Мари-Клер Бле - Современная канадская повесть

• Название: Современная канадская повесть
• Автор: Мари-Клер Бле
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

В сборник входят повести современных канадских писателей, создающие живой, достоверный образ страны, показывающие ее специфические проблемы, ее социальную и духовную самобытность. Жизнь среднего канадца со всеми ее проблемами: ломкой семейных отношений, неустроенностью, внутренним одиночеством — в центре внимания Ричарда Райта («В середине жизни»); проблема формирования молодого поколения волнует Мари-Клер Бле («Дневник Полины Аршанж»); о расовом бесправии коренных жителей Канады — индейцев — рассказывает Бетти Уилсон («Андре Том Макгрегор»); провинциальную жизнь Квебека описывает уже известный нашему читателю Андре Ланжевен («Пыль над городом»).

---

Нужно, впрочем, признать, что моя будущая теща — жена трамвайщика, — прельстившись моим докторским дипломом, весьма настойчиво подталкивала дочь к замужеству. Сейчас я люблю Мадлен больше, чем тогда, потому что лучше ее знаю, и открыло мне ее по-настоящему только наслаждение. Чтобы обладать ею, я должен был научиться любить, как взрослый мужчина. Ее диковатая гордость не уступала ни натиску, ни мольбе. Главное, что открылось мне в Мадлен, — это жадная, необузданная любовь к жизни. Я понял, какая жестокая ненасытность, какое безудержное желание все узнать и все испытать тлеет под этой обманчивой вялостью. Я увидел, что в какие-то мгновения волю ее согнуть невозможно. В Мадлен живет некая беспощадная сила — она обнаруживает себя редко, но держит в постоянном напряжении, будто огромная собака, про которую не знаешь, кусается она или нет. В моей жене притаилось существо мне неведомое и для меня недосягаемое. Не знаю, любит ли меня это существо, но знаю, что оно и есть самая суть Мадлен. Я, как слепой, касаюсь ее протянутыми руками, а между нами — непроницаемая тьма. В общем, это не причиняет мне страдания, разве что иногда слегка тревожит, и какая-то гнетущая печаль охватывает меня, когда я даю ей волю. Честно говоря, я просто про это не думаю и ощущаю отчужденность Мадлен лишь мимолетно и не слишком часто. Сегодня вечером я почувствовал ее гораздо острее, благодаря разговору с Кури и какому-то странному раздвоению, позволившему мне увидеть себя со стороны. Тишина в доме делает зримыми образы прошлого, помогает отыскать в них новый смысл. Страсть Мадлен к переменам и жестокость, проступающая порой в ее прихотях, отчетливо предстают передо мной в перспективе времени; прежде я лишь смутно угадывал эти свойства ее натуры, но однажды они прорвались с особой силой — это случилось в день нашего приезда в Маклин. Тогда я усмотрел в ее поступке лишь обыкновенное ребячество, теперь же, когда я многое понял, мне видится иное объяснение.

Не раз я пытался потом воссоздать обстановку того последнего сентябрьского дня, когда случай швырнул нас друг к другу. Я больше не слышал немого призыва, заставившего меня тогда сжать Мадлен в объятиях, соединить свое прерывистое дыхание с ее и ощутить уверенность, что одно не может пресечься без другого. В тот день я узнал, что Мадлен любила меня — по крайней мере любила в ту минуту; живущее в ней потаенное существо трепетало, и она вся принадлежала мне. Но эта минута несла в себе и разочарование, так как потом я не мог в точности сказать, была ли ее пылкость вызвана просто потрясением или же истинной потребностью, подспудным желанием, которое прежде не находило выхода. Сегодня она, наверно, подняла бы меня на смех, если бы я попытался напомнить ей об этом. Мадлен на редкость непоследовательна, ибо живет мгновением, и, конечно же, станет отрицать, что могла отдать мне всю себя с такой полнотой не в минуту телесной близости. Однако ее порыв был столь непосредственным, что я никогда не поверю, будто все это мне лишь почудилось.

* * *

За три часа мы проехали около ста миль — это все, что можно было выжать из «шевроле» пятилетней давности, купленного два дня назад. Едва стрелка уползала за цифру пятьдесят, как мотор начинал перегреваться.

Лучи фар, выхватив из тьмы небольшой участок дороги, упирались и стлавшийся понизу туман и в нем рассеивались. Мадлен уже около четверти часа дремала на моем плече, чуть приоткрыв рот, и губы ее в слабом свечении приборного щитка казались темно-вишневыми. Когда я притормаживал, голова ее соскальзывала с моего плеча, и рыжие волосы, рассыпаясь, отливали необычным гнедым блеском. Еще миль двадцать, и мы будем у себя дома, в квартире, которую она еще не видела, — я выбирал ее один и один обставлял, потому что Мадлен не любит заниматься подобными вещами. Я на неделю приезжал без нее в Маклин, чтобы все устроить. И теперь она, не вполне еще сознавая это, катила навстречу своей судьбе. Она ехала вместе со мной в маленький шахтерский городок, где никого не знала, и это нравилось ей, ибо неизвестность она всегда встречала с готовностью. При отъезде она даже проявила некоторое оживление, вскоре, впрочем, сменившееся равнодушием, которое следует у нее за нетерпением, если оно не удовлетворяется немедленно.

Шоссе, поначалу широкое и прямое, сузилось и превратилось в извилистую горную дорогу, так что мне пришлось сбавить скорость. Мадлен открыла глаза, приподнялась и сонным взглядом посмотрела в окно. Здесь, на высоте, туман рассеялся, и белая пелена оставалась лишь в ложбинах. Внезапно Мадлен прижалась ко мне и со своей обычной детской ноткой в голосе попросила:

— Дай мне разок нажать на газ.

Я колебался.

— Боишься!

Это было сказано с презрением девчонки, которая, как все дети, не ведает осторожности и вдобавок усвоила из кинофильмов, что риск в конечном счете никогда не бывает по-настоящему опасен.

Стрелка сначала скользнула вниз, потом рывками поползла выше. Мадлен жала на педаль изо всех сил. Впереди открывался длинный спуск. Сорок, пятьдесят, шестьдесят. Мотор урчал чуть громче обычного, но работал нормально. Стрелка замерла на месте. Глядя на дорогу жестким, неподвижным взглядом, Мадлен укладывала под колеса километр за километром. Для полного упоения ей недоставало только преследования полиции. Она еще прибавила газу. Не успел я открыть рот, чтобы напомнить ей о ненадежности мотора, как вдруг услышал неузнаваемый, хриплый от возбуждения голос:

— Смотри! Впереди — поезд!

Внизу мигали красные огни. Я нажал на тормоз. Машину занесло и выбросило на встречную полосу. Острая боль в правой руке заставила меня на секунду выпустить руль. Мадлен укусила меня.

— Брось тормоз, брось!

Этот чужой голос, словно в машине, кроме нас, сидел кто-то третий, ошеломил меня. Я повиновался. Стрелка мгновенно подскочила и задрожала над цифрой семьдесят. Красные огни молнией рассекли тьму и пронеслись мимо. Я увидел, как фара паровоза резко высветила устремленный вперед профиль Мадлен. Мне показалось, что мы проскочили в последний миг. На самом деле состав прошел лишь секунд через десять.

Кабина наполнилась тошнотворным запахом жженой резины.

— Хватит! Мотор сожжешь!

Три паровозных свистка, коротких и жалобных, болезненно отдались у меня внутри, и вдруг я успокоился. Рядом со мной лицо Мадлен светилось исступленным восторгом. Она наконец отпустила акселератор и на минуту замерла. Потом, вскочив коленями на сиденье, судорожно обняла меня, слепя волосами. Я притормозил у обочины. Мадлен оторвалась от меня, чтобы полнее пережить это мгновение. Она откинула затылок на руль, продолжая обвивать руками мою шею, глаза ее горели неукротимым блеском. Она прерывисто дышала, и ноздри ее раздувались, придавая лицу выражение жестокости, смешанной со страданием. Казалось, она напрягала все силы, чтобы не потерять сознание. Внезапно меня захлестнула невероятная нежность к этому беспощадному созданию, дрожащему от кровожадности на моей груди. Я поцеловал ее. Губы Мадлен были сухи. Она ответила на мое объятие с необузданностью ребенка, который колотит мать, чтобы выразить свою любовь. Она способна была растерзать меня, чтобы передать то, что чувствует. Вероятно, ей просто нужна была разрядка. Вполне возможно. И все-таки я думаю, что в тот момент она дарила мне единственную доступную ей любовь — безраздельную и не ведающую жалости. Ее гордость, ее чудовищная мелкая гордость растаяла, благодаря ничтожному происшествию.

У меня кружилась голова от тепла ее тела. Я тихонько отстранился. Мы въехали в Маклин около полуночи, молчаливые и изнуренные. Ночь была холодная и туманная, обычная для этого влажного края, который тонет в моросящем дожде начиная с середины августа.

Мадлен, зевая, осмотрела комнаты и приемную. У меня не было сил ее развлекать, скрашивать словами неприглядность нашего нового жилища. Она разделась, побросав одежду где попало, и устало обняла меня с закрытыми глазами. Пожар, который она разожгла во мне, оказался неуместно огромным перед ее остывшим пылом. День кончился разочарованием. Мадлен с поразительной легкостью умеет гасить в себе любые порывы.

* * *

Под моим окном, зябко поеживаясь, понуро проходят шахтеры. У Кури еще открыто. С его половины доносится урчание воды в трубах. Я встаю. Под ногами постанывают половицы. Я успел забыть о разговоре с сирийцем, но сейчас его удручающе тусклые слова вновь всплывают в моем сознании. Я не в силах остановить их кружение, я слишком устал, и меня начинает слегка мутить. Я чувствую себя как гончар, разбивший горшок, над которым трудился целый день. Кури включил у меня в мозгу некий механизм, и все это время он работал впустую.

Я поднимаюсь наверх и прохожу мимо комнаты Терезы, нашей служанки. Дверь закрыта. Значит, Мадлен не отпустила ее на ночь. Это случается раз или два в неделю, когда моя жена собирается провести утро в постели. Тереза живет с родителями в двух шагах от нас и обычно ночует дома.