Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

• Название: Жизнь-река
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» - остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники – все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии – Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г.Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

За всю жизнь я не встретил ни одной Насти с плохим характером, некрасивой или недоброй. Эта Настя не была исключением. Миловидная женщина средних лет, гостеприимная, заботливая, внимательная. У неё был сынишка лет десяти, муж–алкоголик и беспросветная жизнь в двух барачных клетушках. Мои новые знакомые работали фрезеровщицами в «Почтовом ящике» вместе с Настей.

— На каком языке вы говорили в трамвае? — спросил я у Лиды, подставляя к печке задубевшие на морозе ботинки.

— На эстонском.

— Красивый язык! Вот бы мне тоже научиться по–эстонски с вами говорить…

— Приходи, учить будем, — рассмеялась Лида, выказывая ужасный частокол во рту. У деревенского пьяницы–забулдыги изгородь вокруг хибары ровнее, чем зубы весёлой, не унывающей Лиды.

Ольга застенчиво улыбнулась.

Подруги приехали из Мариинска. В этот старинный таёжный город Красноярского края выслали из Эстонии их родителей в начале Великой Отечественной войны. В Новосибирске девушки надеялись найти своё счастье, устроить жизнь.

Согревшись чаем с клубничным вареньем, я с удовольствием обулся в подогретые в духовке ботинки, одел «москвичку» — полупальто, шапку, поблагодарил Настю за угощение и взялся за дверную ручку.

— До свидания.

— До свидания, Гена, — в один голос попрощались со мной Настя и Лида. Последняя, видя мою расположенность к Ольге, разочарованно вздохнула и подтолкнула подругу к выходу.

— Проводи парня!

Ольга накинула пальто, вышла вслед за мной.

— До свидания. Ну, я пошла…

Я придержал её за руку.

— Ты мне… очень… нравишься, — набравшись смелости, робко выдавил я из себя. Она не высвободила руку. Я слегка приобнял её, привлёк к себе, но поцеловать не удалось. Ольга уткнулась в мою «москвичку», и я мог лишь утонуть лицом в пушистом песце, прикасаться губами к рассыпанным по плечам волосам, пахнущим туалетным мылом «Земляника».

— Ну, всё, я пошла, — тихо сказала она и ушла.

Я приезжал к ней часто, и всякий раз повторялось одно и то же: мы подолгу и молча стояли на морозе. Она — прижавшись к моей груди. Я — зарывшись лицом в её песцовый воротник. Стыли ноги, коченели руки, озноб пробирал тело. Я держал Ольгу в объятиях, сцепив немеющие пальцы у неё за спиной, не думая ни о чём другом, как только о том, чтобы не разжать их. Когда терпеть становилось невмочь, она отстранялась. Я пытался поцеловать её на прощание, обнимал, прижимал к себе, но Ольга уклонялась, сухо говорила:

— Ну, всё, я пошла.

Дорого бы я дал, чтобы войти следом за ней в барачную дверь, устроиться вдвоём у горячей печки и сидеть, обнявшись, всю ночь. Последним трамваем добирался «зайцем» до общежития. Ребята уже спали. Я тихо раздевался, падал в постель. Голодный, замёрзший, глубоко несчастный от безответной любви. Поутру поднимался раньше всех, быстро одевался и торопливо уходил. Мне было стыдно встречаться с товарищами, которые нормально учатся, а я пропускаю занятия. Да разве есть в том моя вина? Непонятные, а потому ненавистные мне интегралы и логарифмы, синусы и косинусы, тангенсы и котангенсы — причина тех прогулов. Я добросовестно списывал у товарищей домашние задания, но это не помогало: блистая золотом зубов и украшений, преподавательница выставляла меня перед всей аудиторией круглым идиотом, не забывая ехидно заметить:

— Мы в восторге от ваших математических способностей.

Однажды Ольга сказала, чтобы я больше не приходил. Болячки с моего лица сошли, на улице пахло оттепелью, а мне от ворот поворот. Почему? На все приставания объяснить отставку, Ольга упрямо молчала. Смотрела в сторону, на звёздное небо. Вот уж характер! Истинно прибалтийский! Стойкий, сдержанный, не многословный. Слова не вытянешь! Известно: эстонцы! Крепкий народ! Гордый. Знает себе цену. Всё это я потом понял. А тогда…

Из гарнизонного клуба доносилась песня:

А ночка лунная,
Девчонка юная,
Из–за тебя погибнет, кажется, студент.

Я брёл по 5‑й Кирпичной горке, всхлипывая, страдая от неразделённой любви. Жизнь, молодая, полная радужных надежд, теряла смысл и прелесть. Иногда в памяти всплывало простодушное лицо Тони, её ласковая улыбка. Оно расплывалось, исчезало, вытесненное нордическим профилем замкнуто–молчаливой, недоступной Ольги. Обонянием я пытался сохранить, запомнить, унести с собой запах её песцового воротника, земляничного мыла, соломенных волос и ещё чего–то необъяснимо приятного, исходящего от лица горделивой дочери балтийского рыбака Рихарда Саар.

В последний раз ноги сами притащили меня на 5‑ю Кирпичную горку. Ольгу я дома не застал. Как я узнал, ушла с каким–то хмырём на танцы в гарнизонный клуб.

— Да плюнь на неё и разотри… С Пашкой патлатым — стилягой сопливым волындается она, — укладывая сынишку спать, призналась Настя. И посоветовала:

— В городе полно хороших девчонок. Найди себе другую подружку. Ты симпатичный, добрый, серьёзный парень. Не то, что мой алкаш. И этот её ухажёр Пашка из таких же. Она, дурёха, не понимает, что счастье своё упускает. Поймёт — сама прибежит, да поздно будет.

— Не любит она меня, Настя…

— Ладно плакать–то. Распустил нюни: не лю–юбит. Сейчас не любит — потом полюбит. Настойчивей надо быть. Пашка, он что? Горсть вони! И ничего больше. И против тебя — тьфу! Рыжий, конопатый, от горшка два вершка, никудышный, а поди ж ты — модный! Папаха у него «пирожок», брючки — «дудочки», до того узкие, что с мылом их впору натягивать. А ботинки — срам сущий! На такой толстенной подошве — смехота одна! Вот она, глупая, и втюрилась в паршивца. А ты не уступай… Морду набей ему! Дождись и набей!

Дожидаться Ольгу, чтобы дать в рыло её стиляжному ухажёру, я не стал. Надо же! Целуется с сопливым недоноском! Да пошла она!

Больше в тот год я на Каменку не приходил. Я был настроен решительно: «Посмотрим, что потом скажешь, Ольга Саар!».

Пошёл на почту и отправил письмо в книжный магазин Таллина с просьбой прислать словарь и самоучитель эстонского языка.

Мы ещё будем посмотреть! Чтобы какой–то «рыжий, пыжий, конопатый, убил бабушку лопатой..!» Погоди, недоделок длинноволосый! Потеряешься в тумане, как дерьмо в океане! Стану моряком, вернусь из плавания, встречу бледнолицую гордячку балтийских холодных кровей и по–эстонски ей:

— Здравствуй, Оля Саар! Чайка белокрылая! Счастлива ли со своим рыжим шалапутом Пашкой?

Форма на мне сияет, горит золотыми шевронами. И медаль на груди сверкает. Ну, она, конечно, восхищена, с сожалением руки ломает: «Ах, дура, я дура».

— Прощай, дорогая, — опять по–эстонски ей. — Желаю счастья!

Учебники я получил. Одно слово выучил: саар. Остров, значит. Фамилия Ольги по–русски звучала бы Островнова или Островская. На этом изучение эстонского закончилось. Куда делись те учебники, не припомню. Не до них стало. Быть или не быть в техникуме? Такой гамлетовский вопрос назрел, и пришла пора дать на него ответ. Первый семестр закончился, но для меня он был и последним. Немыслимой фантастикой казалась сдача зачётов и экзаменов. Выход представлялся один: бросить запущенную учёбу в техникуме, искать работу, ждать призыва на военную службу. С таким пораженческим настроением вошёл я в кабинет директора техникума. Подал заявление с просьбой на отчисление. Седой интеллигентный человек в очках мельком глянул на тетрадный листок, сердито спросил:

— Почему уходите?

— Экзамены не сдам.

— Что за чепуху вы несёте? И это всё? Идите и учитесь!

— Как учиться? У меня одни двойки по сопромату и теоретической механике. Не сдам экзамены по этим предметам.

— Посещайте лекции и занятия — всё, что от вас требуется. Остальное — не ваша забота. Заберите, молодой человек, ваше заявление и ступайте в аудиторию.

— Нет, не сдам экзамены… Разрешите забрать документы, — заканючил я, удивляясь непонятливости директора. Не представляет, какой я тупой в математических дисциплинах!

— Вы что, издеваетесь надо мной?! — начиная выходить из себя, повысил голос директор. — Сдавайте экзамены и непременно сдадите. Не вы первый такой! И не последний, к сожалению. Всё, ступайте…

— Всё равно меня отчислят за неуспеваемость. Я же ничего не соображаю в математике… — не унимался я. Нет, не сдам экзамены, — отрицательно помотал я головой. — Уж лучше сразу уйти.

— Никто не собирается вас отчислять, — теряя всякое терпение, вскочил из–за стола директор. — Вы втемяшили себе в голову сущую ерунду и попусту отнимаете у меня время. Идите и учитесь.

— Ну, пожалуйста, подпишите заявление…

Не мог я рассказать ему, как краснел у доски, сгорая от стыда за свой внешний вид, Как преподавательница выставляла меня идиотом под смешки группы. Как из–за неё не мог я после прогулов возвратиться в аудиторию. Откуда мне было знать, что директор был обязан обеспечить выпуск в оборонную промышленность определённое количество дипломированных специалистов. Ему бы по–доброму намекнуть мне: «Иди, студент, не переживай, что ни фига не петришь в точных науках. Построжится преподаватель, а потом промеж двоек наставит троек. И на экзамене «международную» выставит. Обещаю. Иди, студент, не переживай. Не отчислим. Главное, не бросай, ходи на лекции регулярно». Так нет же! Ногами затопал, руками замахал: