Джон Марквэнд - Г. М. Пулэм, эсквайр

• Название: Г. М. Пулэм, эсквайр
• Автор: Джон Марквэнд
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1963

Роман Марквэнда «Г. М. Пулэм, эсквайр» (1941) представляет собой жизнеописание некоего мистера Пулэма, показанное на фоне больших событий эпохи первой мировой войны, временного бума послевоенного периода в США, мирового экономического кризиса 1929–1933 годов и начавшейся второй мировой войны. История Гарри Пулэма — это история жизни, прожитой впустую. И как ни пытается Пулэм убедить читателя в том, что он доволен своей судьбою, в романе явно сквозит подтекст, говорящий о том, что все это благополучие — мнимое…

Книга Марквэнда написана легко, просто и занимательно. Профессиональное мастерство чувствуется и в хорошо продуманной композиции. Автор мастерски рисует портреты своих героев, с тонким юмором описывает перипетии их жизни, сцены семейных неурядиц, светские визиты и т. д. Стиль романа отличается естественностью, легкостью. Живой диалог, два-три перехода легко движут роман, создают динамизм в развитии сюжета.

---

В первый вечер я подумал, что возненавижу свое пребывание в доме Биля, но вскоре должен был признать, что мне у них очень нравится. Мне нравилось все, что говорили мисс Кинг и мистер Кинг, мне нравилось, что они относились к нам, как к взрослым. Отец Биля, если не играл в бридж, проводил время за чтением; за столом он говорил быстро, потому что, по его словам, предпочитал слушать самого себя, а не нас. Во время обеда, за супом, он вдруг начинал доказывать, что арабы интересные люди, и рассуждал об Аравии вплоть до сладкого.

— Биль ничего не знает, — обычно говорил мистер Кинг. — Он никогда не возьмет книгу в руки.

— У старика опять ноет нога, — объяснял Биль.

Особенно хорошо запомнились мне следующие слова мистера Кинга.

— Биль по-настоящему умен, — сказал он. — Это у него от меня. Я, пожалуй, самый умный из всех, кого знаю. Я могу без всяких усилий, как и Биль, заучить все, что надо. Я настолько умен, что понимаю, какие идиоты все мои коллеги. Вот потому-то я и оказался у разбитого корыта. Я всегда был слишком умен и слишком высокомерен. Вот подождите, если вы не поссоритесь с Билем, то увидите, куда заведет его ум.

Мы с Билем провели несколько вечеров в Нью-Йорке. В те дни в городе царила атмосфера более американская, если можно так сказать, чем сейчас. Это был город, не встревоженный войной и подоходным налогом, город, обходившийся без светофоров. На Пятой авеню стояли большие частные дома; район Мюррей-хилл все еще был занят жилыми зданиями; на каждом шагу встречались места, где вы могли пообедать, и бары, куда пускали только мужчин. На сцене шли «Маргаритка в моем сердце» и «Светлячок». Вспоминая о том времени, я начинаю размышлять о музыке и ловлю себя на мысли, что до сих пор помню популярные тогда мелодии — «Ты большая красивая кукла», «Рэгтайм — джаз Александра», «Навязчивая мелодия», «Изображая светского медведя». В последней песенке говорилось о том, как она прижмется к своему Вандербильту, а он завернет ее в чудесное бриллиантовое одеяло, о Хетти Грин и Рокфеллере, а также о том, как мистер Гульд кричал: «Пусть он истратит еще доллар». В те годы, когда мы распевали эти песенки, на Пятой авеню все еще можно было видеть лошадей, мир казался неизменным, и все безмятежно верили, что у мистера Гульда всегда будет водиться лишний доллар.

Но уже тогда происходили события, которые не привлекали еще нашего внимания — в районах Среднего Запада распространялась засуха, был принят закон о подоходном налоге, циркулировали слухи о неприятностях с рабочими и о войне, а в Веракрусе высадились солдаты морской пехоты. Однако когда вы молоды, все это мало трогает вас. Тогда все было просто, и мне часто хочется снова жить в те годы, потому что к такой жизни меня и готовили.

В то лето, когда началась мировая война, Биль целую неделю провел с нами в Норт-Харборе. Но больше, чем война, меня беспокоила болезнь матери. По словам врача, причиной всему было ее больное сердце. Ей строго-настрого запретили нервничать, а спускаться и подниматься по лестнице разрешалось только раз в день. Еще никогда я не проводил столько времени с матерью — она то и дело справлялась обо мне. Во второй половине дня я обычно часа два сидел в ее комнате, читая ей Джейн Остин или Троллопа. Иногда, подняв голову от книги, я обнаруживал, что она смотрит на меня каким-то странным взглядом, словно на незнакомого человека.

— О чем ты думаешь, мама? — однажды спросил я.

— О тебе. И о том, как тебя отобрали у меня. Я думала о том дне, когда ты поехал в школу. Вот тогда-то тебя и отобрали. Ты помнишь, как славно мы проводили время?

Я помнил и сказал ей об этом.

— Ты не забудешь то время?

— Нет, не забуду.

— Расскажи мне о своих друзьях. Ведь у тебя так много друзей.

Я рассказал ей о Джо Бингэме, о Боджо Брауне и об остальных, но не стал вдаваться в некоторые подробности, и она, вероятно, поняла меня.

— Гарри, ты когда-нибудь встречаешься с Кэй Мотфорд?

— Мама, пожалуйста, не беспокойся о Кэй Мотфорд.

— Да я не беспокоюсь, но не кажется ли тебе, что было бы лучше, если бы ты почаще встречался с такой порядочной девушкой, как Кэй, и пореже с девушками, вроде Луизы Митчел?

— От кого ты слышала о Луизе Митчел?

— Ну, дорогой, матери всегда находят способ разузнать кое-что.

— Послушай, мама. Я не вижу ничего плохого в том, что встречаюсь с Луизой Митчел и просто… любезен с ней.

— Милый, да ты меня не понял. Я хочу только сказать, что Луиза, как всем известно, способна на всякие глупости с мальчиками.

— Послушай, мама. Неужели только потому, что девушка немного отличается от… А что ты слышала о Луизе? Мери что-нибудь рассказывала тебе о ней?

— Значит, это правда! Ты интересуешься Луизой.

— Но я же обязан, хотя бы из вежливости, поддерживать с ней какие-то отношения, не так ли? Она не интересует меня, но разговаривать-то с ней я обязан?

— А вот Кэй Мотфорд никогда не гоняется за мальчиками. Такая милая, славная девушка!

Меня подмывало расспросить у нее, что там болтала Мери, но в конце концов я решил, что лучше помолчать. Об одном только я подумал: как было бы хорошо, если бы Мери, хотя бы по возрасту, не пускали в «Кантри клаб».

Мать вечно упоминала слово «когда-нибудь»: «когда-нибудь» я женюсь на порядочной девушке, «когда-нибудь» они с отцом построят для нас дом здесь же, в Уэствуде, «когда-нибудь» я стану компаньоном фирмы «Смит и Уилдинг», начав свою карьеру с отдела ценных бумаг. Если я захочу, то сначала могу съездить за границу, но в первую очередь надо обосноваться. Дело считалось настолько решенным, что разговоры на эту тему признавались излишними, но я-то понимал, что все они имеют в виду то время, когда я женюсь на «порядочной девушке».

Однажды в воскресенье вечером отец неожиданно заговорил о пользе ранних браков.

— Возьми меня. Я женился на твоей матери совсем молодым и никогда не сожалел об этом. Самое главное — подобрать себе подходящую пару.

— Но я пока не думаю о женитьбе.

— Правильно. Но в один прекрасный день тебе вдруг покажется, что холостяцкая жизнь тебя чем-то не устраивает. Помню, как я впервые подумал о женитьбе.

Отец обрезал кончик сигары и закурил.

— Что творится с моими сигарами? Еще на прошлой неделе коробка была почти полной. Гарри, ты не курил?

— Нет.

— Кто-то лазил в коробку. Наверное, Хью. Так о чем я говорил?

— Как у тебя появилась мысль о женитьбе.

— Ах да. Я охотился на уток и сидел в шалаше на болоте. Просто сидел, смотрел на воду и вдруг подумал, что я одинок и что мне пора бы уже что-то и для кого-то делать. Потом я вспомнил о твоей матери. Такая же мысль когда-нибудь появится и у тебя. Она возникнет совершенно внезапно.

— Пока еще она у меня не возникла.

— Возникнет. Хорошо, если ты заранее подготовишь себя к этому, Гарри, хорошо, если подумаешь о подходящей девушке. Мне, например, всегда нравилась семья Мотфордов.

— Знаешь, отец, честное слово, меня не интересует Кэй Мотфорд. Я не хочу жениться на ней.

— Ну, на ком-нибудь вроде нее, вот и все.

— В таком случае, не стоит и навязывать ее мне.

Я был прав, употребляя слово «навязывать». Дошло до того, что меня передергивало от отвращения при виде любой «милой и рассудительной» девушки. Я весь настораживался, если Кэй приглашала меня к себе, а когда мне приходилось сидеть рядом с ней за обедом перед танцами, я не сомневался, что все это подстроено. Позже Кэй говорила мне, что и она испытывала примерно то же самое.

Молодежь в Норт-Харборе проводила время одной большой компанией. Раза два в неделю по утрам мы встречались на пляже и начинали состязаться, кто быстрее примчится к берегу на гребне восемнадцатифутовой волны, или отправлялись в клуб и играли в теннис, по вечерам ходили в кино или устраивали танцы.

С лица Кэй круглый год не сходил загар, нос у нее постоянно шелушился, она почти не носила другой обуви, кроме спортивных туфель. Луиза Митчел была совсем иной. В играх у нее вечно все не ладилось, зато она щеголяла в туфельках на высоких каблуках и не любила ходить пешком. Ей нравилось уединяться с кем-нибудь, и всем нравилось уединяться с Луизой, так что во время танцев в «Кантри клаб» она большую часть вечера отсутствовала. Но даже если ее и не было, вы все равно чувствовали, что она где-то здесь, поблизости, и все время силились угадать, с кем она. А когда Луиза возвращалась, на сердце у вас становилось легче.

— Скажите, где вы были? — обычно спрашивала она, когда во время танца вы отбивали ее у партнера и начинали танцевать с ней. — Я чем-нибудь обидела вас? Вы на меня не сердитесь? Почему вы бросили меня и оставили с этим противным Альбертом Оливером?

Могло произойти что угодно, но когда Луиза возвращалась, не оставалось никаких сомнений в том, что все это время она ждала только вас одного.