была в состоянии с долей успеха подражать способам и средствам, применяемым современным империализмом», то в области, где ей приходилось сталкиваться с более развитой международной финансовой и коммерческой инфраструктурой, российский империализм оставался весьма «несовременным», его экономическая отсталость приходила в прямое противоречие с внешнеполитическими приоритетами[370]. Более не питая чрезмерных иллюзий в отношении силы идей и скептически относясь к своим хозяйственным возможностям, советская политика в отношении соседних восточноевропейских стран конца 20-х – середины 30-х гг. была вынуждена излагаться на традиционные силовые и политико-дипломатические средства.