Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

• Название: Жизнь-река
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» - остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники – все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии – Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г.Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

Огибаю тальниковый мыс и передо мной открывается необъятная водная ширь. Слева и справа до горизонта нет очертаний берегов. Лишь кусты, деревья, торчащие из воды. Острова, закрывающие обзор. Куда плыть?

Разворачиваю карту, пытаюсь определить курс по компасу. Но для этого надо знать своё местонахождение.

Пока я нерешительно болтаю вёслами, соображая, какого направления держаться, меня обгоняет огромный топляк — толстый сучковатый ствол поваленного бурей либо подмытого течением тополя. Бревно, покачиваясь, корневищами вперёд, словно управляемое уверенным капитаном, ходко прошло мимо меня с парой чаек–пассажирок на борту. Вот мой навигатор! Его несёт течение, и непременно в нужную мне сторону. Налегаю на вёсла и не без усилий догоняю быстро удаляющееся бревно. Уцепился за него багорчиком и так, на буксире, следовал несколько часов, пока не приблизился к залитой водой берёзовой роще. Бревно с неимоверной силищей наехало на кусты, подмяло их, развернулось, угрожая придавить и плот. Багорчик застрял в коре топляка, я замешкался, выдёргивая его. Еле успел, схватившись за вёсла, отгрести от вершины бревна. Всей могучей массой топляк даванул на чахлые деревца, с треском пригнул их, застрял, найдя здесь своё последнее пристанище. И я поёжился от мысли, что было бы со мной, не уклонись я от своего плавучего поводыря.

В полдень впечатляющее зрелище предстало моим глазам. Гигантские вышки ЛЭП и низко нависшие над рекой провода! Прохожу под ними, испытывая успокоение от недавнего сомнения в правильности курса. Линия высоковольтной электропередачи обозначена на томской карте перед Колпашево. Беспокойство уступило блаженству плавания. Пью чай с пряниками. Загораю, прикрыв голову белой футболкой. Хорошо!

14.00. Вдали, на стволе высокой ветлы белеет щит. В бинокль вижу чёрные цифры на нём: «1240». До Колпашево ходу по реке приблизительно километров пятнадцать.

Заметно свежеет. Кучевые облака темнеют, становятся иссиня–чёрными. Ветрище вспучивает реку, ещё недавно баюкающую меня величавым покоем, лёгким бризом, серебристой рябью поверхности. Погромыхивает гром. Поблескивают молнии. Тучи заслоняют небо. Становится сумрачно, как поздним вечером. Ветер крепчает, раскачивает деревья и кусты. Седая пелена на небосклоне в северо–западной его части всё ближе. Проливного дождя не избежать.

Успеваю крепко подвязаться к черёмуховым кустам. Заматываюсь в непромокаемый плащ, в целлофановую плёнку и заваливаюсь на боковую. Пусть теперь льёт!

И хлынул ливень! С раскатами оглушающего грома, с ослепляющими молниями. Набежавшие на катамаран волны обдали брызгами шипящей пены. Сильная качка швыряла меня на скачущем на волнах плоту. Дождь со свистом хлестал струями по плёнке и плащу, под которыми укрылся я от грозы. Стало ещё темнее. Сверкавшие молнии на миг вспарывали нависшую надо мной тьму. Свирепый ветер, вырвавшись из неё, налетал на меня разъярённым зверем. Адские удары грома грохотом орудий главного калибра сотрясали всю поднебесную. Непрерывные оглушающие раскаты, заглушая рёв бури, блистая молниями, повергали в ужас. А дождь, не ослабевая, поливал косыми струями, буравил меня через одежду. Под ослепительным сверканием молний и громовыми ударами, от которых, казалось, раскалывалось небо, «Дик» подпрыгивал, вставал дыбом в разгулявшейся реке. Стоило трудов удержаться на дощатом настиле, цепляясь за мачту. Мгла сгущалась. Длинные зигзаги молний прорезывали небо. Между ними тысячами оттенков голубовато–красного света полыхали дрожащие всполохи. Отдельные яркие вспышки поминутно озаряли гребни волн, шумящие кусты, дико трепещущий, готовый разорваться в клочья флажок на мачте. Кругом трещало, вспыхивало, грохотало. И я был один среди беснующейся стихии. На маленьком плоту. В тесном, замкнутом пространстве. Сотрясаемый волнами. содрогаемый громом. Озаряемый молниями. Заливаемый проливным дождём.

И сказано о таком столпотворении небесном в Библии:

«Возгремел на небесах Господь, и Всевышний дал Глас свой, град и угли огненные. Пустил стрелы Свои и рассеял множество молний, и рассыпал их». Псалом Давида 17‑й, стих 14(15).

Буря унеслась так же быстро, как и налетела. «Дика» ещё несколько раз подняло на гребень волны, но уже не так сильно. Дождь прекратился, и хотя хмурое небо ещё висело надо мной, на западе уже вспыхнула золотая полоска. Край неба в той стороне светлел. И всё большая его часть, свободная от туч, голубела, прояснивалась. На востоке, куда быстро уносились тучи, ещё играли молнии и погромыхивал гром, а здесь уже сверкали лучи проглянувшего солнца.

После жестокой трёпки, заданной грозовой бурей, радуясь затишью, запели птицы. Выполз и я из–под целлофана, защитившего от обрушевшегося на меня водопада, осмотрелся. Волны не улеглись, но ветер ослабел, и флажок на мачте всё ещё трепетал в сторону кустов. Плот прибивало к ним.

С трудом пройдя вдоль тальников, я нашёл взгорок, и лишь перестал грести, как меня тотчас прибило к островку. Река успокаивалась. День клонился к вечеру. Идти в ночь не хотелось. Решил устроить отдых на этом крохотном пятачке с кучей мокрого песка на возвышении, покрытом худосочной травой.

Островок, открытый ветрам, хорошо обдувался, и ночёвка обещала быть без комаров. Плавника, свитков бересты валялось достаточно. Я быстро заготовил для костра большую кучу. Поставил палатку, расстелил постель, включил радио. Погонял бегунок туда–сюда по частотам и диапазонам, но кроме «тын–тыт–дын» ничего путного не нашёл. Такая, с позволения сказать, музыка, напоминает мне бесконечно скачущего по прерии ковбоя. «Тын–тыт–дын, тын–тыт–дын…». И так без конца. Наконец, мне удалось настроиться на волну «Радио России». Тотчас раздалось задорное, зажигающее, располагающее на приподнятое настроение:

Ах, Одесса! Жемчужина у моря!
Ах, Одесса, ты знала много горя.
Ах, Одесса, ты мой любимый край.
Живи, Одесса, живи и расцветай!

Да здравствует «Радио России»!

С кульком мармелада и новой бутылкой вишнёвого ликёра я ввалился в палатку. Плеснул в кружку крепкого напитка и, не торопясь, маленькими глотками, выпил. Благодать! Остатки ликёра вылил в походную фляжку и с удовольствием растянулся на постели.

Так, на чём я прошлый раз
Не закончил свой рассказ?

Наверно, после выпивки рифмовать начал. К концу плавания, глядишь, поэма получится. Рассказывал, насколько помню, как стал студентом Новосибирского техникума сельхозмашиностроения…

Весь первый курс первого сентября загрузили в поезд и отправили в райцентр Баган на сельхозработы. Есть такой населённый пункт в Кулундинской степи. Выйдешь в неё за ворота, приляжешь на выжженную солнцем траву и прутиком в норке пошурудишь. А оттуда лохматый ядовитый паучище — тарантул выбежит. На задние лапки встанет и смотрит на тебя, не моргая: «Чего надо? Идёшь — ну, и иди подобру–поздорову! Меня зачем потревожил?». Стоит паук на лохматых ножках, покачивается, убегать не собирается, не из пугливых. Попробуй, тронь его!

Меня определили на элеватор вручную разгружать автомобили с душистой, только что подвезённой от комбайнов пшеницей. Я влезал на грузовик, открывал боковой борт и плицей выгребал зерно из кузова. Водители–солдаты, заигрывая с девицами–весовщицами, не помогали мне. Я один разгружал за смену до тридцати машин. Уставал до того, что, спрыгивая с машины на кучу зерна, валился замертво. На отдых не оставалось даже минуты. Лишь отъезжала порожняя машина, как её место сразу занимала гружёная. Я взбирался на неё, махал плицей, а за мной стояли в очереди ещё десятки автомобилей.

— Что стоим? — кричали водители–солдаты, откомандированные из воинских частей на хлебоуборку. Они спешили к деревенским зазнобам на свидания, курили и нервничали от ожидания.

— Да вот студент прохладной жизни задерживает всех, не торопится, — отвечали ближние в очереди.

— Эй, студент! А ну, шевелись! — орали мне.

Я задыхался. «Ничего себе — студент прохладной жизни, — думал я, обливаясь потом, — упаду, не встану».

Иной солдат, торопясь на свидание к местной красавице, случалось, не выдерживал смотреть на паренька, еле держащегося на ногах, утонувших в пшенице. Запрыгивал в кузов, выхватывал из моих рук плицу, по–молодецки вымахивал зерно из кузова. Торопливо закрывал борт, вскакивал в кабину и давал по газам. Пока солдат работал, я падал на кучу зерна, успокаивал дыхание. Но лишь машина отъезжала, как тотчас раздавался насмешливый окрик:

— Эй, студент прохладной жизни! Хватит прохлаждаться! Бока отлежишь!

Не знаю, почему я там не послал всех далеко и ещё дальше, а продолжал надрываться. Совестно было бросить, убежать, когда машины подъезжали одна за другой. Я молотил плицей, а сердце бешено колотилось. Как на беговой дистанции, когда до финиша далеко, а ты уже скис, хрипло дышишь и думаешь, как бы не упасть на виду у всех.