Иван Дроздов - Подземный меридиан

• Название: Подземный меридиан
• Автор: Иван Дроздов
• Издательство: «Московский рабочий»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1972

Роман «Подземный меридиан» уже публиковался ранее под названием «Покоренный «Атаман». Для настоящего издания автор значительно переработал его, дополнил новым материалом и дал своему произведению новое название. Роман И. Дроздова является результатом кропотливого изучения жизни горняков на Урале и в Донбассе, где автор часто бывал, работая корреспондентом газеты «Известия». В нем рассказывается о героическом труде шахтеров, о той напряженной борьбе за технический прогресс в горных работах, которая развернулась в наши дни, проводится мысль об извечной мечте добытчиков хлеба индустрии — о безлюдной выемке угля. Герои произведения действуют не только в шахтах, научно-исследовательских институтах — они активно участвуют во многих общественных процессах, которыми отмечено наше время. В романе большое место отведено и духовной жизни рабочих, ученых, деятелей культуры.

М. «Московский рабочий». 1972 г.

---

— Не надо бояться нагрузок, — сказал Самарин. — Это непривычно, страшно, но страх нужно преодолевать. Электроника знает предел нагрузок.

Я все учел и ещё оставил резервы.

— Хорошо, хорошо, — проговорил Каиров, не желая больше волновать Андрея. — Завтра мы будем на шахте, продолжим испытание. Вы только не бес покойтесь. Вы, ребята, поправляйтесь, а дела мы завернем такие, что… Я был в Москве, в институте, где работает «ваш… товарищ, — он кивнул на Пивня.

— И что там? — спросил Самарин.

Ответил Папиашвили:

— Схема на полупроводниках — дело, конечно, далекой перспективы, а наш диспетчер…

— Позвольте вас спросить, — приподнялся на локтях Пивень. — С кем это вы говорили в Москве?

Костя был бледен, его веснушчатое худое лицо покрылось крупными каплями пота. Злым возбуждением блестели глаза. К нему подошла сестра и сказала:

— Успокойтесь, вам нужно отдыхать.

— Я не знал… Извините… — заговорил Папиашвили в смущении, бросая на Пивня тревожные взгляды. Леон отошел от койки, стоял в углу палаты, не зная, что делать.

Каиров, глядя на Леона и укоризненно постукивая кулаком по лбу, сказал:

— Он же не спал! Ай–яй–яй!.. Дернул вас леший! Кто–то в Москве не верит, а они верят! Молодцы, ребята! Люблю убежденных людей. Наука маловеров не терпит, она с такими людьми в разладе. Мысль — в голове, вера — в сердце. И мысль и вера должны быть с крыльями. Если верят — значит, добьются. Дай бог, дай бог.

Сестра показала гостям на часы. Они попрощались и ушли.

Недели через две, когда боли у Пивня стихли, а ноги начали заживать, друзья повеселели. Однажды Пивень спросил Андрея:

— Если Каирову в Москве дадут институт, поедешь к нему работать?

Самарин ответил не сразу. Лежал, подложив руки под голову, смотрел в потолок. Чувствуя, что Костя ждет ответа, сказал:

— Не знаю.

Андрей говорил правду. Он сейчас не был в состоянии планировать свое будущее, не мог и не хотел думать о жизни — в последние дни даже испытаниями диспетчера не интересовался, хотя приходившие к нему Селезнев и Денис подробно рассказывали о ходе испытаний. Состояние апатии и безразличия родилось у него потому, что за эти две недели он пришел к прискорбному для себя выводу: Мария его не любит, потому что ни разу не навестила его в больнице, хотя о случившемся знает: Денис говорил ей. Правда, она однажды звонила по телефону, справлялась у сестры о его здоровье, передавала привет, но… не пришла.

— Я тебе, Андрей, — заговорил Пивень, — давно хотел рассказать о Каирове.

— Что же тебе мешало? — сказал Андрей, продолжая смотреть в потолок.

— Да так… Считал неуместным. Все раздумывал. Не хотел, чтобы между вами пробежала кошка. И может, напрасно деликатничал. Он ведь оберет тебя до нитки, если ещё не обобрал.

— Как? — не понял Андрей.

— А так. Основным создателем машины себя выставит. И книгу выпустит под одной своей фамилией.

— Ну это… ты брось. Чепуха какая–то! — обиделся Самарин.

— И никакая не чепуха, он тебе уже доложил об этом. Помнишь, как, сидя здесь вот, он говорил: с книгой нелады вышли… Печатают только теоретическую часть. А понимать это надо так: твоя доля к печати не принята, взяли только мою долю да вот… что Папиашвили делал. Ну а уж как нам с Папиашвили поделить работу — это наше дело.

— Брось ты, Костя!.. Спиритизм разводишь.

Андрей в раздражении повернулся на спину, уставился в потолок. Ему показалось жестоким и несправедливым нагнетать неприятности, когда на душе и без того кошки скребут. В то же время он знал деликатность своего друга, его чуткость и мягкость в обращении с ним. Знал, что Костя слов на ветер не бросает. И, чтобы как–то сгладить свою резкость, примирительно сказал:

— Черт с ней, с книгой! Правду сказать, так какой я теоретик? А что до машины, так тут ему не удастся, если и вздумает.

Андрей взглянул на Костю: тот лежал на спине с закрытыми глазами, точно спал. Но Пивень не спал. Пивень минуту спустя заговорил:

— Я ведь тоже… как и ты: начинал с Каировым. Мне тогда было двадцать три, а ему тридцать. И работали мы в Москве, в Институте радиофизики.

Андрей приподнялся на локоть. Смотрел на Пивня с удивлением и всем видом как бы говорил: «Продолжай же, я слушаю».

— У нас есть время. Хочешь, расскажу тебе, как начинали с ним?

— Конечно, — сказал Андрей, отбросив в сторону подушку и садясь у спинки кровати.

Пивень стал рассказывать:

— Приехал я в Москву из рязанской деревни. Ну, представляешь долговязого парня с льняными волосами и глупыми от восторга и удивления глазами. В Рязани–то никогда не был, а тут вдруг — Москва. Хожу по институтским коридорам и киваю всем или готовность выражаю кивнуть каждому и поклониться.

Рязанский — одно слово. Помнишь, у Есенина:

Гой ты, Русь моя родная,

Хаты — в ризах образа…

Не видать конца и края —

Только синь сосет глаза…

Начал сдавать экзамены. Взял билет, прочел неторопливо и всплеснул руками: «Да это мне знакомо!» И пошёл чертить на доске линии, цифры… Рука едва успевает. Наивный такой, чудак! А когда исписал всю доску, ударил по ней, точно гвоздь забил, — значит, точку поставил, — и, сияющий, возвестил: «Баста!» — «Что баста?» — спросил экзаменатор. «Кончил задачку». Он пробежал глазами ряды цифр, покачал головой: «Ишь куда привел нас ход решения. Тройка, — бесстрастно возвестил экзаменатор. — Идите». — «Как?» — изумился я. «А так. Кто там следующий?» Я скис и побрел к выходу. Но тут меня окликнул седенький старичок, сидевший рядом с экзаменатором: «Молодой человек!» Я остановился, подождал старичка и вместе с ним вышел из аудитории. «Зайдемте сюда, здесь нам никто не помешает, — пригласил старичок, открывая дверь соседней лаборатории. А когда вошли, представился: — Профессор Пастухов, а вас как?.. Бот и отлично. Я хоть пензенский — из Чамбарского уезда, может, слышали? — но мы с вами земляки, одного поля ягоды. Пятьдесят лет назад я вот тоже, как вы, в столицу заявился. На мое счастье, экзаменатор честный человек был. Тогда, слава богу, легче было. Ну так вот, что же я хотел вам сказать, как вас?» — «Зовите меня Костя». — «Костя. Хорошо. Отменно вы, Костя, раскололи теорему, и не в объеме вашего вопроса, а куда дальше пошли, и так изумили меня, старика, что я чуть слезу не выронил. И легко–то как, и бойко — талант у вас, Костя, и, может быть, большущий». — «А чего же он… тройку?» — «Ну это… разговор особый, — профессор сердито взглянул на стенку, за которой сидел экзаменатор. — В институте вы будете — это я вам обещаю, но меня интересуют пределы ваших математических познаний. А что, если и другие теоремки вы умеете так же легко раскалывать? Ну–ка, например, вот эту…» Профессор подошел к доске и написал теорему. Я её сразу понял: подошел к доске и стал писать. Но теорему завершить не успел. Профессор обнял меня и чуть не со слезами радости проговорил: «Талант!.. Талант!.. Да ты и сам, Костя, не знаешь, как великолепно и чудовищно ты даровит. Приглашаю тебя к себе в лабораторию, штатным сотрудником — на зарплату, на каждый день, а в институте будешь посещать лишь занятия необходимые. Боюсь, что не все тут лекции могут оказаться для тебя полезными».

Пивень замолчал и некоторое время задумчиво смотрел перед собой. Он как бы забыл что–то из своего жития и теперь вспоминал.

— Славный человек профессор! — заметил Андрей. — Бывают же такие!.. Ну а дальше–то что?

— Так вот тогда и привел меня в свою лабораторию Пастухов. И сказал сотрудникам: «Знакомьтесь. Прошу помогать молодому человеку, ему нужна ваша поддержка».

Шеф имел в виду поддержку моральную, никакой другой поддержки мне не требовалось. Я стал работать в области чистой математики. Между тем прибор, над которым трудился профессор Пастухов, быстро набирал свои боевые качества — ему как раз не хватало математических проработок.

— Прибор Пастухова — это что, лазер? — нетерпеливо спросил Андрей.

— Не совсем так. Механизм формирования жестких излучений несколько совпадает, но природа лучей у Пастухова другая. Его прибор стал набирать силу, он уже, как масло гвоздем, прошивал стальные плиты, и луч, по слухам, с десяти — пятнадцати метров был вытянут до нескольких километров. Но тут случилась беда: профессор умер. Его свалил сердечный приступ. Умирая, он успел сказать: «Пусть Пивень… продолжит…» — и все. Всем, конечно, ясно было: меня он за себя оставил; но власть институтская рассудила иначе: заведующим к нам прислали того самого… экзаменатора.

— Ту сволочь? — вырвалось у Самарина.

— Да, Андрей, ту самую… А знаешь ли, кто это был?.. Каиров! Молодой, начинающий кандидат наук Каиров. И лет ему было без малого тридцать.

— Не понимаю. Почему же он в Степнянске оказался?

— А потому, чтобы угля понюхать, в гуще жизни побывать. Опять же и доктора здесь получить легче. Но главное — моральный капитал. Но слушай дальше. Я был увлечен делами и продолжал трудиться. Бывало, часами сидел за столом и писал, писал длинные формулы. И, по традиции, делами руководил: подойду к одному сотруднику, к другому — скажу, куда и как развернуть прибор, как изменить рецептуру порошков, частиц разных и прочее. Пушка теперь и сдвоенные и строенные плиты, словно вату, прожигала. Премии, награды дождем сыпались на лабораторию. Каиров был на коне. Штат расширил раз в десять. Кабинет себе большой оборудовал, Секретарь. Два заместителя. Для лаборатории целый этаж в институте отвели, вахтера у дверей поставили. Пастухов–то был человек простой, все больше в расчеты разные погружен, в дела, а этот — куда там. На персональной машине его возят — то в Академию наук, то в комитет. Все дни в разъездах.