Иван Дроздов - Подземный меридиан

• Название: Подземный меридиан
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: «Московский рабочий»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1972

Роман «Подземный меридиан» уже публиковался ранее под названием «Покоренный «Атаман». Для настоящего издания автор значительно переработал его, дополнил новым материалом и дал своему произведению новое название. Роман И. Дроздова является результатом кропотливого изучения жизни горняков на Урале и в Донбассе, где автор часто бывал, работая корреспондентом газеты «Известия». В нем рассказывается о героическом труде шахтеров, о той напряженной борьбе за технический прогресс в горных работах, которая развернулась в наши дни, проводится мысль об извечной мечте добытчиков хлеба индустрии — о безлюдной выемке угля. Герои произведения действуют не только в шахтах, научно-исследовательских институтах — они активно участвуют во многих общественных процессах, которыми отмечено наше время. В романе большое место отведено и духовной жизни рабочих, ученых, деятелей культуры.

М. «Московский рабочий». 1972 г.

---

Илья Амвросьевич пополнел, заметно обрюзг в последние годы. Теперь он не хлопал сына по животу, не говорил, как бывало: «Ишь, пузо–то наел. Посмотри–ка на отца — спортсмен! А?..»

Старик носил дорогие костюмы, часто брился, усиленно чесал ежик на голове. Боялся, как бы про него не сказали: «Опустился дед».

— Садись, живописец. Потом мою морду домалюешь.

Обращаясь к сыну, продолжал:

— Душа у него болит за своих братьев, художников. Говорит, трудно ему, честному таланту. Да-а, на заводе такого нет. У нас прохиндеям хода не дадут. Ну–ка, заведись такой хлюст в мартеновской бригаде!.. Мы бы ему живо бока обломали.

Покручивая в пальцах рюмку, любуясь игрой света в шлифованных гранях, Андрей думал: «Что же происходит в театре?.. Может, то лее, что и у нас?.. Вот бы расспросить Марию?..» Мысли его прервал Хапров:

— Мне бы беленькой! — тихонько попросил он вдруг. — Илья Амвросьевич, ну дайте же мне беленькой.

Илье Амвросьевичу не хотелось давать художнику водки, но, уступив просьбе, он сходил на кухню, принес «столичную».

— Андрей Ильич, выпьем по одной, — повеселел художник. — Так–то вот. Помните, как у Сергея Есенина:

Казаться улыбчивым и простым —

Самое высшее в мире искусство.

— Люблю Есенина! — воскликнул художник после третьей или четвертой рюмки. — «Черного человека» люблю. Тут вся душа есенинская, его тоска и боль. Читал, Илья Амвросьевич, «Черного человека»?..

— Есенин вроде бы про деревню писал, — робко заметил Илья Амвросьезич, нанизывая на вилку грибки собственного засола.

— Про деревню, Илья Амвросьевич, про деревню, — согласился Хапров и положил руку на плечо старика. — Про деревню и про душу. Про нашу душу, русскую. Вы вот тоже русский человек, а душу свою не знаете. Надобно бы вам, как моему отцу, в Лондон укатить и оттуда на матушку-Россию взглянуть. Только со стороны оценишь и поймешь красоту её. Мой отец… когда, бывало, выпьет, разгладит лопату–бороду и запоет:

Трансва–а–аль, Трансва–а–аль, страна моя,

Горишь ты вся в огне.

Пел про Трансвааль, а думал о России. И чем дольше мы были от нее оторваны, тем больше он тосковал по ней. Бывало, откроем балкон с видом на площадь Трафальгар, подвезем качалку с больным отцом к свежему воздуху, а он и минуты побыть у балкона не может. Говорит, дух не русский. Граф был мой отец, эмигрант. Но где бы он ни жил — речь в доме позволял только русскую.

— Когда он помер–то? — спросил отец Андрея.

— В 1947 году. В завещании оставил мне записку: «Поезжай на родину. Век доживай в России». Самарин знал историю художника, но каждый раз с большой охотой слушал его рассказ о жизни в эмиграции. Многое из того, что при первом знакомстве с Хапровым казалось в нем наигранным и несерьезным, впоследствии получило иную окраску, стало понятным и естественным. Хапров как бы прожил две жизни: одну на чужбине, другую — в родной стране. В нем, как и следовало ожидать, боролись предрассудки и привычки совершенно противоположные, имеющие разную природу происхождения.

Самарин простился и пошёл к себе в комнату. Посмотрелся в зеркальце, прикрепленное ещё в школьные годы над книжной этажеркой: действительно, едва заметная седина светилась в его висках; под глазами кустились венчики морщинок — мелких, безжизненных и бесцветных. Две глубокие складки залегли на щеках. Сердце защемило, в душе образовалась темная, тоскливая, всепоглощающая пустота, с которой он не знал, как бороться, и которая, как ему казалось, не подвластна никаким усилиям воли. С той памятной встречи, когда Мария плакала у него на груди, когда, казалось, все разъяснилось и они навсегда соединят свою жизнь, прошла целая вечность. Андрей пытался понять, объяснить холодность Марии, но ничто ему не казалось убедительным. «Не любит — и все», — решил он про себя.

Забравшись в холодную постель и положив руку под голову, Самарин лежал на спине. Бледная синева стояла в небе, кусочек которого он видел поверх занавески. Ветра не было совершенно, черные ветки орешника, сплетаясь в причудливый клубок, тянули к окну тонкие щупальца, точно просились в комнату погреться.

Сердце ныло, и мысли являлись тревожные — мелькали и тут же пропадали, словно импульсы электрического тока. И чтобы как–нибудь забыть о том, как он использует время, отпущенное ему на подготовку диплома.

Селезнев сидел рядом с Денисом Бариновым в приемной министра угольной промышленности республики. Ждал, когда их позовут в кабинет. Возле дубовых дверей, выпиравших из стен массивным шкафом, все время толпились люди. Мужчины средних лет, одеты в дорогие костюмы, видно начальники. Селезнев беспокойно взглядывал на них, на секретаря — женщину неопределенного возраста, хранящую гордую осанку и величие. Она уже докладывала министру о людях с «Зеленодольской», и тот сказал: «Пусть подождут». После этого прошло полчаса, в кабинет входили все новые лица, а люди е «Зеленодольской» ждали.

Селезнев решил про себя определенно: «Снимет с работы». Иначе зачем заставлять так долго ждать в приемной? Велел явиться к десяти, а теперь уж половина одиннадцатого. Не иначе как решил строго взыскать за два происшествия — гибель Баранова и увечье учёных. Министр крут в подобных делах, Селезнев знает это.

Погруженный в невеселые думы, начальник шахты низко склонил над коленями голову, смотрел в натертую до блеска паркетную плитку.

Денис тоже хранил молчание. Его впервые пригласил к себе министр, лично знавший и его, и, особенно, его отца. Кивнув на шкаф–дверь, он сказал Селезневу:

— Никогда не был у такого важного начальника.

— Да, большой начальник, — подтвердил Селезнев.

Вышла секретарь и кивнула горнякам:

— Иван Иванович просит вас.

Начальник шахты одернул пиджак, вдохнул полной грудью и шагнул к двери. Баринов уже в «шкафу» нагнал Селезнева. Шел по кабинету за начальником шахты, ссутулив плечи, склонив на грудь голову. Впрочем, и в такой позе он заметно возвышался над Селезневым. Краем глаза оглядывал кабинет, сверкающий глянцем желто–восковой пол, окна во всю стену — из них виден был пруд и городской пляж.

— Здравствуйте! — проговорил Селезнев осипшим от волнения голосом и некстати тронул ус, неловко повел плечом.

Баринов наклонил ещё ниже голову — теперь уже в знак приветствия.

Министр сдержанно кивнул посетителям:

— Садитесь.

Сказал неприветливо, вяло и всем телом навалился на левый поручень кресла; потянул из воротника шею, точно воротник давил ему горло. Смотрел на Дениса, смотрел так, будто хотел что–то сказать, ко не решался. Потом проговорил:

— Да, тяжелый удар свалился на вашу голову.

Тяжелый. Как старик–то — здоров?..

— Сдал сильно, но держится, — так же тихо, как и спрашивал министр, ответил Денис.

— Да–а–а… — тянул Иван Иванович, переводя взгляд на Селезнева. — Ну а теперь установили реле утечки тока?

— Установили, Иван Иванович.

— А была нужда снимать его?

— Никакой нужды! — оживился Селезнев. — Отлично работал прибор.

— Я так и думал. Ну а как новая машина Самарина?..

— Идет машина. Дает первые результаты. Мы только, Иван Иванович, опасаемся за нагрузки. Больно она механизмы все нагружает — так и кажется, что все полетит к… бесовой матери.

Иван Иванович засмеялся, подался всем корпусом на левый поручень кресла, покачал головой:

— Привыкли к черепашьим темпам, а тут… электроника. Она дает нагрузки расчетные, близкие к предельным. В том–то и сила её, электроники. Она знает возможность металла.

— Я человек маленький, Иван Иванович, — неуверенно заговорил Денис.

— Хорош маленький! — перебил его министр. — Бригадир комплексной бригады — сотня человек подчиненных. Хорош маленький! Ну–ну, Денис, что хочешь сказать?

Министр впервые назвал Баринова по имени, и это понравилось горнякам. Беседа принимала доверительный характер.

— Но полагаю так, Иван Иванович, Каиров прихлопнул электронику в институте неспроста. Он, как я думаю, хочет там, в Москве, монополистом горной электроники стать. Он и Самарина оставляет без работы, чтоб легче к себе его заманить. Потому как без Самарина какой он, Каиров, электроник?.. А ваше министерство, извините, на поводу у Каирова пошло.

— Кто прихлопнул?.. Какую электронику? Не понимаю, — насторожился Иван Иванович.

— При Горном институте группа электроников была.

— Ну?..

— Распустили группу. Приказом министерства…

— Так, так, так… — забарабанил пальцами по столу министр. И сдвинул у переносицы седеющие брови. И медленно, с натугой повернул шею, будто тесен был воротник хлопчатобумажной, тщательно отглаженной рубашки. — Ясно, Денис, ясно… Быстро они расправились.

— Кто же мог без вас распустить группу? — простодушно спросил Денис.