Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

• Название: Жизнь-река
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» - остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники – все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии – Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г.Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

Отец пожалел караульного. Решил, что преподнёс тому урок бдительности. Достал затвор, отдал Кровину.

— На, не спи на посту.

Кровин благодарил, просил прощения, извинялся и повторял, ещё не совсем очухавшись о пережитого потрясения:

— Спасибо, Зиновеич! Век не забуду! Не губи, не выдай начкару…

Затаил Кровин злость в душе. На мне её выместил.

Голодные дети тётки Поли прибегали к нам в надежде что–нибудь поесть, но и у нас кроме супа из лебеды и не ободранных зёрен пшеницы, ничего не было. А пшеницу ту мы с матерью наметали вместе с дорожной пылью возле грузовиков, стоящих перед воротами в ожидании разгрузки.

Лаборантки, утопая по колена в кузовах машин в золотое, пахнущее хлебом, зерно, вонзали в него длинные металлические заборники, брали пшеницу на анализ. Девицы в белых халатах, бряцая жестяными банками, неуклюже перебрасывали ноги через высокие борта автомобилей, искали опоры на колесе и тяжело спрыгивали на землю. Из сапог их, из щелей кузова просыпалось зерно. Женщины и дети с совками и вениками подбегали и подметали чисто, до зёрнышка. Ссыпали в свои платки, в передники, в карманы. С вёдрами, с котелками подходить к машинам запрещалось.

Вкусный запах хлеба от переполненных зерном кузовов и складов всю осень витал вокруг элеватора. А настоящий, ржаной или пшеничный хлеб выдавали по карточкам и его не хватало в магазинах на всех. Купить в те дни буханку кислого, плохо пропечённого чёрного хлеба стоило трудов. И немалых: огромные очереди приходилось выстаивать в не отапливаемых, тесных и грязных магазинах, в давке, в ругани, в махорочном дыму.

За ночную холодрыгу, крики ругающихся в очереди людей, давку в толпе и раннее вставание я ненавидел тот хлеб, хотя и казался он мне медовым пряником.

Мать поднимала меня в четыре часа утра, заматывала в шаль, и заняв очередь, усаживала на крыльцо вместо себя. Ждать открытия магазина и привоза хлеба она не могла: в комнатушке «на проходной» оставалась грудная Галька. Отец работал в ночные смены на элеваторе.

Я сидел на крыльце, ничего не понимая, что от меня требуется. Дрожал от пронизывающего ветра и дул на окоченевшие пальцы. Утром двери магазина распахивались. Толпа с криком и шумом врывалась внутрь. Очередь смешивалась, начинались разборки с матерками, оскорблениями, потасовками. Меня сдавливали в толпе, где с трудом отыскивала прибегавшая к открытию мать.

В одной из таких послевоенных очередей произошел забавный случай, запомнившийся на всю жизнь.

В толпе дико завизжала молодуха и принялась колотить хозяйственной сумкой стоящего впереди мужчину.

— Ах, ты, кобель бессовестный! Вот тебе! Вот тебе! — ударяя мужика по голове, приговаривала она. — Жрать нечего, а его на распутство потянуло. Шарить у меня между ног вздумал, бесстыдник! Срамотник…

Виновник женской тревоги — пришибленный, согбенный войной мужичонка мычал, мотал головой, уклоняясь от бабской сумки. Правая рука инвалида бессильно болталась за спиной. Кисть беспрестанно дёргалась, сокращалась. Пальцы быстро то сжимались в кулак, то разжимались.

— Ты что делаешь?! Он же танкист. На войне контуженый. Паралич у него. От того и рука дрыгается, — заступилась за несчастного инвалида пожилая женщина.

В очереди замолчали, завздыхали, заохали. Некоторые, самые сердобольные, заплакали. И только мужики, еще не сменившие фронтовые гимнастерки и галифе на гражданские пиджаки и брюки, посмеивались в сторонке. Ну, пошарил, дескать, под юбкой, так радовалась бы! А то шум поднимать!

Фронтовика вытолкали вперёд, пропустили к прилавку. Бабы вытирали слёзы. Мужики гыгыкали. Кисть правой руки бывшего танкиста непроизвольно сокращалась в судорожных конвульсиях.

У элеватора в осенние дни скапливалось множество машин с кузовами, полными пшеницы, овса, ржи, ячменя, гороха. Я и двоюродный брат Петька Цыганков крутились возле них, собирали просыпанный на землю горох, нюхали аппетитный запах щей, доносимый из рабочей столовой. Пока водители грузовиков обедали, у машин толпились деревенские люди с вёдрами, узлами, корзинами. Они приезжали на базар и теперь ждали попутной машины вернуться домой. Под одной из них — а это был «ЗИС — 5», спрятавшись от жаркого солнца, улеглась приезжая колхозница. Пришёл шофёр, забрался в кабину, достал папиросы и закурил. Он не видел женщину, лежащую на земле перед правым задним колесом, и включил мотор.

Мы с Петькой видели: машина сейчас переедет ноги женщины. Могли закричать, предупредить, но молча наблюдали. И это случилось. Женщина истошно закричала. Вцепилась в шину, вдавившую её ноги в колдобину. Грузовик остановился. Засуетились люди. Пострадавшую погрузили в эту же машину и отправили в больницу. До сих пор считаю себя виноватым. Прости, Господи!

Осенью, на октябрьский праздник, в нашей комнатушке «на проходной» собрались гости. Пили, курили, громко разговаривали. У стенки, за спинами гостей, на солдатской железной койке лежал я. Было жарко и душно. Свет лампочки резал глаза. Я ворочался, не спал, сучил ногами. Мать сердито спросила:

— Что не спишь? Всё крутишься, ногами дрыгаешь…

— Меня клопы заели, — сонно ответил я.

Гости беспокойно зашептались, подозрительно начали себя осматривать, задвигали стульями, собираясь домой. Напрасно мать пыталась убедить их, что клопов у нас нет, что Генка выдумал всё спросонья. Гости ушли.

Не знаю сейчас, почему я так опозорил родителей. Видимо, детское воображение виной тому. Незадолго перед гулянкой мать обдавала кипятком столы, стулья, кровати. Карбофосов, дихлофосов и прочей гадости для травли насекомых тогда ещё не придумали. Плеснуть на тараканов и клопов кипятком, выставить зимой скарб на мороз — вот и все методы борьбы с паразитами.

— Мам, зачем льёшь горячую воду на кровать? — спросил я.

— Чтобы клопов не было, а то заедят нас.

Вот я и выдал «шедевр на гора»! Пример того, насколько дети впечатлительны и восприимчивы к увиденному, к услышанному.

Думайте, родители, не спешите с ответом на детский вопрос. Иначе, малышня вас так подставит — со стыда сгорите! Однажды, нам с женой Людмилой тоже пришлось позор стерпеть. Нашей дочуре Ирочке тогда было четыре годика, а сынишке Виталику девять лет. Мы вчетвером сидели в салоне электропоезда, стоящего у перрона станции Тогучин. Людмила шепнула мне:

— Успею в туалет сходить?

Я отложил газету и посмотрел на часы.

— У тебя пятнадцать минут. Не опоздай…

Она поднялась и вышла из вагона.

— Пап, а куда мама пошла? — обеспокоено спросила Иринка.

— Пись–пись, — не отрываясь от газеты, машинально ответил я.

Пассажиры тихо шелестели пакетами, свертками, журналами, когда двери распахнулись, и в широком проеме показалась Людмила. И тут на весь салон прозвучал громкий, восторженно–радостный возглас:

— Мам, ты уже пописала?!

Все пассажиры разом перестали шуршать, подняли удивленные лица на вошедшую. Под их пристальными взглядами Людмила сконфуженно прошла на свое место, сердито шикнула на меня:

— Ничего, кроме туалета, не мог придумать сказать ей?

Я пожал плечами: разве мог подумать, что она ляпнет такое?

В другой раз мне пришлось краснеть.

Мой отец забил быка к свадьбе моей младшей сестры Людмилы. Привез говядину на рынок в Новосибирск. Я с сынишкой Виталиком заезжал на базар, помогал отцу подтащить тушу к рубщику мяса, выложить готовые для продажи куски на прилавок. Спустя год или два я и Виталик ехали в троллейбусе мимо оперного театра, круглый купол которого сынишка спутал с крышей рынка, тоже закругленной. Виталик оживился вдруг, что узнал приметное место да как закричит на весь троллейбус:

— Пап, пап! Смотри! Вот базар, где ты продавал мясо!

И на оперный театр показывает. И все на меня посмотрели, головами покачали: нашёл же место, деревенщина!

Как мне было стыдно в ту минуту! Как милы и приятны мне сейчас воспоминания о тех наивных детских вопросах, из–за которых пришлось претерпеть минутный стыд!

Господи! Благодарю Тебя безмерно за то, что избавил меня от большего стыда за своих детей! За то, что наставил меня воспитать их честными, справедливыми, заботливыми к отцу и матери, к своим детям, отзывчивыми к людям, не алчущими чужого добра, не завистливыми, не подлыми, не скупыми и не жадными, а законопослушными, достойными гражданами. За то, что наделил их теми качествами, которые и определяют понятие «порядочный человек»! Никогда более не жег мне уши стыд, и не терпел я позора за своих дорогих мне сына и дочь, Спасибо, Тебе, Господи за благо моего душевного покоя на старости лет — большей награды за свои труды и возжелать нельзя!

«Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их». Притча Соломона, сына Давидова, царя Израильского. Гл. 17 (6).

Однако, пора закончить воспоминания жизни «на проходной». Я продолжу их как только выдастся столь же тихий и благодатный денёк.